Шестая Бастионная - Крапивин Владислав Петрович (читать хорошую книгу .txt) 📗
Скоро грот подняли опять, уже со взятыми рифами. То есть с уменьшенной площадью.
Мне было неловко, что в самый опасный момент я оказался не с экипажем, а мазал свой дурацкий палец. И теперь я исполнял матросские обязанности с удвоенным рвением. Никто меня не упрекнул, а один из матросов – студент Сережа – спросил:
– Что у вас с ногой-то?
Я был босиком, брюки подвернуты, и на левой ноге от рубца ниже колена тянулась вниз размытая кровяная лента. Это я от качки споткнулся на трапе, и в ногу врезался окованный латунью край ступеньки. Сгоряча я ничего не почувствовал, а теперь болело.
Но я отмахнулся: сколько можно заниматься медициной! К тому же ноги были мокрые, а в морской воде много йода.
Главное, что Митька со мной! Я вздрагивал, думая, что сейчас он мог бы беспомощно болтаться в глубине…
Мы благополучно вернулись на стоянку. Другие яхты пришли сюда раньше и теперь «зализывали раны». Дело в том, что недавний шквал задел нас лишь краем, а «главный спектакль» он устроил у входа в Северную бухту, куда как раз входили парусники. Теперь меня все хвалили за то, что я надоумил капитана не возвращаться сразу в гавань, а пойти к Херсонесу. Благодаря этому крупная трепка нас миновала…
Когда разбирали, сушили и укладывали в рундуки яхтенное имущество, я повесил для просушки и Митьку – привязал ушами к оттяжке сигнальной мачты на берегу.
Чапа сидел под Митькой и смотрел на него неотрывно. С Митькиных лап капало. Иногда капля падала Чапе на нос. Он фыркал, мотал головой, но не уходил. Возможно, он учуял в тряпичном зайце живую душу и хотел установить с этим загадочным существом телепатический контакт.
Может, и установил, кто знает…
На память об этом плавании Олег и команда «Фиолента» сделали мне очень дорогой подарок – вручили потрепанный во многих штормах флаг своей яхты. С надписью в верхнем углу, над звездой:
Для тех, кто не знает: КГЯ – это крейсерско-гоночная яхта.
Флаг до сих пор висит, растянутый на двери моей комнаты-каюты. Это военно-морской флаг старого образца, потому что яхт-клуб принадлежал Краснознаменному Черноморскому флоту. Теперь такие флаги, судя по всему, доживают на море последние дни. Политики двух суверенных стран делят единый Черноморский флот на два. На военных парадах в Севастополе можно увидеть перед колоннами белые флаги с голубыми крестами. С косыми, андреевскими – российские, с прямыми, георгиевскими – украинские.
Что ж, красивые и достойные флаги. И, видимо, более уместные в наше время, чем прежние – с красной звездой, с серпом и молотом. Но старый флаг по-прежнему близок моему сердцу. Никогда я не был военным человеком, однако знаю, сколько славных дел совершили под этим флагом наши моряки. И песня «Севастопольский камень» – с детства у меня любимая. К тому же, именно под этим флагом ходил я по Черному морю с друзьями…
Много лет флаг «Фиолента» благополучно провисел в моей каюте, но недавно пострадал – сильнее, чем в морских переделках. Мой невоспитанный молодой кот – не Макс, а другой, Тяпа (точная копия того портрета, что на этикетках кошачьих консервов «Felix») – в порыве юношеской резвости прыгнул с книжной полки на дверь. Сорвался, повис на флаге и разодрал его, балда такая, как раз на месте серпа и молота.
Я взял Тяпу за шиворот.
– Шпана! Скажи спасибо, что не прежние времена. Тебя могли бы обвинить в идеологической диверсии! А теперь что? Так, мелкое хулиганство… Пошел вон.
Тяпа раскаялся. Он подвывал за дверью, запускал в щель под нее лапы, царапал половицы, просился обратно и обещал, что больше не будет. Я, наверно, разжалобился бы. Но Митька из своего угла у электрокамина смотрел строго. Он считал, что я должен выдержать характер и не прощать бестолкового кота, пока он не исправиться окончательно.
Тяпа ночевал в коридоре, но, конечно, не исправился.
А я теперь гляжу на зашитый флаг и думаю про котов. Не только про своих – Тяпу и пожилого Макса, – но и про севастопольских. В том числе и про серого хулигана, который уронил мой аппарат. Из-за этого уличного обормота мы с Юросом и Митькой так и не снялись втроем. Поэтому фотография, где беспощадно остриженный угловатый мальчишка со школьным портфелем стоит на ракушечных плитах, оказалось последней памятью о черноморском детстве Юроса Вихрева.
Но злополучная стрижка его оказалась не последней.
Когда мы с Олегом пришли из яхт-клуба к ним домой, то увидели такую картину.
Юрос сидел посреди комнаты, закутанный в полотенце, а его мама ходила вокруг с ножницами (теми самыми, которыми оперировала брюки). На лице мамы было холодное бешенство. Однако причиной маминых эмоций был не притихший сын, а школьное начальство.
Оказалось, что на последнем уроке в класс Юроса опять явилась завуч и велела Юросу и еще нескольким мальчишкам «сегодня же привести свои волосы в порядок». Возмущенные объяснения Юроса, что он стригся накануне, твердокаменною педагогессу не поколебали.
– У тебя не голова, а клочкастая швабра!
– Почему в прошлом-то году вы ни к каким швабрам не придирались?
– Не придирались, вот и распустили вас! А в этом году у нас новый директор, и он требует, чтобы все ученики выглядели как полагается!
После необдуманного заявления, что пускай директор, если ему так приспичило, стрижется сам – хоть до полной лысости! – Юрос был отправлен с урока с записью в дневнике и приказом «в таком виде больше здесь не появляться».
– Завтра у дверей будут дежурные, имей ввиду!
Как можно привести в порядок все эти рожки, сосульки и клочки, которые остались на месте обрезанных кудрей, было совершенно непонятно. Разве только стрижкой «под Котовского». Но Юрос и мама такой вариант отвергли единодушно. И теперь Любовь Васильевна пыталась портновскими ножницами убрать наиболее торчащие клочья, чтобы завтра педагогический гнев не обрушился на эту многострадальную голову.
– Завтра пойдем в школу вместе, – пообещал я. – И там поглядим…
Юрос и Люба повеселели.
На следующее утро я встретил Юроса недалеко от школы. Проводил до высокого крыльца, куда сбегался шумный пионерско-октябрятский народ. Юрос помахал мне рукой и мимо дежурных старшеклассников скользнул в школьные двери. Пронесло.
Я сел напротив крыльца, на скамью под густыми каштанами. Было много знакомых ребятишек. Подбегали, здоровались со мной и Митькой, которого тоже знали. Саня Дальченко подарил ему амулет из плоской ракушки на нитке, а два третьеклассника – Данилка и Кирилл несколько лаковых коричневых каштанов и значок «Севастопольская панорама».
Юрос больше не появлялся, и я решил, что все в порядке. Лениво двинулся к ларькам у Центрального рынка, непедагогично помышляя о кружке холодного пива.
Мечте не суждено было сбыться – встрепанный Юрос догнал меня у самого ларька.
– Дядя Слава! Ну что это такое! Опять не пускают!
– Но ты же прошел!
– Прошел, положил портфель и опять вышел, чтобы с ребятами поиграть! А потом захотел обратно, а там у дверей химик!
– Кто?
– Директор новый! Он раньше простым учителем был, у старшеклассников, а теперь сделался директором! И командует…
Не хотелось мне в это хорошее утро скандалов и разборок. Хотелось пива. Но что делать-то? Юрос на меня смотрел как на всемогущее существо.
– Идем, горе мое…
Юрос на своих журавлиных ногах замаршировал впереди. Он заранее предвкушал посрамление химика-директора и торжество справедливости.
У школьного крыльца народу было больше прежнего и ребячий гомон стал громче. В нем сквозь веселье пробивались обиженные крики.
Вслед за Юросом я протиснулся к ступеням. Юрос оглянулся.
– Вон он, директор! У дверей!
У входа в школу командовал маленький, похожий на восьмиклассника, но со взрослым лицом мужичок. Он вскрикивал высоким боевым голосом и ловко действовал руками. Вот спрыгнул с крыльца (чтобы не упасть от толчка) лохматый рыжий парнишка. Вот врезался в толпу и затерялся в ней чем-то не угодивший новому директору мой знакомый второклассник Руслан…
