Кругосветка - Григорьев Сергей Тимофеевич (бесплатные версии книг .txt) 📗
— Ладно, — пригрозил Абзац, — устанешь тянуть, сам будешь просить, а я лямку не надену…
— И не подумаю просить, — ответил Козан. Бечева натянулась. Вася, Абзац и Стенька припряглись к Козану и зашагали по заплесу.
Мы с Машей сидели рядом на ближней к корме поперечной скамье. Пешков правил. Все трое думали о Батьке. Маша Цыганочка первая выдала свою думу:
— На сапожки с набором нас сменял!
— Не в сапожках суть, — возразил я. — Он матери побоялся. Она с него шкуру спустит, если его Травкин прогонит. Батёк в воскресенье рубль, а то и три домой приносит. Шутка сказать — в месяц десять целковых!
А она, хоть и кричит басом, «сердечная», работать не может. Батёк пуще всего боится, что она от сердца в одночасье помрет. Она его лупит, а он кричит: «Мамага, не бей меня! Тебе вредно! Пожалей свое сердце!» Не вернись он завтра, она от волнения, пожалуй, помрет… Вот он потому и остался.
— Сильно преувеличено, — сердито возразил Пешков. — Пьет она, это ей вреднее. Все, что ни принесет
Батёк, пропивает.
— А монета? — лукаво спросила Цыганочка. — Монета-то у ней в сундуке?
— Да, монета цела, — уверенно подтвердил я.
— Не в рублях дело, — продолжал Пешков. — Что такое деньги? Прибавь справа два нуля — из рубля станет сотня, три нуля — тысяча. А рубль рублем и остался. Батька не деньги держат, не безрукавка. Хотя, между прочим, и наряд для артиста не пустое дело. Все равно что мундир для генерала… Я мальчишкой увидал в первый раз в цирке клоуна. Левая штанина у него была голубая, правая — желтая, рукава — наоборот: правый — голубой, левый — желтый. На груди вышита черная кошка, на спине — муругий бык. А на голове островерхий колпак. Я как увидел его, тут же решил стать клоуном. Думаю, подожду, когда он выйдет, и попрошу: «Возьмите меня в ученики!» Ждал, ждал на улице у дверей. Не выходит и не выходит. Разные люди выходят, а клоуна нет. Уж и лампы гасят. Я спрашиваю: «Когда же выйдет клоун?» — «А зачем он тебе?» — «Мне надо ему важное слово сказать». — «А ты его знаешь?» — «Ну еще бы, первый друг». — «Как же ты его не признал? Он сейчас мимо тебя прошел». А прошел мимо меня какой-то неприметный человек в черном пальто, на голове котелок, и не взглянул на меня, скучный, угрюмый…
Маша весело рассмеялась:
— Ах, Алексей Максимович, вы обмишурились! Он для того и котелок на голову надел, чтобы не узнали. Увидал — мальчик идет. Дай-ка я его насмешу, вместо шляпы котелок надену!.. А у нас вот и Батька нет и котелка нет.
Цыганочка проговорила это с такой душевностью, что я опешил, да и Пешков не решился ей объяснить, что на голове у клоуна был надет не чугунный котелок, а твердая фетровая шляпа, только напоминающая настоящий котелок, откуда и название.
— Дело не в котелке, — заговорил снова Пешков, — и не в том, что я не стал клоуном. Артист живет в искусстве, в работе живет, а вышел на улицу — ему скучно, тоска.
— Я вырасту и стану тоже артисткой. Они и на улице очень нарядные ходят. У нас в доме Агарева живет. Выйдет утром в Струковский сад гулять в кружевном платье… Все в дырочках, и зонтик кружевной, и шляпа… Ах! С нее все барыни фасон берут!
Маша мечтательно помолчала и спросила:
— Алексей Максимович, вот вы в цирки ходите. Ну, есть клоуны, а клоунады бывают?
— Гм, кха, клоунады?! Бывают!
— Вот я сделаюсь клоунадой и буду уходить из цирка не так — в простое одевшись, а переоденусь еще шикарней — вся в клетку.
— Такой клоунады губернатор не позволит.
— Еще как позволит! Барыни будут с меня фасонь брать…
Ночь близилась. Бледное солнце не зарумянилось и на закате. И закат не пылал, а, напротив, густо засинел. Только в зените небо чуть закраснелось.
Аннаевская коса длинна. Сначала наши бурлаки тянули дружно, потом по одному начали отлынивать. Козан, добровольно надев на себя петлю, упорно шагал, натягивая бечеву. Следы его в мокром песке заплёса делались все глубже.
— Хороший у нас движок, — сказала Маша, — а его все бросили.
— Ничего, дотянет: верхушка косы близко, — ответил Алексей Максимович. — Надо брать на перевал.
Вдруг наши бурлаки, что-то заметив впереди, разом принажали и начали усердно тянуть, шагая в ногу. Лодка пошла быстрее.
Приверх Аннаевской косы — вот он. С приверха Волга начала брать песок, и берег тут приярист. Над обрывом одиноко сидел какой-то человек. Сумерки сгустились.
Одинокий человек сидел, опустив непомерно большую голову на руки, уставленные на колени, в позе сосредоточенной задумчивости, что очень шло к вечернему пейзажу.
Наши бурлаки упористо шагали мимо одинокого человека, не обращая на него внимания. И он не пошевелился и ничем не показал любопытства, даже не повернул в нашу сторону головы.
— Да ведь это Батёк! — воскликнула Маша. — И в котелке, как клоун!
— Возвращение блудного сына, — обрадовался Пешков, — Батёк, айда сюда! Лезь в лодку! Ребята, стой!..
Бурлаки продолжали шагать. Абзац даже запел — и все подхватили бурлацкую «Дубинушку»:
Шаг-шаг! Шагаем! Шагать будем, Шагаем!..
Глава шестая
Лодка поравнялась с Батьком. Он снял котелок с головы, поставил его на песок и пустился вприсядку. На сухом песке это было трудно. Он разбежался, перекувырнулся, ударил оземь пятками, но не вышло!.. Батёк не устоял и шлепнулся задом на песок.
— Ах! — пожалела его Маша.
— Ха-ха-ха! — отозвались притворным смехом бурлаки и зашагали еще проворней.
— Братцы! — закричал Батёк со слезами в голосе. — Возьмите котелок… Ведь я только из-за котелка и прибег… Черти! Даром, что ли, я десять верст берегом за вами бежал! Я с вами не прошусь… На кой вы мне сдались! В чем уху варить будете?
Пешков, рассердясь на бурлаков, круто повернул лодку. Она уткнулась носом в песок. Бечева натянулась струной и сразу ослабла. Все четверо бурлаков со смехом повалились наземь. Трое кинулись к Батьку. Я отдал с утки конец бечевы, и Козан начал аккуратно сматывать ее в бухту кольцом.
Смотав бечеву, Козан зашел по колено в воду и тщательно прополоскал: бечева набрала порядочно песку. Абзац, Стенька и Вася тормошили Батька, издеваясь над ним:
— Эх ты, путешественник!
Козан швырнул бечеву в лодку и не спеша подошел к товарищам, пнул ногой котелок в сторону, чтобы не мешал, и молча сильно толкнул плечом Батька…
— Вот это дело! — с восторгом закричал Батёк и ответил Козану тем же.
Я выскочил из лодки и разнял драчунов.
— Ребята, в лодку! — крикнул Пешков. — Время уводите…
Первым в лодку ввалился, радостно гогоча, Батёк.
Так окончилась суббота — «день обманутых надежд и неисполненных обещаний».
Нависала ночь. На Волге зажглись красные и бель» огни горных и луговых бакенов. Засветились по берегам огоньки перевальных столбов. Нас манил к себе рыбачий костер, очень большой и веселый, на ухвостье Зеленого острова. Казалось, что там кто-то размахивает большим красным плащом, призывая нас.
— Рыбаки уху хлебают… Эх, не подождали нас! — ворчал Алексей Максимович, глядя на манящий огонь костра. — Досадно, что не достанется ни ложки…
— Неужели вы видите? Какой у вас далекий глаз! — польстила Цыганочка, скрывая под лестью недоверие.
— Конечно, вижу… Вот староста постучал о край чашки ложкой — это знак, что можно «возить рыбу».
Мальчишки все уставились на далекий огонь — они, проголодались.
— А какая у него ложка? — продолжая сомневаться, допрашивала Маша.
— Ложка у него кленовая, некрашеная, а на конце черенка вырезано «двуперстие» — благословляющая рука. Староста — человек благочестивый; эту ложку он из Соловков привез.
