Третья дорога - Никольский Борис (книга жизни .TXT) 📗
В этот момент зазвенел звонок, пришлось быстренько передвинуть учительский стол на место и открыть дверь.
Мальчишки ворвались в класс, подозрительно оглядываясь по сторонам, стараясь догадаться, что же здесь происходило.
Но девочки уже как ни в чем не бывало мирно сидели за своими партами.
— Ребята! — закричал Генка, забираясь на парту и размахивая газетой. — Смотрите, что написано!
Он развернул газету и начал читать:
— «Как сообщает корреспондент агентства Ассошиэйтед пресс, в Южной Африке готовится еще одна расправа… На днях здесь был арестован видный борец за свободу Африки Патрик Мизонго…»
В классе наступила тишина.
— «Его обвиняют в том, что он нелегально выезжал в страны социалистического лагеря. Патрику Мизонго угрожает смертная казнь. В настоящее время во всех странах свободной Африки проходят митинги протеста. Жизнь мужественного борца должна быть спасена».
Генка спрыгнул с парты.
В классе было тихо, так тихо, что, открыв дверь, Семен Борисович даже застыл на пороге.
— В чем дело?
И тогда закричали, зашумели все разом:
— Семен Борисович, его арестовали!
— Семен Борисович, наш негр…
— Семен Борисович, его же убьют!
— Да объясните мне толком, в чем дело!
Генка протянул ему газету.
— Да-а… — сказал Семен Борисович. — Да-а… Не знаю даже, чем мы можем помочь…
Он задумался, и ребята снова затихли.
— Не знаю… Хотя вот что… — Его мохнатые брови шевельнулись. — Давайте пошлем телеграмму. Даже две телеграммы. Одну, конечно, их правительству… А другую, я думаю, в Комитет солидарности стран Азии и Африки…
— Вот здорово! А примут?
— Примут. Почему не примут? Должны принять…
— А как подпишемся?
— Так и подпишемся: такой-то класс такой-то школы, как есть…
Весь урок ребята сочиняли текст телеграммы. Потом собирали деньги. А после уроков Таня, Генка и Зина Котова пошли на почту.
Тане все-таки не верилось, что телеграмму примут. Правда, она не раз слышала по радио и читала в газетах эти слова — «телеграмма протеста», но ей казалось, что такие телеграммы посылают какие-то особые люди, а оказывается, каждый может? Почему же тогда все люди не торопятся сейчас на почту, почему так спокойно читает газету вот этот толстый мужчина в зеленой шляпе, и почему с такими беззаботными лицами стоят эти женщины на автобусной остановке, и почему так беспечно разговаривают два парня возле пивного ларька? Разве они ничего не знают? Ничего не слышали?
На почте девушка долго читала текст телеграмм, потом ушла с ними в соседнюю комнату, но, вернувшись, ничего не сказала, только с интересом посмотрела на ребят и выписала квитанцию.
Домой Таня и Генка возвращались опять вместе, как и раньше. Они шли рядом, не торопясь, чуть касаясь друг друга локтями, как ходят люди, только что выполнившие сообща трудное и важное задание.
— Представляешь, сколько телеграмм придет! — говорил Генка. — Ты думаешь, мы одни послали? Как бы не так! Со всего мира! Они испугаются и освободят его!
Весь этот день ощущение важности, необычности выполненного дела не покидало Таню. Первый раз она с таким нетерпением поглядывала на радиоприемник — ждала последних известий. Ей казалось, что сегодня, обязательно сегодня же, сообщат, что Патрик Мизонго освобожден. А то, может, еще и про их телеграмму скажут — вот будет здорово.
Вечером мама читала книгу, забравшись с ногами на диван, отец решал шахматную задачу из календаря. Обычно в такие вечера Таня любила пристроиться на диване рядом с мамой, приласкаться, пригреться возле нее и потихоньку заглядывать в мамину книгу — это куда интереснее, чем читать свою, взятую в школьной библиотеке…
Но сегодня Таня сидела перед радиоприемником и терпеливо слушала, сколько стали сверх плана выплавили металлурги Запорожья, и как соревнуются друг с другом нефтяники Каспия, и что за новая выставка открылась в Русском музее…
Наконец диктор перешел к зарубежным новостям.
Волнения в Сайгоне… Забастовка в Аргентине… Де Голль вылетел в Лондон…
«Ну вот, сейчас скажет… Сейчас…»
Голос диктора звучал ровно, спокойно.
— Как сообщает корреспондент агентства Ассошиэйтед пресс, сегодня днем трибунал приговорил Патрика Мизонго к смертной казни. Патрик Мизонго помещен в камеру смертников. В странах Африки…
В комнате ничего не изменилось. Мама по-прежнему читала свою книгу. Папа в задумчивости трогал себя за ухо, склонившись над шахматной доской.
«Патрик Мизонго помещен в камеру смертников…»
Таня вдруг ясно увидела его лицо с печальными, усталыми глазами и обострившимися скулами, его худые, словно детские руки, вспомнила, как рисовал он на доске веселый кривой земной шар и маленькую ракету возле него, как рисовал вопросительный знак и ребята радостно кричали в ответ: «Скоро! Скоро!»
«Неужели его не спасут? Неужели никто не спасет его?»
Глава 7
— Слушай, Таня, я знаю, куда уехал мой брат. Хочешь, я расскажу тебе? Только это большая тайна, ты никому не должна рассказывать. Понятно? Тогда слушай внимательно…
Они сидели вдвоем в квартире у Федосеевых, в своем любимом углу, возле окна, где стоял небольшой Генкин стол, где на стене на гвоздике висел паяльник и рядом наушники, а на полке в коробочках хранились радиодетали. Генка, как обычно, устроился на подоконнике, поставив ноги на батарею отопления, подтянув колени к самому подбородку.
— Только слушай внимательно, и не перебивай, и не удивляйся…
На улице уже темнело, но Генка не зажигал свет, и в комнате стоял сумрак.
— Тюрьма, куда привезли Патрика Мизонго, была расположена на самой окраине города. Это была самая большая и совсем новая тюрьма, оборудованная по последнему слову техники. Ее высокие стены были опутаны колючей проволокой, и каждого, кто прикасался к этой проволоке, моментально убивало током. На вышках днем и ночью дежурили часовые со спаренными пулеметами. Лучи прожекторов постоянно освещали тюремный двор. А в воротах было сделано особое устройство — стоило только повернуть ключ в замке, как сразу начинала выть сирена и звенели звонки у начальника тюрьмы и у начальника охраны, и у всех других начальников… Вот какая это была тюрьма!
Каждое утро и каждый вечер два черных тюремщика, два черных охранника в касках, надвинутых на самые глаза, вели Патрика Мизонго на допрос.
И каждое утро, и каждый вечер они отводили его назад в камеру, избитого и окровавленного.
Допрос вел белый человек, начальник полиции.
«Назови своих друзей, — говорил он Патрику Мизонго, — расскажи нам, где они скрываются, и ты будешь свободен. Ты даже получишь деньги, правда, небольшие деньги, но все же деньги».
Но Патрик Мизонго молчал. Он даже не смотрел на этого человека. Он смотрел на своих черных конвоиров, смотрел на них с презрением и жалостью. Он знал, что эти люди, так же, как и он, родились в бедных хижинах и бегали босиком, и голодали, и боялись каждого белого, — так почему же они теперь стали конвоирами, охранниками, тюремщиками? Почему теперь с такой важностью держат они автоматы?
И конвоиры угадывали это презрение в его взгляде, и потому били его особенно жестоко… Били на глазах у белого начальника, чтобы заставить говорить.
Но он молчал. Он не говорил ни слова.
На третий день его отвезли в суд.
В зал суда никого не пустили. Повсюду стояли полицейские.
«Патрик Мизонго, — спросил толстый судья. — Признаете ли вы себя виновным в преступной деятельности?»
Патрик Мизонго поднял голову. После пыток он едва держался на ногах. Но сейчас он собрал все силы.
«Если борьбу за свободу вы считаете преступлением, — сказал он гордо, — если борьбу за то, чтобы белые и черные были равны, вы считаете преступлением, то да, я признаю себя виновным в таком преступлении».
