Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия - Аврутин Евгений Александрович
Выезжая из конюшни, Джейн заметила, что конюх решил было расседлать Герцога, однако, обнаружив какое-то более нужное занятие, оставил коня.
Вернулась Джейн через четверть часа. Конюх куда-то отлучился, зато в конюшне был Лайонел.
– Братик проснулся по итонскому расписанию? – спросила она.
– Ага. Если ты не накаталась, давай прогуляемся ещё. Мне нужно работать над итонской посадкой.
– Давай. Только поменяемся лошадьми. Говорят, что Герцог сегодня не в духе. Как бы итонская посадка не обернулась йоркширским падением.
Последняя фраза по праву относилась к категории лишних. Не успела Джейн покинуть своё седло, как Лайонел уже был на Герцоге. Ему пришлось воспользоваться тумбой для подсадки, но решимость превзошла неумелость. Джейн, не ожидавшая такой прыти от брата, глядела с испуганным восторгом, Герцог, тоже не ожидавший такого поступка от незнакомца, начал взбрыкивать.
– Ты бы лучше спрыгнул, – неуверенно сказала Джейн.
– Спрыгну, только доеду до ворот и обратно. Поскакали!
И пришпорил Герцога.
До ворот доскакать не удалось. Ярдах в сорока от конюшни Герцог взбрыкнул особенно резво, и Лайонел вылетел из седла. Упал он на дёрн, но, как поняла Джейн ещё до того, как сама спрыгнула на землю, не очень удачно.
– Ты как? – подскочила она к брату.
– Все в порядке, – прошептал Лайонел побелевшими от боли губами. А потом, противореча своему ответу, потерял сознание.
Врач, утешая отца и Джейн, заметил, что за тридцать лет его практики случаев из категории «бывает и хуже» было бессчётно. Кто, упав с лошади, ломал себе спину, кто сворачивал шею. На таком фоне сломанное бедро заслуженно казалось пустяком. «Если бы мастер Лайонел был в преклонных годах, проблемы были бы неизбежны, – добавлял доктор, – но в столь юном возрасте все обойдётся. Покой, уход и благоприятные условия – вот, что сейчас нужно ему».
Лайонел был столь же оптимистичен, как и врач, и, похоже, даже рад. Он немедленно занялся созданием «благоприятных условий». Уговорил положить его в кабинете, попросил миссис Дэниэлс вызвать столяра, чтобы тот сделал ему два пюпитра, один для чтения книг, другой – для перелистывания газетных подшивок.
Ещё одним «благоприятным условием» стала ваза с колотым шоколадом, тоже поставленная в пределах доступа руки. «Миссис Дэниэлс, я читал, что шоколад – самая полезная пища для быстрого срастания костей», – заявил он. Миссис Дэниэлс, про это не читавшая, спорить не стала. «Никому из ребят с моего курса не достались такие отличные каникулы», – говорил Лайонел.
Одним словом, настроение у Лайонела было отменное, хоть делись. Он и делился им с Джейн. Та, понятное дело, грустила: все же каникулы брата продлились по её вине. К тому же, если жизнь брата наполнилась болью, книгами и шоколадом, то её ничто не отвлекало от тревоги за уезжающего отца.
И все же в день отъезда, самый грустный день, случилось событие, которое отвлекло и Джейн. И немудрёно: в Освалдби-Холл пожаловала тётя Лиз.
Едва гостья узнала о беде, случившейся с племянником, она огорчилась, да так, что чуть не забыла о главной цели визита – прощании с сэром Фрэнсисом. Она ходила вокруг кровати Лайонела, вздыхала, убеждала его, что он поправится, главное, не двигаться и слушаться взрослых.
Зато, выйдя из комнаты больного, она не сдержала слез. В отличие от сельского врача-оптимиста, память тёти Лиз хранила множество других примеров, когда даже более простые переломы ног приводили к совсем-совсем печальным последствиям. «Меньше всего я хотела бы, чтобы мальчик остался прикованным к этому ложу навсегда», – говорила она столь страстно, что иной раз в её речи проскальзывало «мой мальчик».
Сэр Фрэнсис не сразу понял, чего хочет тётя Лиз. А когда понял, то принялся убеждать её, что миссис Дэниэлс – отличная сиделка. «Не спорю, – отвечала гостья, – но ведь неизвестно, как пойдёт болезнь. Может быть, придётся пригласить другого врача, а его рекомендации будут отличаться от уже полученных советов. Страшно сказать, но иногда кости приходится ломать заново, если они начали неправильно срастаться. Даже самый лучший и преданный слуга на свете не может принять такое решение. Для этого нужен родственник».
Папа продолжал убеждать тётю Лиз в квалификации миссис Дэниэлс, и тогда родственница окончательно пустилась в слезы. «Поймите, капитан… сэр Фрэнсис, вы сами, в первую очередь, не простите себе, если мальчик останется калекой. Но и я не прощу себя за свой мягкий характер и то, что мне не хватило сил проявить настойчивость, борясь за его интересы. И вообще, вы будете в долгой отлучке, а за домом нужно присмотреть».
Джейн, присутствовавшая при разговоре, отметила: уж что-что, а настойчивость тётя Лиз проявила. И этой настойчивости хватило. «Я буду признателен вам, если вы на некоторое время останетесь здесь, чтобы проследить за тем, как поправляется Лайонел, – сказал папа. – Миссис Дэниэлс – отличная служанка, но она будет его баловать; смотрите, чтобы её заботы не пошли во вред его здоровью. Как только сочтёте нужным, пригласите специалиста: я оплачу счёт от любого врача».
Все это папа говорил второпях, ему надо было успеть на дневной поезд. Он только и успел, что объяснить слугам о новой временной хозяйке в доме, попрощаться с Лайонелом и сообщить ему о новой сиделке (тот хотел было что-то сказать, но прикусил губу, будто опять упал с лошади).
Джейн проводила папу до коляски. Улыбнулась, попросила привезти из России медвежонка: «У нас теперь такое большое поместье, что, даже когда он вырастет, будет где держать». Рассмеялась вместе с папой. И лишь когда коляска выехала за ворота, чуть ли не бегом бросилась в дом, прокралась на заброшенную лестницу и разревелась.
Джейн плакала и злилась на себя. Ведь она понимала: плачет не только из-за папиного отъезда. Она хотела выплакать вину из-за брата, сломавшего ногу по её вине (а по чьей же ещё?!). А ещё плакала от горя и обиды за себя – ну зачем черти всех стихий принесли в Освалдби-Холл тётю Лиз?
Так Беда, случившаяся с Лайонелом, привела Неприятность. Неприятность, как и положено, оказалась больше, чем следовало ожидать. А уж если быть совсем точным, то печальные предчувствия, посетившие Джейн и Лайонела, сбылись. И очень скоро.
Два дня спустя после того, как в усадьбе поселилась тётя Лиз, пожаловал дядя Генри. Супруга, как временная хозяйка, приняла его и поселила. «Спасибо, что не в отцовскую спальню», – подумала Джейн.
Сказать, что дядя Генри пожаловал в гости, было бы, по меньшей мере, неверно. Он сразу же повёл себя как хозяин, вернувшийся в родной дом после долгой отлучки. Хотя и был в Освалдби-Холле первый раз в жизни.
Садовник Джеки по большому секрету рассказал Джейн, что все неспроста. Тётя Лиз, получившая доступ в отцовский кабинет, показала хозяйственные бумаги своему мужу. Дядя Генри, хорошо понимавший в бухгалтерии, выяснил, что управляющий допустил небольшую ошибку, в свою пользу, «потеряв» сто фунтов. Дядя Генри сообщил об этом мистеру Ф., добавив, что пока не собирается делиться открытием с хозяином поместья. С тех пор управляющий делал вид, будто не замечает, что гость ведёт себя как хозяин. Остальные слуги не замечали тоже.
Об этом следовало бы написать отцу. Но в какое море послать письмо?
Оставалось наблюдать, как тётя и дядя гуляют по усадьбе и судят вкусы покойного владельца. Вердикт обычно был в пользу сэра Хью.
– Безусловно, последняя реконструкция пошла зданию на пользу, – говорил дядя Генри. – Разве что недостаточно света, но этот изъян устранить просто. Достаточно прорезать два дополнительных окна в центральном корпусе, не говоря уже о светильниках. Да ещё привести в порядок перила на центральной лестнице.
– Дорогой, ты, как всегда, прав, – щебетала в ответ тётя Лиз.
Правда, ничего перестраивать гости пока не стали. Зато принялись «наводить порядок» в доме.
Уже скоро Джейн привыкла к двум фразам. Тётя Лиз часто повторяла: «Разве тебе не говорили, что дети не должны…?» Удивление тётя проявляла часто. И когда Джейн в одиночку каталась на Диане или Герцоге (Джейн нарочно села на него, чтобы победить страх, да ещё показать глупому жеребцу, что не сердится на него). И когда Джейн гуляла пешком по парку. И даже когда Джейн гуляла по дому.