Рассказы о Ваське Егорове - Погодин Радий Петрович (читать книги без .txt) 📗
Было совсем светло. Лампочка на автобусной остановке желто горела. Лампадка под иконой погасла. Корова и коза, привязанные к колокольным воротцам, объели траву на длину веревок и теперь пытались воротца свалить. Коза распалилась — встала на дыбы. Колокола долдонили, колокольца взвякивали. К церкви бежали старухи в стоптанных кирзовых сапогах, а впереди всех, потрясая розовым кулачищем, скакал нечесаный поп в трикотажном костюме с лампасами.
Сначала он отвязал козу. Потом отвязал корову. Сжимая в кулачище веревку коровы и веревку козы, он подошел к Анне, штаны трикотажные подтянул, власы нечесаные пятерней поправил и кашлянул деликатно.
Анна глядела на него тихо, невиновато, и попу показалось вдруг, что в глазах ее отражаются горы.
— Откуда будете? — спросил он.
Анна не ответила и не отвела от него взгляда. Старухи стояли вокруг крыльца. Анне показалось, что и не уходила она из своей деревни — старухи в России одинаково увечны и одинаково плохо одеты. Только вот в той деревне, где она жила, церковь была красная, с проломленным куполом.
— Анной ее зовут, — сказала за спиной попа тощая старуха Кукова. — Ты ее, батюшка, не гони. Из Троицкого она.
— Я и не собираюсь, — сказал священник.
Пришла на столетних костяных ногах старуха Дорофеева, хозяйка козы Люськи. Отобрала у священника веревку с козой и веревку с коровой. Сказала Анне:
— Девка, корову я к себе в хлев отведу. Подою. Давно корову не даивала. Батюшка, ты ей веник дай, она в себя и войдет. Или топор. С топором она пойдет дрова колоть. С косой — косить... — Старуха Дорофеева пошла, переругиваясь с козой и коровой и перечисляя, что нужно женщине, чтобы жить. Чаще прочих орудий, инструментов и сельскохозяйственных машин она упоминала веник.
Старуха Кукова, одетая в плащ-болонью и опоясанная солдатским ремнем с прицепленными к нему ключами и милиционерским свистком, поскольку караулила она по ночам правление колхоза, клуб, а заодно и храм Божий и прибиралась на этих объектах, отомкнула дверь, вынесла веник и, как букет дорогой, подала его Анне. Анна поднялась, держась за поясницу, несколько раз по-коровьи шумно вздохнула и вошла в церковь без оглядки, будто проработала здесь много лет.
К вечеру старухи привели в порядок церковную сторожку, в которой уже давно никто не жил, но иногда ночевали на полу вповалку туристы. Приволокли ватное одеяло, собрали постель. Повесили занавески. Прикололи над столом портрет Ворошилова при всех орденах и медалях. Принесли чайник, чашки, сахарницу с сахаром, заварку и хлеб. Плиту протопили.
Начала Анна, в который раз, новую жизнь — теперь сторожихой при храме Жен-Мироносиц.
В путеводителе о церкви в Золах сказано: "Того же лета заложиста церкву камяну Святые Жоны-Мироносицы Мирошка, Къснятин и Михалка братенники..."
Торговые люди, братенники, доплывшие, скажем, до Югорского шара, а может, и дальше — до великих рек, и ощутив растревоженными сердцами беспредельность божьего мира, капитала не пожалели, построили храм каменный, красоты совершенной.
В том же путеводителе читаем, что и храм этот, и его фрески "могут быть отнесены к числу наиболее хорошо сохранившихся, редчайших по своей силе памятников русского искусства раннего XIV века".
А в чем тут редчайшая сила — спрашивается? Ну, развитая апсида с уступчатыми внутрь окошками. Пять голов с аркатурными поясочками по барабанам. Крыльцо высокое — столбы бочками...
Отец Михаил объяснял любопытным туристам:
— Сила церковной архитектуры не в завитушках, но только в соотношении небесного и земного.
Конечно, не любой турист такую красоту чувствует, потому и перешептывается со своей девицей-туристкой и лицо делает снисходительно-умным, как у Васко да Гамы.
Через Золы много туристов идет. Все в церковь прут. Когда церковь закрыта, ищут козу Люську о шести сосцах. После козы опять в церковь прут. Если закрыта, ищут попа.
Попом в Золах состоял Михаил Андреевич Бриллиантов — из казацкого рода, в предках получивший фамилию по кличке коня. Среди всех попов ближних и дальних окрестностей отец Михаил один имел светскую профессию живописца и являлся членом Союза художников. В остальном же был поп как поп, притягательно-изобильный, что не редкость для русских попов. Притягательность его имела тот же феномен, что и взрослый праздничный стол в глазах ребятишек. Таинственный был поп, тайну свою скрывающий за громогласием и многословием. И, как воинственные муравьицы, окружали его старухи-богомолки, не пускавшие в храм туристок, одетых в шорты.
Туристки, смертельно раненные старушечьей серостью, выкликали имена заграничных столиц и знатнейших храмов, к чьим алтарям были допущены:
— Калькутта! Милан! Шартрез!
Отец Михаил улыбался:
— Рад за вас, милые барышни. Там проще. А у нас нищий храм. Прихожане его содержат. И не хотят видеть в нем посетительниц, одетых неуважительно к их убеждениям.
— Маразм в калошах! Что они понимают? — Туристки брызгали всамделишными слезами.
— Они веруют. А я служу Господу и верующему приходу. Я, милые барышни, провожаю веру Христову на ее скорбном русском пути.
— Ну и объясните им, что не в штанах дело!
— Они знают...
Всякий раз отцу Михаилу бывало грустно и немного стыдно. Он смотрел на туристок, как на выводок мотыльков, только что народившихся и оттого глупых.
Поп не лукавил: храм был нищ. Не было в нем даже алтаря, просто стоял образ Христа на сундучке, покрытом розовой скатертью. Паникадилом служила анодированная гедеэровская люстра на пять рожков. В нее были воткнуты стеариновые свечи, обернутые для толщины и красивости серебристой фольгой. Правда, висели на стенах и на столбах, обрамляя иконы, снесенные в храм из деревенских изб полотенца, вышитые бабушками старух-богомолок.
Когда-то храм был богато украшен. Сейчас иконы его где-то двигались по земному шару, не находя себе пристанища, всюду чужие и чуждые, поскольку православным святыням достойное место есть только на православной земле.
И всякий раз, смущаясь бедности своего храма, священник просил экскурсантов посмотреть на уникальное заверши, на подпружные арки и центральный барабан, ни разу не перестроенные, донесшие до нас изящную мудрость древних строителей.
— Теперь, пожалуйста, на хоры. Оттуда полюбуйтесь фресками. Обратите внимание на голову царя Давида и на "Сошествие во ад". Старайтесь поближе к перилам. — Отец Михаил намекал деликатно, чтобы задами к стене не прижимались и, упаси Бог, не царапали ногтями и маникюрными пилками свои имена. — Росписям цены нет, — говорил он.
Тишина наступала. И в минуты застенчивой неподвижности, которая вдруг охватывала и экскурсантов, и старух-богомолок, в церкви не прекращал движения один человек — сторожиха и уборщица Анна.
Анна обтирала пыль влажной тряпкой. День за днем. Предмет за предметом. Кругами, кругами. Смачивала каменные плиты водой. На отца Михаила смотрела так, словно он был в храме тараканом.
Анна не обращала внимания ни на туристок, ни на старух. Лишь иногда взгляд ее вырывал из толпы посетителей какую-нибудь девчушку. Анна подходила к ней, говорила:
— Зайди ко мне, дочка, молока попей.
Девушки послушно заходили. Пили молоко. Улыбались. Анна на них любовалась, иногда гладила на прощание по голове.
Корова Зорька так и стояла в хлеву у старухи Дорофеевой. Старуха торговала молоком на автобусной остановке. И козьим. И коровьим. Продавала стаканами и бутылками. Анну она называла Нюркой.
— Нюрке простыней купила хороших, — хвастала старуха. — Теперь туфли покупать будем.
Дочка Лиза приезжала, и Алешка с ней, и зоотехник — Лизин жених.
— Мама, — сказала Лиза. — Я тебе не указ. Живи как хочешь. Но корова-то тебе зачем? Ты же сама молока не пьешь. Сена тебе не накосить. Ты ж вон, вся высохла... И вообще, при корове мы с Алешкой и вдвоем — семья, а без коровы кто?
— И не надо, — сказал Алешка. — Ушла, и не надо...
