Алтайская повесть - Воронкова Любовь Федоровна (книги хорошего качества TXT) 📗
Узкие черные глаза Анатолия Яковлевича засветились весельем. Он дружески хлопнул по плечу Костю, и Костя улыбнулся:
– Да, Анатолий Яковлевич, это.
– Ну, ну, как же ты думаешь это сделать?
– Я думаю, надо подняться повыше по Гремучему и оттуда отвести к нам ручеек… Арык такой. Чтобы прямо в наш прудик вода бежала…
Григорий Трофимович взглянул на Костю с изумлением:
– Сообразил! Здорово!
Анатолий Яковлевич, веселый и радостный, будто ему только подарили бесценный подарок, воскликнул:
– Да мои дети разве что-нибудь не сообразят! Да с моими детьми горы повернуть можно, не то что ручей!..
А на другой день, к вечеру, из школы отправилась делегация за саженцами в город Горно-Алтайск, в знаменитый питомник ученого-мичуринца Михаила Афанасьевича Лисавенко. Ехали трое: Анатолий Яковлевич, староста кружка юннатов Костя Кандыков и его товарищ юннат Вася Манжин, который не чаял поскорее попасть к Лисавенко и посмотреть, как растут яблони.
Накануне, собирая Костю в дорогу, мать заботливо наказывала:
– Уж раз собрались сад сажать, так смотрите там яблоньки-то с умом выбирайте! А то привезете таких, что у нас и расти не будут, – тогда еще хуже наделаете, народ совсем перестанет верить во все эти затеи. Смотрите не погубите нужного дела! Дело это очень серьезное да не простое… Дело это капризное, тут надо всю душу положить, а не как-нибудь! Это не картошина: сунул в землю – она и растет, ударит мороз по ботве, а она новую ботву даст да и опять растет. Яблоня после мороза новых побегов не дает!
А отец, который, отдыхая после трудной плотничьей работы на постройке колхозного двора, сидел около радиоприемника и с трубкой в зубах слушал тихую музыку, с чуть заметной усмешкой покачал головой.
– Ребят забавляют, – сказал он, – вот и весь от этого дела толк…
Костя поглядел на отца. Костя был очень похож на него: такой же крутой лоб, такие же спокойные голубые глаза с темными ресницами, мягко оттеняющими их голубизну.
– Почему ты так говоришь?
– На опыте знаю, вот и говорю, – ответил отец. – И я сам, и мой батя – твой дед – с этим делом намучились. Тоже все хотелось яблоньки завести. У деда твоего в Орловской губернии когда-то большой сад был… А здесь, как мы ни старались, – ничего! Другой раз уж и приживется, глядишь, и цвет наберет – хвать мороз! И крышка. Снова посадим, снова вырастим, другой раз даже до осени добережем – возьмет да ударит в августе белым инеем, да по завязям!.. Дед твой прямо слезами плакал – вот до чего! Так и бросил. А дед хороший садовод был и то ничего поделать не мог. Ну, а что же вы сможете? Так, только время да деньги потратите – на том и кончится.
Отцовы слова немножко расстроили Костю. Он помнил своего деда, этого неугомонного, терпеливого человека, который всю жизнь воевал с землей и все силы отдал, чтобы покорить ее, но так и не покорил…
Наутро Анатолий Яковлевич успокоил Костю.
– Наши деды не так брались за дело, – сказал он. – Наши деды не знали Мичурина, и Мичурин не знал их. Орловские яблони не смогли расти на Алтае и сейчас не смогут. А мичуринские смогут. А если бы не могли, то и у Лисавенко сады не цвели бы и яблоки не созревали!
Костя выслушал его и сказал:
– Все-таки поглядеть бы…
Анатолий Яковлевич засмеялся:
– Вот это характер! Ничему на слово не верит! – И, похлопав его по плечу, добавил: – Ничего, завтра посмотришь. Тогда, может, поверишь!
…Солнце касалось вершины Чейнеш-Кая, когда они спустились к пристани. Кое-кто из ребят дошел с ними до берега и, простившись, побежал домой делать уроки.
Чечек не ходила их провожать. Она долго стояла на поваленном дереве над Гремучим ключом. Ей было видно оттуда, как отошел от берега плот, как двинулся он, плавно раздвигая зеленые, еще искрящиеся вечерним блеском волны, и как пристал к тому берегу, озаренному жарким светом заката. Синяя тень Чейнеш-Кая уже одела школу и деревню своим вечерним сумраком. Но на том берегу было еще светло и ясно. И Чечек было видно, как по белому полотну шоссе подошла грузовая машина и, забрав школьных делегатов, умчалась и пропала среди лиственниц и березовых зарослей, неподвижно застывших над шумливой и пенистой рекой.
Юннаты ходят по городу
Город Горно-Алтайск лежит в долине среди округлых холмов, на самом пороге Горного Алтая.
Косте, нигде не бывавшему дальше своего берега Катуни и тайги окрестных гор, Горно-Алтайск показался очень большим и красивым. Он останавливался перед белыми каменными домами банка и почты. Дом Советов, светлый и праздничный, встал перед ним, как дворец из какой-то хорошей сказки. Ему нравилось, что всюду по улицам настланы дощатые дорожки, так что и в дождь можно пройти, не увязая в грязи. Доски эти качались и прогибались под ногой, и обоих друзей – Костю и Васю Манжина – это очень забавляло.
К Лисавенко пошли не сразу. У Анатолия Яковлевича были дела в облоно, и он отпустил ребят погулять по городу.
Они расстались у Дома Советов, около густого сквера.
– Вот этот сквер, между прочим, Лисавенко сажал, – сказал Анатолий Яковлевич. – А раньше тут была пустая луговина.
– Один? – удивился Манжин.
– Да нет, не один: комсомольцы помогали. Насадили прутиков, а сейчас уже вон какие деревья! Да и по городу пойдете – везде деревья растут. И все они со станции Лисавенко. Вот какой человек живет на свете, ребята! Счастливая судьба у этого человека: пока живет – всем приносит радость, а умрет – его сады будут цвести по всему Алтаю, и люди имя его будут вспоминать с благодарностью. Вот как надо жить, ребята!
– Хоть бы посмотреть на него, однако! – сказал Костя.
– Сегодня посмотрим, – улыбнулся Анатолий Яковлевич. – Сейчас окончу свои дела в облоно – и пойдем. А вы зря времени не теряйте, зайдите пока в Краеведческий музей – это как раз по дороге на станцию.
Костя и Вася Манжин, держась друг за друга, шли по тихим улицам, осененным деревьями. Они удивлялись, что по улицам ходит столько народу: и туда идут, и сюда идут, и когда же, однако, эти люди работают? Они постояли у витрины универмага, полюбовались всякими богатствами, которые были там выставлены, – и обувь, и рубашки, и разная посуда, и всякие портфели, и новенькие, блестящие калоши, и тетради, и краски… Хотели войти в магазин, но не решились, пошли дальше.
Проходя по мосту, остановились, поглядели через перила на извилистую речку, мелкую, но бурливую.
– Эта река как называется? – спросил Костя у малыша, проходившего мимо.
– Улалушка, – ответил мальчик и остановился перед ними. – А вон там – рынок. Летом там мед продают.
– А-а, вот это и есть Улалушка… – задумчиво сказал Костя. – Манжин, ты видишь? Вот от этой речки, значит, и город раньше назывался Улала.
– А тогда это и не город был, – ответил Манжин, – а так просто, деревня. И грязно тут, говорят, было – ног не вытащишь!
Этот же малыш, белокурый, но с алтайским разрезом голубых глаз, проводил их до музея.
Костя улыбнулся ему:
– Пойдем с нами?
Мальчик покачал головой:
– Нет. Я уж ходил. Там страшно.
В музее никого не было. Товарищи несмело двинулись по безмолвным прохладным комнатам. Шаги в этой тишине раздавались так гулко и голоса звучали так странно, что ребята сразу стали ходить на цыпочках и говорить шепотом.
Они поднялись наверх. Манжин, который шел впереди, вдруг остановился, попятился, наступая на ноги Косте. Костя выглянул из-за его плеча, готовый и сам броситься вниз:
– Что там?
– Фу ты! – смущенно улыбнулся Манжин. – Я думал, что живой!
Прямо перед ними, в глубокой нише, стоял шаман. На его плечах висела косматая баранья шуба; на голове, в черных космах, торчали белые перья. Множество полосок из пестрого ситца свешивалось с головы на спину, и на конце каждой полоски висел бубенчик. У ног шамана лежал огромный, обтянутый кожей бубен с изображением какой-то злобной черной рожи.
