Хроникёр - Балуев Герман Валерианович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .TXT) 📗
— Тут сахару где-нибудь нет? — подняв ставшее одутловато-бледным лицо, с затруднением спросил он. Вот те раз! А я-то думал, его мутит от качки. А какой с виду чугунный мужик!.. Я бросился к камбузному шкафчику, чуть не врезался в трап, добрался и заглянул в неряшливо распоротые пачки и с несколькими кусками рафинада кинулся к Самсонову. Задержав стон, он срывающейся рукой брызнул из маленького пузырька на сахар что-то резко и травянисто пахучее, положил сдобренный кусок под язык. Я сидел рядом, бдительно глядя ему в глаза. Он стал медленно выплывать из своей запредельности: мертвенность сползла с лица, глаза осмыслились, и он узнал меня.
— Чего вы, собственно, добиваетесь?
Ого! Такие люди мне нравились. Безо всяких вступлений и еще не освободившись от боли, брать, так сказать, быка за рога... Я пересел на койку против него. В кубрике периодически меркло. Солнце в иллюминаторах то и дело затенялось толщей желтой воды. По обретающему живые краски и обычную твердость лицу Самсонова пробегали пятна солнечной ряби. Судно муторно и резко бросало, и мы с Самсоновым проваливались и взлетали то один по отношению к другому, то оба вместе.
— Я добиваюсь счастья для человечества, — сказал я, взлетев высоко над ним.
Лицо его медленно напряглось от гнева.
— Шутник!.. Написюкал себе в газетку, и будьте любезны: заместитель начальника пароходства летит, как на пожар, принимать драконовские меры, директор завода идет практически на служебное самоубийство, — вот зримый результат вашей писюльки! Этого вы добивались? Могу доложить: исполнено! Довольны? Или для полного вашего удовлетворения пяток человек еще надо отдать под суд?
— А вы знаете, первые два года жизни я беспрерывно кричал. В конце концов врачи докопались: несовместимость с окружающей средой. Оказывается, я кричал от ужаса. Очевидно, предчувствуя, что буду жить среди таких, как вы.
Снова взлетев, я вцепился в койку и увидел сверху стеариновое лицо Самсонова.
— Это что же такое?! — сказал он так, что мне стало не по себе, сиротливо. — Приезжает какой-то... — От гнева у него перехватило горло, и, взлетая вместе с койкой, он истреблял меня одними светлыми бешеными глазами.
— Несерьезный вы человек, — сказал я, испытывая кратковременную тошнотворную слабость, так как твердь из-под меня опять внезапно ушла. — «Написюкали»... «Газетка»... «Писюлька»... Коли вы искажаете в себе представление о реальности, что от вас можно ждать, ну, хотя бы осмысленного?.. Раз я «написюкал», послали бы в газету опровержение, выдворили бы, в конце концов, меня из затона! А вы же, по сути дела, идете у меня на поводу. Я высказал свое несогласие с некоторыми действиями Курулина, а вы примчались и изо всей силы принялись его бить. Вот тебе и «написюкал»! Вы же приняли мои слова как приказ — к немедленному исполнению. Но мне такие исполнители внушают крайнее опасение. Предпочитаю иметь дело с людьми, у которых есть своя голова на плечах.
Я испугался, что его хватит удар. Померкло, а затем обдало рябью, я снова увидел его волевое, искаженное внутренней судорогой лицо.
— Именно так и сделаем! — отбил он замедленно и с чугунной твердостью. — И не боюсь я ваших писю... ваших статей. Я вас позорно! с милицией! из затона выставлю. И пишите себе, сделайте одолжение, хотя бы даже и обо мне. Мы себя защитить сумеем!
— Можете действовать совершенно спокойно. Я писать на эту тему больше не буду.
Самсонов, глядя мимо меня, неприязненно помолчал.
— Черт вас разберет, что вы за человек! — разжав твердые губы, сказал он, наконец, грубовато.
— Собственная мать во мне усомнилась, спросила: «А не подлец ли ты?»
— Вот даже как... Она здесь?
— Председатель поселкового народного контроля.
— И мать задели? — Самсонов неожиданно и откровенно расстроился. Лицо его стало обмякшим, даже обрюзгшим, глаза устало прикрылись, а губы сморщились. — Как же вы так?
Мне пришлось сделать некоторое усилие, чтобы через это его соучастие перешагнуть.
— Не задевать, конечно, легче...
Я увидел, как отвердевает снова его лицо.
— Сколько всяких... сидят, штаны протирают, — холодно вскипев, отрезал Самсонов. — Так вы их будто не видите!.. А стоило над этой массой подняться человеку яркому, самобытному, смелому, вы тут как тут. Заметили! Развели турусы на колесах: что-де за безобразие и почему этого безобразия никто не видит!... Видят! — с ледяным гневом сказал Самсонов. — Только в отличие от вас не считают, что если нашелся человек, который хочет и может, так — давай, руби ему голову!... Моралист! — сказал он яростно. — Лезет в сложнейший социальный организм вооруженный какими-то дремучими проповедями! — Его твердые губы резко дернулись. — Вот и болтаемся здесь, на этом скандальном кораблике, — это же ваша работа! Это же прямое следствие отсутствия лично у вас твердых, реальных, сегодняшних принципов! Какой-то, понимаете ли, толстовец!.. Так толстовцы и при Толстом выглядели довольно противно. А Дон-Кихот, тот и вовсе был сумасшедшим. Но он хоть воевал с ветряными мельницами. А вы-то поднимаете ржавый меч на людей! Да к тому же — на лучших!.. Радетель морали!... Так воевал бы с жуликами! По крайней мере, они отчетливо перешагивают через мораль. Так в чем дело? Вот тебе поле деятельности! Шуми, громи — ошибки не будет! А то выбрал честнейшего человека... Да нет, это же просто кощунство какое-то! Или собака зарыта в том, что он ваш друг?
Судя по всему, Курулин обрел, наконец, растерянные им навыки рулевого. Бортовая качка прекратилась. «Мираж» переваливался, как утка, и иллюминаторы заливало одновременно с обоих бортов.
— Вы барахтаетесь, как в паутине, в созданной вами же самим реальности. Я сочувствую вашей беспомощности. Но барахтаться вместе с вами я не хочу.
— Так! — угрожающе сказал Самсонов. — Сперва заявил, что у меня головы нет на плечах. Теперь уже — я барахтаюсь в реальности... Ну-с, дальше!
— То вы под суд собирались Курулина отдавать, то называете его честнейшим человеком... Что это, если не беспринципность, если не лавирование в тенетах реальности?.. Я вам скажу, чем вы особенно раздражены. Тем, что я вас упредил. Заставил открытыми глазами посмотреть на то, на что вы пока что смотреть не хотели. Вот потом, когда ситуация стала бы катастрофической и очевидной, и когда Курулин выжал бы себя до конца, тогда вы подняли бы глаза и зычно удивились: «А это что еще за безобразие? Как мы терпим такое?!» И вот тогда, пожалуй, уже было бы, за что Курулина снимать, исключать и даже отдавать, быть может, под суд. А сейчас, я с вами согласен, ни то ни се! Ситуация, слава богу, не дозрела. Ни до снятия, ни до исключения, ни, естественно, до суда. Нарушения налицо, но критической массы они пока не достигли. Так что, действительно, чтобы сохранить Курулина и правильно расставить акценты, нужна мудрость...
— В наличии которой у меня вы сильно сомневаетесь? — досказал Самсонов. Он брезгливо поморщил губы и подался ко мне. — Вы что же думаете, я вас не понял?.. Спохватился! — понизив голос, сказал он с едким сарказмом. — Только не поздновато ли?.. Я вам тут приехал не мальчик! Коли уж вопросы поставлены, я их закрою так, чтобы и другим неповадно было! Да и вы, любезнейший, ведь не на ушко мне нашептали, а ахнули, будьте нате, на всю страну! Так как же теперь вы мне говорите, что ничего, мол, такого и не было?! Выступление-то ваше было? Газета по нашему пароходству шарахнула?.. Так неужели вы думаете, что достаточно приватного разговорчика, чтобы все это смазать, сгладить, наплевать и забыть?.. Вы же явно на пятом десятке! Так неужели вы думали, что я приеду, потреплю слегка Курулина за ухо, а потом мы втроем сядем, за бутылкой коньячка посмеемся и наутро с хорошим настроением разойдемся и разлетимся по своим делам?.. Так не бывает.
— А как бывает?
— Бывает, что автор статьи ошибается, — подумав, внятно сказал Самсонов. — Вот это бывает! — Он неподвижно и прямо смотрел на меня прозрачными, как вода, глазами. — И если он человек честный, если он готов признаться в своей ошибке, то мы такому человеку пойдем навстречу. — Внутренне уже отчужденный, Самсонов без выражения смотрел на мое изменившееся и замершее лицо. Он походил на врача, формулирующего пациенту последний для того приговор. — Тем более, — сказал он, — что речь идет не о наших с вами амбициях, а о судьбе незаурядного человека и к тому же вашего друга. Хотите вы его спасти? Тогда спасайте. Я вам дам эту возможность. Судя по афише, сегодня у вас читательская конференция. Подниметесь на трибуну и скажете правду. А эта правда в том, что вы смысла происходящего не поняли. Смысл не в том, что Курулин нарушает, а в том, почему он вынужден нарушать! Почему всякий нетривиальный, творчески мыслящий руководитель выглядит у нас как преступник? Вот тема государственного звучания! Тема, достойная того, чтобы быть обсужденной даже на съезде партии. Тема, которая в значительной мере даст ответ на вопрос, что стране мешает идти вперед. А вы сосредоточились на личных особенностях Курулина. Да разве в этих особенностях дело? Поехали бы, посмотрели на другого такого же деятельного руководителя. Увидели бы совершенно другое. Но если всмотрелись бы, то поняли, что суть — та же! Чтобы действовать, людям нужна самостоятельность, и коли ее не дают, то люди ее берут сами. Вот главный смысл преступления, которое они совершают! И вот вопрос громадной важности, который вам надлежало поднять. А вы, вот уж истинно, как толстовец, невинно разведя руками, публично вопрошаете у того же самого Курулина: «Как же так, милый?», грозите пальчиком землякам: «А вы почему не помогаете своему директору?» Да нет в современной социальной структуре такого понятия — «земляки»! Есть люди работящие, честные, страдающие от нехватки порядка, организованности, экономической осмысленности их работы, и есть те, кто в мутной воде безалаберщины паразитирует или ловит личную выгоду. Вот они истинные «свои» и «не свои»! И как, опираясь на первых, Курулин и вторых, пусть насильственно, превращает тоже в «своих», — вот в этом вам и надлежало как следует разобраться. Не с точки зрения морали земляческой, а сточки зрения морали деловой, государственной оценить и проанализировать курулинский феноменальный успех! А теперь речь может идти только об одном — как его спасти. Выйдите на трибуну и скажите: «Я, журналист Алексей Бочуга, директора вашего завода Василия Павловича Курулина в газете публично оклеветал...» — Не глядя на меня, со сжатым, как кулак, лицом Самсонов вынул платок и вытер губы. — Протокол конференции мы пошлем в вашу газету, — бросил Самсонов и напряженно замолчал, глядя мимо меня.
