Облачный полк - Веркин Эдуард (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Ковалец подмигнул мне.
– А какая разница? – пожал плечами Саныч. – Все равно никто ведь не знает, как я выгляжу.
– Как это какая разница?! Это же документ эпохи! В штабе не дураки сидят, сказано сняться – так и иди, снимайся!
– А давай ты за меня сфотографируешься, – предложил Саныч. – А что? Ты же, наверное, тоже готовился. Сапоги, гляжу, почистил, прическу причесал. Вот и давай, разрешаю. Я не обижусь, честное слово!
Ковалец начал злиться. Он быстро злиться начинает. Раньше работал плотогоном, любит поорать, умеет, а матерится так, что неосторожные комары замертво падают еще на подлете. Только на Саныча ори не ори, матерись не матерись, его не пробить, он как трактор, как танк даже, знай зевает.
– Разве это важно, кто на карточке будет? Главное чтобы люди смотрели и говорили: «Вот он, Герой! Мужественный человек!»
– Опять?! – Ковалец насупился, распустил фигуру, навис плечами.
А Саныч зевнул еще громче, нос почесал.
– Ты что, Фанера, в банде?! – продолжал Ковалец. – Распустился… Это партизанский отряд, а не махновская ватага! Ты боец Красной Армии!
Теперь уже я ткнул Саныча в бок. Чтобы не зевал так громко – не надо зря злить Ковальца. Ковалец, наверное, безобидный, в общем-то, однако горячечный слишком, заносчивый – заносит его иногда. Не держит себя в руках, сердится очень. Вот рассердится сейчас, драться кинется, Саныча опять на губу посадят.
– У тебя что-то с усами, между прочим, – сказал Саныч. – Не растут что-то совсем, порыжели…
Ковалец потрогал усы.
Усики, надо признаться, на самом деле росли плохо.
– Вы зачем этого полицая притащили, а?! – спросил Ковалец. – Зачем он нам нужен, шлепнули бы под кустом… Слышь, Фанера, а может, он твой брат, а? Похож…
Саныч улыбнулся, ответил:
– Так мы и хотели шлепнуть, а полицай взмолился – говорит, не убивайте меня, у меня друг в партизанах, Ковалец его фамилия, на одной улице росли, одну титьку сосали. Ну, мы его и проводили, уважили человека. А ты зачем так сапоги начистил? «Рама» полетит, свысока блеск засечет – демаскируешь нас. Ты как в следующий раз будешь чистить, соплей поменьше клади, в меру.
Ковалец не нашел, чего сказать, причесался.
Причесывался Ковалец тоже непросто. Расческа у него алюминиевая, с длинными острыми зубцами, блестящая, сбоку пилочка для ногтей, а на конце что-то вроде ложечки, приспособление неизвестного назначения – Саныч полагал, что ковырялка для ушей. Сам Ковалец утверждал, что в ложке этой растапливают воск, который втирают в волосы для придания им блеска и устойчивости. Эту выдающуюся расческу Ковалец снял с одного ефрейтора, а потом долго кипятил на предмет избавления от немецкого духа и спиртом протирал трижды, а после всех полагающихся процедур вставил в рукоять от бритвы, и когда надо было причесаться публично, красивым движением выщелкивал ее и, тряхнув чубом, изысканно совершал туалет.
– У нас у соседей собачка была, звали Кузнечиком, – сказал Саныч. – Она очень чесаться любила. Чесалась-чесалась, чесалась-чесалась, чешется – и скулит от удовольствия… – Саныч похлопал Ковальца по плечу и добавил: – Очень быстро облысела.
– Ты, Фанера, дурак, – неприязненно сказал Ковалец. – Я с тобой рассуждать не намерен, тебе приказ от Глебова. Быстро к штабной землянке!
– Я, может, и дурак. А ты тыловой бобер. Расчески, одеколон, бигуди, фризюр всякий там, ондулятор завел.
– К Глебову! – рявкнул Ковалец. – К Глебову! Бегом!
– Сам бегом.
Опять все к драке катится. Вот сейчас они начнут бодаться, прибежит Щенников, или Орлов, или сам Глебов, а скоро ужин, пожрать спокойно не получится. Саныч набычился и собрался, прижал локти, подбородок опустил, уши и те как-то в голову что ли втянулись, а Ковалец, напротив, раздулся, как лягушка на свадьбе, и заорал:
– Быстро в штаб!!! Быстро! Это приказ!!!
Это он за счет голоса свой размер увеличивал и перед командиром издалека выслуживался, считал, что у кого громче ор, тот начальству больше заметен.
Но начальство на ор не показалось, из поварской землянки высунулся Лыков с двумя котелками, поглядел на Ковальца неодобрительно, котелки на стол поставил.
– Кушайте, – сказал негромко. – Хотел, чтоб как кулеш получилось.
Саныч тут же уселся за стол, воткнул ложку в кашу, зачерпнул целую гору и стал объедать ее вокруг, как мороженое на палочке.
– Ты что, издеваешься?! – завопил Ковалец.
– Ты что тут орешь?! – начал сердится Лыков. – Ты мне тут не ори! Я сам так тебе крикну! Чего опять к мальчишкам вяжешься?! Они по оврагам три дня болтались, а ты им поесть не даешь!
Лыков повар. Плохой, он в керосинке раньше работал продавцом. Спички, мыло, мука, ячмень, ну, его здесь на кухню и поставили – вроде как к продуктам питания отношение имел, вот и годен. Вот он нам и кашеварит, как умеет: то крупа недоварена, то песок хрустит, про недосол уж никто и не вспоминает. А лук всегда пережженный. Но у нас никто не ругается, горячо и много – значит и вкусно. Вот и сейчас шкварки застревали в зубах, лук Лыков пожарить забыл и порезать забыл, просто забросил в котел целиком, и он распространился по всей каше, мягкий и разваренный. Вместо моркови то ли грибы пересушенные, то ли корешки подозрительные. Еда. Раньше бы меня от этого всего стошнило, сейчас добавки попросил бы. Только Лыков и так ее приносит, без напоминания. Он нас жалеет, у него то ли внуки, то ли правнуки уже, и мы их ему, наверное, напоминаем.
А дурачок Ковалец на нас покатил, помешал обедне, вот Лыков сразу и рассвирепел, настоящий керосинщик, а они всегда немного сумасшедшие – от горючих паров. У Лыкова и вид такой – керосиновый, желтый, глаза впалые, худой, хоть и при кухне состоит. Организм весь насквозь отравлен и пропитан, мясо на костях не задерживается.
– Смотри у меня, бестолковый, – Лыков мрачно уставился на Ковальца. – Я за тобой давно уже наблюдаю! Мужик уже, а все к ребятишкам прицепляешься!
Лыков протер руки о штаны, Ковалец отступил, голос приглушил:
– А что они дисциплину нарушают?! Там его корреспондент уже час ждет, а они тут ложки облизывают!
– Ты не на реке тут! Раскомандовался, горлопан! Корреспондент подождет, ничего с ним не случится, не переломится! А если будешь орать, я тебе…
Лыков скрипнул зубами так громко и выразительно, что Ковалец отступил еще дальше с опаской. Несмотря на керосиновую внешность, Лыков человек почему-то сильный. Я сам видел, как он подводу разгружал – на каждое плечо по мешку с мукой, и ничего, тащит, напевает. И хотя Ковалец сплавщик и тоже парень не хилый, с Лыковым ему, наверное, не сравниться. К тому же Лыков еще и авторитетный дядечка, он еще в гражданской участвовал, вес имеет, Ковальцу до него из двух ноздрей не досморкнуть. Так что Ковалец пришпорил голос еще сильнее и уже попросил:
– Ты бы лучше шел все-таки, Фанера.
– Зачем?
– Ну, зачем-зачем, говорил же, фотографировать тебя будут.
– Бесполезно, – отмахнулся Саныч. – Все равно ничего не получится.
– Почему это? – угрюмо спросил Ковалец.
– Не знаю, – Саныч пожал плечами. – Меня нельзя сфотографировать. Совсем то есть.
– Как это?
– Очень просто – меня цыганка в детстве заговорила.
Ковалец хмыкнул.
– Что значит заговорила? – нахмурился Ковалец. – Мне кажется…
– Это очень интересная история, могу быстро рассказать.
Историю про цыган я уже слышал, причем не единожды. Как-то раз отец Саныча, большой мастер по части производства фанеры, ну, и в других древесных премудростях разбирающийся, отправился в Сибирь с командировкой, а Саныч вместе с ним напросился, хотел Байкал поглядеть. Но до Байкала они не доехали, потому что по пути отец вышел за кипятком и пока он стоял в очереди, Саныча украли цыгане. Отец побежал вдоль путей и увидел, как цыганята ведут маленького Саныча в сторону глухого пакгауза. Отец закричал, схватил Саныча, схватил одного цыганенка, поволок в милицию. Их догнала старая цыганка, она упала на колени и умоляла отца их в милицию не сдавать, подарила золотые серьги, а на самого Саныча наложила заклятье от пули, боли и неволи.
