Рассказы о Гагарине - Нагибин Юрий Маркович (книги регистрация онлайн txt) 📗
Юра опрометью кинулся выполнять первое в своей жизни боевое задание.
Вечером мать не пустила его со двора. А он не мог объяснить ей, что ему нужно к лётчикам. Прочитав доставленную им записку, председатель строго-настрого предупредил: о лётчиках никому ни слова. Юра не понял смысла этого запрета, но ведь боевые приказы не обсуждаются. И он молчал.
Чуть свет Юра выскочил из спящей избы и помчался в поле. Он бежал напрямик сквозь мокрый от росы орешник, через овраг, острекался злой осенней крапивой, но всё равно опоздал. Лётчиков не было. Лишь в тёмной торфяной жиже сиротливо торчал полузатонувший истребитель.
Юра с грустью поглядел на пепельный кружок костра, на глубокие борозды, оставленные самолётом, унёсшим лётчиков. А потом, перепрыгивая с кочки на кочку, добрался до утопшего самолёта и залез внутрь. Занял место пилота, положил руки на штурвал и… Теперь он знал, почему испытанное сегодня при всей своей ошеломляющей новизне на миг представилось повторением раз пережитого. Вот тогда, в мёртвом, чёрном самолёте почувствовал он небо, полёт, крылья, как не чувствовал потом уже ни разу вплоть до сегодняшнего дня…
И в генерале вид этого юноши пробудил забытые воспоминания. И все они сводились к появлению из пустоты полей светловолосого деревенского мальчика, похожего на пастушка.
А вот Гагарин не узнавал генерала. Раненым белобрысым лётчиком он явно не мог быть — волосы на его висках были тёмными, и уж слишком немолодо изрубленное морщинами загорелое лицо. Но и на старшего лётчика, каким он сохранился в памяти, генерал не больно похож. У того голова была круглее, черты лица мягче, глаза посинее и голос совсем другой. Да ведь сколько времени прошло: человек изменился, подсушился, заострился под стать своему определившемуся характеру, а голос в загрубевшей гортани стал устойчивей, ниже, глуше. И, твёрдо сочтя генерала старшим из двух лётчиков, Гагарин спросил:
— А как ваш товарищ?
— Какой товарищ? — не понял генерал.
Вот те раз — неужто и такое можно забыть в круговерти жизни?..
— Ну, которого вы прикрывали, — сказал он упавшим голосом.
— Вы чего-то путаете, ваше сиятельство! — рассердился генерал.
— Да ничего я не путаю!
И, забыв о всякой почтительности, Гагарин горячо и сбивчиво принялся оживлять затвердевшую память старого воина. Тот слушал его с интересом, удивлением и вроде бы печалью.
— Да, — вздохнул генерал, когда Гагарин замолк, — жизнь и щедрее, и в чём-то скупее, чем нам кажется. Как называлась твоя деревня?
— Село Клушино. Оно и сейчас так называется.
— Понятно! Теперь я вспомнил. Мне тогда помог другой князь, Куракин, из села Куракино…
ВОРОТА В НЕБО
Вот и взята первая высота, имя которой — Саратовский индустриальный техникум. Быть может, это чересчур пышно сказано: высота. Техникум даёт всего лишь среднее образование, впрочем, профессию тоже. Ну, скажем, не высота, а ступень. Что же дальше? Можно пойти работать, можно продолжать учёбу, теперь уже в институте.
Большинство товарищей точно знали свой путь: кто уезжал на Магнитку, кто в Донбасс, кто на Дальний Восток, а иные присмотрели себе место на заводах, где проходили производственную практику: на московском — имени Войкова или ленинградском «Вулкане».
Юра Гагарин защитил диплом с отличием, перед ним были открыты все дороги, но, когда товарищи спрашивали: «А ты куда?» — он отмалчивался. И не потому, что, подобно былинному витязю на распутье, не знал, куда повернуть коня, а потому, что не был уверен в своём праве на тот выбор, который недавно сделал. А выбрал этот юный металлург не горячий цех, не институт, а Оренбургское лётное училище.
Юра знал, что ему не станут чинить препятствий, военлёт — профессия благородная. И всё же до дня торжественного вручения дипломов об окончании техникума он не подозревал, что у человека может быть так тяжело на душе. Его поздравляли, ему аплодировали, жали руку, желали славного трудового будущего, а он едва удерживал крик в горле: «Остановитесь! Вы ошиблись во мне! Я всех обманул!..»
Да, он всерьёз считал себя обманщиком, чуть ли не предателем. Его столько лет учили, кормили, одевали, обеспечивали тёплым жильём и карманными деньгами, столько сил, терпения, душевной заботы потратили учителя и цеховые мастера, чтобы сделать из него квалифицированного литейщика, и всё впустую!.. Как доверчиво и озабоченно спросил директор техникума, подписывая ему на четвёртом курсе рекомендацию в аэроклуб: «А учёбе это не помешает?» — «Конечно, нет!» — заверил Гагарин, знавший, что с плохой успеваемостью в клубе держать не станут. Да, аэроклуб помешал не учёбе, а куда большему — жизни в приобретённой профессии.
И тут, как удар под вздох, известие — в Саратов приехал Мастер. Так величали своего наставника, мастера литейного цеха и великого друга, учащиеся Люберецкого ремесленного училища. Это он привёл их впервые в горячий цех, ожёгший робкие души деревенских пареньков испуганным восторгом.
Что привело Мастера в Саратов, и как раз в дни выпуска? Среди окончивших было трое его учеников: Чугунов, Петушков, Гагарин. Может, он рассчитывал выбрать среди них наследника, ведь нужно передать кому-то всё, что узнал за долгую жизнь о литье — древнейшем занятии людей. И когда Гагарин услышал, что Мастер требует его к себе, то не выдержал и открылся товарищам.
Одни сказали:
— Плюнь, не ходи!
Эти не знали Мастера и не слышали о нём.
Другие посоветовали:
— Пойди. Чем ты рискуешь?
Эти кое-что слышали о Мастере.
А Петушков отрезал жёстко:
— Дело совести!
И Чугунов согласно кивнул головой.
Так считал и сам Гагарин. Но, видать, хочется иной раз человеку опереться о чужую совесть. А этого делать не следует, совесть не берут ни взаймы, ни напрокат.
Впоследствии Гагарин говорил, что никогда так не волновался, как перед встречей с Мастером. Впрочем, он вообще волновался редко, иначе не стал бы Космонавтом-1. Гагарин не хотел, чтобы первый же его самостоятельный поступок ударил по старому сердцу человека, который был по-отцовски добр к нему. Пусть Мастер сам решает, как ему поступить. Тот, не перебивая, выслушал сбивчивое признание.
Видать, ты мне очень доверяешь… — сказал он задумчиво.
Гагарин наклонил голову.
— И всё-таки думай сам. Ещё недавно ты без литья не мог, а сейчас — без полётов. Уж больно ты переменчив.
— Если не летать, то ладно…
— Обижаешь, Юрий! Что значит «ладно»? Для меня моя профессия — вечный праздник, а ты словно о похоронах… Человек должен только своё дело делать, единственное. Как говорится, «рождённый летать не может ползать».
— Чьё это? — вскинулся Юра. — Что-то знакомое.
— Стих. Максима Горького. Про буревестника.
Ворота в небо открылись. Хотя не искушённый в литературе Мастер слегка перепутал стихи Горького.
ЗВЕЗДЫ
— Юра был странный мальчик, — вспоминает Анна Тимофеевна Гагарина. — Всё приставал: «Мама, почему звёзды такие красивые?» Пальцы сожмёт и так жалобно, будто ему в сердчишке больно: «Ну почему, почему они такие красивые?» Раз, помню, это ещё в оккупацию было, я ему сказала: «Народ их божьей росой зовёт или божьими слёзками». Он подумал, покачал головой: «Кабы бог был, не было бы у нас немца». Не отдал он богу звёзды…
Когда Гагарин, уже сержантом лётного училища, приезжал к родителям на побывку, Анна Тимофеевна, проведавшая, что у сына в Чкалове есть невеста, всё расспрашивала его: какая, мол, она, наша будущая сношка?
— Да разве объяснишь? — пожимал плечами сын.
— Уж больно интересно!
— Я же показывал карточку.
