Встреча с неведомым(изд.1969) - Мухина-Петринская Валентина Михайловна (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Мы еще не донесли его до машины, как он стал икать — начиналась агония. Я вопросительно взглянул на Сергея. Он осмотрелся, ища куда бы его положить… Неподалеку темнела куча бревен. Мы подтащили Гуся к этим бревнам и осторожно положили на них. Он пришел в себя, посмотрел на нас вполне осмысленным ненавидящим взглядом и вытянулся.
Мы не сняли шапок. Только постояли перед телом Семена Шашлова, по кличке Гусь, и пошли. Но Сергей тут же вернулся, закрыл ему остекленевшие ненавидящие глаза и сложил руки на груди. На этот раз он все же снял шапку— перед таинством смерти. Мы с облегчением вернулись к машине и выехали на трассу.
Совсем стемнело. Ярче засверкали звезды, Сергей молчал. Молчал и я.
Я думал о Семене Шашлове. Мы вынесли его из темного барака, и он, умирая, мог бы видеть звезды… Но ему было не до звезд: он ненавидел. Ненавидел весь мир. Зачем же родился он на свет? Неужели для ненависти? Для чего жил? Одиночество его было безграничным, даже урки отказались от него. Он думал, что его влияние на них прочно. Но достаточно было только одному человеку громко сказать, что он такое, как все отшатнулись от него. Как странно, что этим человеком был я.
Глава девятнадцатая
ПРАВДА О КАЗАКОВЕ
В Долину Белых Гусей мы добрались к полуночи. Устали до изнеможения, совсем выбились из сил. Но об отдыхе не могло быть и речи. Если бы вы только видели, в каком виде мы застали наш дом. Поистине только Гусь с его непостижимой злобой мог наделать такого.
Замок сорван вместе с пробоем и досками, ставни превращены в щепки, стекла перебиты, приборы сплюснуты (видно, бил обухом топора), мебель покорежена, стены заплеваны, а посреди пола замерзшая куча… След пребывания на земле Семена Шашлова.
В багаже у нас было несколько стекол, на всякий случай. Мы застеклили угловую комнату, истопили печку (хорошо, что Гусь не додумался поджечь дрова), напились чаю, закусили — ужинать уже не было сил — и легли спать.
Следующие два дня мы продолжали уборку и ремонт, а на третий прилетели Марк с новым пилотом и привезли с собой троих научных сотрудников.
При виде разрушения лица у всех вытянулись (что бы они сказали дня два назад?). Кроватей не было, матрасов тоже (Гусь разрубил их на части топором), в единственной комнате тесно.
Научные сотрудники решили, что справятся и без меня. Я был очень доволен, что вернусь на плато с Марком.
Мы пролетели над Долиной Белых Гусей низко-низко. Всюду парилась вода. Возле незамерзающих озер зеленела трава. Термальные источники! А ранней весной сюда прилетают гуси…
Марк рассказал мне, что пришло разрешение открыть здесь метеорологическую станцию. Абакумов настоятельно просился сюда.
— А что Женя?
— Обещал. Он, конечно, рад избавиться от тестя. Он же его ненавидит.
Я подумал и решил, что Алексею Харитоновичу здесь будет лучше. Свободнее. Он ведь — я знал это — очень жалел об Абакумовской заимке, где прожил десять лет. Опять огород разведет, будет всю обсерваторию свежими овощами снабжать. А дочь Абакумов потерял. Нашел, чтобы потерять. И потому душа его скорбела… Словно старый одинокий Жан Вальжан, покинутый неблагодарной Козеттой.
Но до отъезда Алексея Харитоновича с плато произошло давно ожидаемое событие: собрание, на котором коллектив обсерватории наконец высказал все, что он думает о своем директоре.
Перед собранием все очень волновались. Хотя у каждого «накипело», все же до последнего момента не были уверены, что выскажутся до конца и на этот раз.
Я выступать не собирался. Во-первых, это было просто неловко, не говоря о том, что обида и оскорбленное самолюбие могли меня сделать несправедливым. Во-вторых, я был всего лишь лаборант и тоже хотел послушать, что будут говорить ученые.
Тон задали не выступления, а вопросы. Едва директор обсерватории окончил отчетный доклад, как метеоролог Олег Краснов, который терпеть не мог Женю, задал ему прямо в лоб жгучий вопрос: «Правда ли, что товарищ Казаков два года назад фальсифицировал научные факты, скрыл истину (от волнения Олег выкрикнул это фальцетом), чтобы только не опровергнуть теорию своего шефа?»
Наступила гробовая тишина. Марк вздохнул.
Кают-компания была переполнена, хотя ее давно уже удлинили за счет соседних комнат. Все почему-то оделись, как на банкет. Марк, чуть подавшись вперед, ждал, что ответит Женя. Мы сидели рядом — Марк и я — сбоку, у шкафов с книгами.
Женя задумчиво посмотрел на Краснова. Как ни странно, он не рассердился, не вспылил, не сказал, что-нибудь вроде: «Это вас не касается», но в глазах его появилась тоска, выражение затравленности. Должно быть, он вспомнил другое собрание, в Москве, по этому же поводу.
— Да, это правда, — сказал Женя спокойно. — Этот вопрос уже обсуждался в свое время. И даже в Академии наук. Хотят ли коллеги еще раз поставить на обсуждение этот вопрос?
— Раз обсуждался, зачем же… — буркнул парторг Бирюков.
— Удовлетворяет ли мой ответ Олега Константиновича? — осведомился Женя.
Ответ удовлетворял Олега Константиновича вполне.
Было еще несколько вопросов, заданных самым враждебным тоном. Например, почему Казаков вычеркнул из плана комплексную научную тему, которую сотрудники вели сообща.
Атмосфера заметно накалялась. Должно быть, Женечка ощутительно почувствовал отсутствие Вали Герасимовой, которая так умела смягчать. Следующий вопрос задал Марк:
— Говорят, вы создали за время работы на плато какую-то теорию… Не могли бы вы рассказать…
— Я тоже хотел задать этот вопрос, но в несколько иной форме, — перебил Марка Игорь Дашков. — Сформулируем его так: верно ли, что ваша новоявленная теория объясняет и обобщает факты, собранные коллективом обсерватории?
Выпад Игоря Женя игнорировал, он смотрел на Марка. Самые противоречивые чувства как волны прошли по его лицу. Он колебался. Наконец он сказал как бы Марку:
— Да, я за время пребывания на плато создал не то что теорию… слишком громко сказано, но гипотезу. Статья, где излагается моя гипотеза, должна этими днями появиться в очередном номере «Известий Академии наук СССР».
— Почему же мы ничего не знаем об этом? — резко спросил Иннокентий Трифонович. Он был бледен и хмурился. Может, чувствовал, что сам был не на высоте, как парторг?
— О чем? — Женя явно насмехался.
— Об этой гипотезе, о статье, черт возьми?!
— А почему вы должны об этом знать?
По кают-компании прокатился негодующий гул.
— Но вы на здешнем материале построили вашу гипотезу, — холодно напомнил Леша Гурвич.
— На здешнем, но я на плато работаю вторично. Гипотеза — результат моих размышлений и выводов за все семь лет!
— Вы пользовались в своей статье расчетами сотрудников? — спросил Леша.
Женя дерзко усмехнулся:
— Простите, но все расчеты я произвел сам. Даже диаграммы, изотермы сам вычертил.
— Какая же гипотеза? — вырвалось невольно у меня. — Если я, конечно, пойму!
— Поймешь. Ничего сложного в ней нет!
Женя обвел собрание насмешливым и недоброжелательным взглядом. И встретил только одну неприязнь. Коллектив дружно ненавидел своего молодого директора. Лишь я один, как ни странно, не испытывал к нему никакой неприязни. Ведь это был Женя Казаков, которого я любил, когда он — одинокий, угрюмый подросток — приходил к нам в семью за теплом и лаской. Тогда угрюмость его таяла, и он становился таким веселым, непосредственным и обаятельным, что его нельзя было не любить.
Женя коротко и понятно изложил свою гипотезу образования материков. Не буду здесь подробно излагать ее. Интересующиеся могут прочесть статью Жени в «Известиях Академии наук».
Женя предположил, что вода, проникая в недра коры, где температура доходит до 450 градусов (температура критического. состояния растворов), освобождается от растворенных в ней веществ и в виде перегретого пара поднимается выше, где лежит критическая температура чистой воды. Здесь она становится жидкой, снова забирает и растворяет минеральные вещества и вновь опускается с ними. Вечная циркуляция воды в земной коре.
