Шестая Бастионная - Крапивин Владислав Петрович (читать хорошую книгу .txt) 📗
Луч пропал, а мальчик остался – весь в желтом, от шеи до пяток. Лишь кроссовки коричневые, но и те с лимонными полосками. И волосы – как свежая стружка. И в глазах – золотые точки.
Мальчик глянул мне в лицо. Серьезно так. Задумчиво почесал переносицу, на которой сидели три веснушки. Не отвел глаз, сказал негромко, но отчетливо:
– Здравствуйте.
– Привет.
Он перевел взгляд на Митьку.
– Это ваш заяц, да?
– Мой.
– Почти что живой, да? – Он опять поднял глаза.
– Почему «почти»? – слегка обиделся я.
– Ну да, – желтый мальчик кивнул. – Другие думают, что игрушка, а он… не игрушка, да?
– Конечно, – сказал я с благодарностью. От мальчишки исходило пушистое тепло, как от настоящего солнечного луча. И глаза у него были такие понимающие. И желтые огоньки в зрачках были не насмешливые, а добрые…
Тут завыли моторы – по улице шла вереница серебристых фургонов и автобусов с буквами ТV. Я, мальчик и Митька проводили их глазами.
– Там есть одна женщина, – сказал мальчик. – Когда снимают кино, она почему-то все время кричит.
– Есть такая, – вздохнул я. – Она отвечает за звук.
– Поэтому и сама так звучит?
Да, умный мальчик.
– Наверно…
– Скажите, пожалуйста, это ведь про вашу книжку снимают кино?
– Не кино, телеспектакль… Ну да, по моей повести.
– Значит, вы тут главный? Почему тогда не велите ей, чтобы не кричала?
– К сожалению, я здесь не главный. Наоборот…
– Но ведь книжка-то – ваша?
– Книжка-то моя. А все остальное…
– Жалко… – вздохнул он. И вдруг сообщил: – У нас в школе есть учительница, которая тоже все время кричит.
– И ты боишься?
– Ну… нет. Она не в нашем классе. Но, когда ее услышишь, потом ничего не хочется. Ни играть, ни… вообще ничего… Как Генке в вашей книжке, когда он раздружился с Владиком.
– Значит, ты читал?
– Да. Только там непонятно в конце…
– Что непонятно?
– Владик… Он остался слепой или все-таки стал видеть?
– Ты, значит, лишь первую часть прочитал. А есть продолжение. Там всё…
«Всё кончается хорошо», – чуть не сказал я, но подумал о погибшем Яшке.
– Там всё делается понятно. Да, он стал видеть…
Мальчик опять кивнул. И сел на корточки. Перед Митькой.
– Можно подержать?
– Конечно!
Митька охотно пошел в руки к мальчику. Тот, не вставая покачал его в ладонях. И протянул мне и сказал снизу вверх:
– У меня тоже есть… зайчонок. Только пластмассовый…
– Вот славно…
В этот момент в заборе открылась незаметная (из таких же замшелых досок) дверца. Вышла пожилая женщина в клетчатой шали – наверно, бабушка. Кивнула мне, как знакомому, а мальчику протянула вязаную шапку с помпоном.
– Ты что же ее не взял, Игорек? Ехать далеко… Идем, а то не успеем на автобус.
Шапка была тоже ярко-желтая, как пушистый цветок осота.
Бабушка и внук пошли вдоль забора. Мальчик, оглянувшись, помахал нам с Митькой. А я поднял Митьку и помахал в ответ – мягкой тряпичной лапой.
И пошел на берег.
Конечно, желтый Игорек был обыкновенным московским внуком, которого бабушка принарядила для какой-то поездки. Но, может, был здесь и кусочек чуда? Может, солнце в самом деле на миг превратило в мальчишку свой пробившийся сквозь пасмурность луч? Чтобы в душе лоскутного зайца навсегда поселился добрый ребячий огонек…
Я вышел к озеру. По серой воде бежали мелкие барашки. Но лучи теперь пробивались все чаще. И на озере загорались желтые звезды. Мгновенная тоска по парусам, по ребячьему смеху, по оранжевым флагам «Каравеллы» буквально обожгла меня. Но в тоске не было уже горечи. Была азартная злость и… радость.
– Митька, ничего еще не кончено… Ты будешь матросом, я обещаю.
Так и получилось. Отряд, разумеется, ожил. На этот раз его спасли барабанщики. Это были самые маленькие, но и самые преданные «Каравелле» мальчишки и девчонки. Те, кто на парадах всегда шагали впереди отряда с большими черными барабанами, которые мы склепали своими руками.
Барабанщики не захотели жить сами по себе. Собрались и заявили, что пусть земля перевернется вверх тормашками, а они все равно будут «Каравеллой».
– А ты все равно будешь нашим командором! – Это они мне.
Мы вместе с отрядом «Алый парус» провели корабельную летнюю практику на Волчихинском водохранилище (где граница Европы и Азии), а потом вернули яхты на наше родное Верх-Исетское озеро. Маленький отряд снова обрастал ребятами – прежними и новичками. Ветераны «Каравеллы» после великих трудов и хлопот «выбили» для нас новое помещение. Опять мы снимали фильмы, устраивали рыцарские турниры, ходили в парусные походы и сочиняли зубастые статьи для «Пионерской правды» и журнала «Пионер».
Потом построили новые парусники. Для этого разработали свой собственный яхтенный класс – «Штурман». Спустили на воду девять «Штурманов».
И заяц Митька всегда был вместе с нами.
Во время выхода на воду его привязывали на носу яхты – к передней оттяжке мачты – и он мчался над гребнями волн, впитывая ватными внутренностями брызги. В брызгах часто зажигалась радуга. После такого веселого плавания Митьку вздергивали на верхушку мачты грота-фалом, за уши. Он болтался там, высыхал на ветру.
Сначала Митька ходил на разных парусниках, но потом «прикипел» к яхте «Румб». На «Румбе» с годами менялись капитаны, но Митька оставался там бессменным членом экипажа. Он и сегодня ходит на этом постаревшем, но еще крепком швертботе.
По Митькиному примеру на других яхтах стали тоже появляться тряпичные «впередсмотрящие» – медвежата, кролики, клоуны и коты. Но Митька – самый заслуженный и по праву считается среди них капитаном-наставником…
Конечно, Митька не раз попадал во всякие приключения. В том числе и в опасные.
Однажды «Штурмана» отрабатывали на короткой треугольной дистанции гоночные старты и повороты у буйков. Дуло крепко, яхты порой ложились парусами на воду, но лихие экипажи тут же подымали и выпрямляли их. В стартовой зоне было тесновато. Я уже решил, что пора кончать эту потеху и, стоя в моторке, поднял рупор для команды. И опоздал…
Две яхты шли наперерез друг другу. Одна правым, другая левым галсом. Та, что мчалась левым, должна была по правилам уступить дорогу. Но на руле сидела девочка-стажер, до той поры не ходившая в свежую погоду. Вместо того, чтобы привестись к ветру, девочка сказала «ой», выпустила румпель и взяла себя за щеки.
Удар, хруст, звон лопнувшей ванты. Нос яхты-нарушительницы врезался в борт другого «Штурмана». Как раз туда, где сидел откренивая свой кораблик, матрос Алешка – маленький барабанщик и общий любимец. Алешку ударило в бедро и, как соломинку, сдуло внутрь яхты.
Я решил, что слабенькая берцовая кость пацаненка – пополам. Аж в глазах потемнело.
Алешку спас Митька. То ли по случайности, то ли по велению доброй судьбы (скорее всего, что по велению), Митька в этот раз оказался привязанным не на носу, а к боковой оттяжке – ванте. Ватным своим тельцем он заслонил мальчика, принял удар на себя.
Митьке оторвало нижнюю и верхнюю лапы. Представляете, что был за удар, если деревянный, кругло обточенный брус форштевня обрубил тугие тряпичные колбаски Митькиных конечностей как топором! И при этом разнес в щепки крепкий реечный буртик…
Девочку не ругали (кстати, из нее потом получился отличный яхтенный рулевой). Мы были счастливы, что все кончилось благополучно – если не считать могучего синяка на Алешкиной ноге и Митькиного инвалидства.
Синяк через несколько дней исчез. Митьку за геройство наградили значком, на котором был изображен четырехмачтовый барк «Крузенштерн». И стали думать, как беднягу лечить. Кто-то предложил сделать зайцу ногу-деревяшку – как Джону Сильверу – и протез передней лапы. Это, мол, придаст морскому зайцу лихой, подчеркнуто пиратский вид.
Вид, возможно, и правда получился бы романтический, но я не хотел, чтобы мой Митька оставался калекой. Он был для меня живой, и его страдания были моими.
