Пареньки села Замшелого - Упит Андрей Мартынович (книги читать бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗
— А то нет? Так, значит, не поглядеть? Ну, не гляди, не гляди! А он тебя сзади хвать — и на спину.
Плаукиха даже шарахнулась, словно ей кто-то и впрямь вот-вот вскочит на спину.
— Тьфу ты! — сплюнула она в сердцах. — Ну, Таукиха, ты, никак, рехнулась! Чего людей пугаешь? Да ведь оно и понятно: Тауки все с придурью.
— А чего ты храбришься? У самой-то все поджилки трясутся! Бери с меня пример: гляди в оба и не трусь. Верно, тут на дворе у Ципслихи его и привязали.
Двор вдовы Ципслихи, на самом нижнем краю Замшелого, еще больше замело снегом, чем те, на взгорье. Лесенка к чердачному окошку маленькой клети наполовину потонула в сугробе. Сошник, подвешенный к перекладине колодезного журавля, лежал прямо на снегу. Оконце избушки прикрыто рогожкой, из-за угла хлевушки виднелись пустые дровни. Таукиха протянула руку в варежке к окошку:
— Ты глянь, до чего же смекалистый Ципслихин Ешка! Этак у него и окошко не мерзнет, и ветер не задувает, и солнце не светит, спи себе хоть до полудня.
— Смекалка у него есть, да только и норов, никому дороги не уступит. Мало его мать розгой потчевала… Смотри, и пряха тут как тут!
Еще более тощая и долговязая, чем Плаукиха, в перемазанных навозом деревянных башмаках, по насту топала искусная пряха Сикулиха. Деревяшки ее громко стучали, а сама она еще издали тихонько, почти шепотом спрашивала:
— Ну как, еще нету?
Обе собеседницы круто повернулись к ней спиной и вовсе не пожелали отвечать. Но как же не ответить, когда спрашивают и ответа ждут? Плаукиха не вытерпела:
— Как же нету, коли есть! Да только не показывают. Кто первый пришел, тому первому.
— Ну, ну, — вмешалась Таукиха. — Кто второй, пускай в первые не лезет. Да ведь оно понятно, Плауки — они всегда вперед других норовят пролезть.
Глаза у пряхи завертелись, как шпульки у прялки.
— А я от Рагихи бегу, она ведь с Ципслихой все равно что родные сестры. Говорят, еще не привезли.
— Много она знает, твоя Рагиха! — И Таукиха презрительно сморщила нос. — У обеих огольцы — два сапога пара, озорничают вместе, вот и матушек водой не разольешь. От всего села вдове был наказ: чтоб Ешка воротился сегодня.
Плаукиха перегнулась через сугроб и попыталась заглянуть в окошко.
— Кабы поднять уголок да поглядеть, что у них там делается!..
— Да ты в уме? Еще по глазам лапой хватит. — Пряха замахала обеими руками и запричитала: — Ежели не привезли из лесу Медведя-чудодея, так хоть в колодец прыгай!..
— Ишь, прыгунья нашлась! — оборвала ее Таукиха. — Греха побойся! Да и что тебе горевать — ни мужа, ни детей, ни скотины в хлеву. Знай пряди себе да получай денежки чистоганом.
Но оказалось, что даже таким, кто без семьи и денежки получает чистоганом, в Замшелом нынче тоже не стало житья. Пряха прямо-таки заголосила:
— Да! Как же, чистоганом! А коли у прялки подножка спадает, пряслице выскакивает, нитка с катушки сбивается и все узлами, узлами… А вчера вечером… Не приведи господь! Чуть пригнулась с лучиной — и полкудели!..
Таукиха и Плаукиха разом всплеснули руками.
— Эх ты, раззява! — всполошилась Плаукиха. — Это ж самой старостихи кудель!
— И разом полкудели!.. — подбавляла жару Таукиха. — Дурная, как есть дурная! Этак все село недолго спалить.
Ага! Двое на одного нападают!.. Слезы у пряхи мигом высохли: нельзя же допускать, чтоб тебя живьем рвали на куски. Нет уж, не на таковскую напали.
— Да провались оно, ваше село! Много ли я от него добра видела? Что я от пряжи своей — жиру на брюхе накопила? Как иные прочие, что и хлеб-то замесить не сподобятся. Да разве ж матушка Букис мне это спустит? Пять копеек отсчитает. А я-то к масленице чаяла новые постолы купить, в этих корытах прямо ноги отваливаются.
Ну вот, опять она бередит рану! И чего эта пряха хнычет, будто ей одной худо? Кумушки мигом позабыли, что ноги коченеют, что утренний мороз больно щиплет щеки, а ресницы побелели от инея, — язык-то всегда в тепле.
Плаукиха поспешила опередить Таукиху:
— Постолы! Нашла из-за чего скулить! Вот у моей Мице третий месяц чесотка — на ночь руки полотенцем связываю, а то во сне глаза повыцарапает.
— Подумаешь, чесотка! Велика ли беда! — отозвалась пряха. — Уж я-то повидала, знаю. В первую же пятницу после полнолуния натопи пожарче баню, пусть веником попарится, а потом ополоснется капустным рассолом. Да смотри не забудь веник через крышу перекинуть — хворобу как рукой снимет.
Коли беде сочувствуют, тут уж дело иное, и Плаукиха согласна на мировую.
— И парили, сестрица, и ополаскивали! Не помогает. Крест господень!
Пока Плаукиха вздыхала, Таукиха завладела разговором:
— Пустое все это! Как три месяца сравняется, на четвертый чесотка сама пройдет… А вот у меня со скотиной беда! Телята не пьют, у коров в корыте за ночь пойло скисает.
Слушательницы многозначительно переглянулись и даже придвинулись друг к дружке.
Плаукиха подмигнула пряхе:
— Как же ему не скисать, коли ты ржаной муки подмешиваешь? От ржаной, сестрица, оно всегда скисает.
Таукиха гордо выпятила живот:
— Какая же я тебе сестрица? Мы с Плауками сроду не роднились! — Но тут же она тяжело вздохнула, позабыв и про родню и про свою спесь. — Ну как же мне своего-то от пивной кружки оторвать? Дома так и липнет, так и липнет, а на заработках опять же водка. Вот куда все наши денежки летят! «Богатеи, богатеи!» — так и кудахчут все вокруг нас. А где же оно, это богатство? Каждый год по пять пур ячменя уходит на пиво.
Теперь все втроем оседлали любимого конька. Они даже не заметили, как хозяйка избушки, уже в другой раз приоткрыв дверь, выглянула во двор узнать, кто ж это гомонит у нее под окном. Не посмотрели они и в сторону села, а оттуда из сугробов иной раз появлялись две или три фигуры. Опомнились кумушки только тогда, когда к ним притопала Вирпулиха-Шалопутиха в мужниных сапогах и куртке. Прозвали ее так оттого, что муж у нее был шалопутный. И сама она легонькая, будто клок кудели, все вертелась и скакала, как сорока, да трещала без умолку вроде этой вздорной птицы. А коли появилась Вирпулиха, другим не удастся и словечка вставить.
У Вирпулихи и скотина и муж в добром здравии, зато мальчишки — чистое наказание. Как отец уйдет, прямо сладу с ними нету, с четырьмя.
Вирпулиха стрекотала, размахивая руками, длинные рукава так и мелькали в воздухе. Ей и дела мало, слушают остальные или нет, лишь бы свою душу облегчить.
Так вот, значит, понадобилось ей как-то шерсть смотать в клубок, а Янцису положено пряжу держать. Да где уж там! Докличешься Янциса, коли ему приспичило за ригой ставить капкан на хорька! Епису велено хворосту принести — плиту растапливать, а он с салазками на гору убежал. Юрцису приказано картошки начистить — как же, дожидайся! Ведь папаша Букис свинью колет — есть на что поглазеть. Ну, а уж меньшой Иоцис будет самым отпетым сорванцом. Да как же иначе при этаких трех наставниках!
— У кого какие дети! — холодно заметила Таукиха, как только у Вирпулихи на миг захватило дух. — Вот мой Прицыс — ну хоть бы разок вот столечко набедокурил! Головка у него всегда гладенькая, нос чистехонек, а сам так и сидит за букварем, так и сидит.
Какое Вирпулихе дело до примерного Прицыса с его букварем! Она вскинула руки так, что длинные рукава взметнулись, точно сломанные крылья, и затараторила:
— Ей-ей, сестрицы, четверых парнишек променяла бы на одну девочку! А цыганка мне и говорит: «Не будет у тебя дочки, коли медведь не принесет счастья».
Варежки Вирпулиха забыла прихватить, а в мужниной куртке их не оказалось. Она подвернула длинные рукава и стала дуть на посиневшие пальцы, которыми двигала так же быстро, как языком. Пряха притопывала в своих больших деревянных башмаках, но дерево, оно, известно, дерево, тепла от него не будет. Да коли уж разговор зашел о цыганах, так пускай ноги и вовсе отмерзнут, и она понеслась во весь опор в страхе, как бы ее не опередили:
