Хрустальная ваза - Каманин Федор Георгиевич (первая книга TXT) 📗
И вот занавес взвился…
Настя не дышит, она слышит, как стучит ее сердце: тук, тук, тук!
Ах, какие декорации на сцене, прямо глаз отвести нельзя! Справа домик с крыльцом и палисадником, в палисаднике цветы. А вдали горы, на горах снег белый, с гор ручьи бегут.
И пропало все — нет ни Дятькова, ни Любы, ни Машины…
В невиданном краю витает Настя. На сцене она с актерами, каждое слово точно ею говорится; она смеется и плачет вместе с героями пьесы…
Занавес опускается. Настя хлопает, Люба хлопает, весь зал трещит от рукоплесканий, всем нравится пьеса, игра московских актеров.
Актеры выходят и кланяются.
— Хорошо? — спрашивает Люба Настю.
— Очень хорошо! — отвечает Настя.
А Машина достает из кармана одну шоколадку и начинает есть, точно девочек и нет с ним. Он даже не смотрит на них.
— Настя, ты видишь?! — шепчет Люба Насте.
— Вижу.
— Ах бессовестный, точно маленький — шоколад ест!
— Вы, большие, не ешьте, а я старенький, старенький же что маленький. Люблю сладенького пожевать!
Люба лезет к нему в карман, Машина шутливо отбивается.
Люба тащит две шоколадинки: одну Насте, другую себе.
— Ну, это прямо разбой, человека ограбили, — пыхтит Машина.
А шоколадки так и тают во рту Насти и Любы.
А когда кончился спектакль, они вместе со всеми идут домой. Машина катит впереди, пыхтя трубкой своей, а Люба с Настею шагают за ним; они идут под руку, они всегда так теперь ходят, когда вместе идут.
Дома они ужинают и ложатся спать.
И Насте снятся хорошие, чудесные сны.
X. Настя помогает Любе и рисует Макарку и стрекозу с голубями
В школе ФЗУ изучали физику, химию, технологию стекла, математику, русский язык, обществоведение и политграмоту, рисование и черчение. Химия с технологией, рисование и черчение самыми главными предметами считались. А вот непоседа Люба рисовать-то и не любила, черчение у ней тоже плохо шло. Первая на практике по шлифовке хрусталя была Люба, последняя в классе своем по черчению и рисованию.
И вдруг переменилось все сразу: Любины работы все лучше и лучше становились, Люба стала хорошо рисовать.
Василий Иванович, учитель черчения и рисования, показывал Любины работы всем ученикам, школьному совету и везде говорил:
— Удивительное дело! Люба Синюкова, дочь Прокопа Машины, рисовать начала хорошо. Особенно хорошо получаются у ней работы на дому, прямо залюбуешься. Смотрите, смотрите, какая тонкость, какая красота! Прямо чудо какое-то с нею произошло.
Люба скромно помалкивала…
А чуда-то никакого и не было, все было проще простого, только учитель об этом не знал. Знал бы он, в чем тут заковыка вся, он не только перестал бы удивляться и восхищаться, а рассердился бы ужасно на Любу.
Началось все это вот как…
Как-то копировала Люба дома рисунок для росписи вазы, а Настя сидела тут же и читала книгу. Рисунок попался хитрый, сложный, Люба никак не может совладать с ним. Она испортила три листа бумаги, а толку нет как нет.
— Терпеть я не могу рисование это! — швырнула Люба тетрадь. — Ну, ты подумай, Настя, зачем оно мне, это рисование? Я буду мастером алмазной грани, а не живописцем, мне будут давать готовый рисунок, и все. Зачем же меня мучить рисованием этим? Вот черчение еще, это я согласна, оно нужно для алмазчика, тут можно и попыхтеть. А рисовать я не могу, хоть убей ты меня! Не могу и не люблю. А они пристают, говорят, что рисовать нужно уметь каждому мастеру обязательно!
— Дай-ка я попробую, — говорит Настя.
Настя взяла Любин карандаш, новенький, тонко отточенный, тетрадку брошенную и начала рисовать.
Люба уткнулась в учебник химии, заучивала формулы.
Машины дома не было, он ушел на заседание.
Настя — не Люба, она не торопливая. Внимательно рассмотрела она образец рисунка, подумала и начала выводить линию за линией.
Проходит час, другой, Люба заучила формулы.
— Ну как? Трудно? — спрашивает она Настю.
— Нет, не очень, — отвечает Настя.
Люба глянула и обомлела.
Чистый, отчетливый рисунок на листе тетради, точь-в-точь такой же, что и в учебнике напечатан, даже, кажется, еще лучше.
— Настя! — кричит Люба.
— Что?
— Да ведь ты замечательно рисуешь!
— Нет, я так, чуть-чуточку, — говорит Настя.
Люба кинулась к ней на шею, чуть не задушила.
— Ну какая же ты! И не сказала, а? Кто тебя выучил рисовать так, где ты училась?
— Это я от нечего делать иной раз балуюсь. У нас в школе мальчик один хорошо рисовал, вот и я, на него глядя, тоже начала.
И с этого дня Любины рисунки все лучше и лучше становились.
Что бы ни задал на дом ученикам Василий Иванович — у Любы лучше всех. Нина Смирнова раньше была первая по рисованию, теперь на втором месте очутилась.
— Замечательно, Синюкова, прекрасно! — восхищается каждый раз Василий Иванович.
А Люба каждый раз помалкивает и помалкивает.
Настя рада-радехонька хоть чем-нибудь Любе помочь, хоть немножко услужить подруге любимой. Раз она свою деревню, Понизовку, по памяти нарисовала акварелью и Любе подарила. А для Машины собаку Стрекозу и петуха Макарку с курами и голубями нарисовала, любимцев его. Машина не меньше Любы обрадовался, подарил Насте за рисунки коробку конфет. Конечно, он знал, что есть-то конфеты Настя будет вместе с Любою.
Все были довольны: и Машина, и Люба, и Настя.
И никто из них не знал, что скоро у них будет из-за этих Настиных рисунков неприятность, беда.
А беда к ним уже подкрадывалась…
XI. Все соревнуются: и заводы и школы
На заводе рабочие повели между собой социалистическое соревнование. Цех вызвал цех, бригада — бригаду, контора — контору. А весь завод вызвал на соревнование другой завод, «Гусь-Хрустальный». Все решили работать лучше, цену хрусталя удешевить. Всем хотелось быть не последними, лицом в грязь не ударить, на почетную красную доску попасть.
В школе ФЗУ, где Люба училась, тоже соревнование началось. Учителя созвали совещание, ученики — собрание. И решили: вызвать школу-девятилетку на соревнование и у себя, внутри школы, между группами соревнование провести. А учителя порешили меж собой соревноваться, кто лучше предмет свой преподает. Петр Иванович, химик, вызвал Сергея Павловича, физика; обществовед Волков, Гавриил Яковлевич, вызвал технолога Евгения Максимовича; преподаватель русского языка Прокопов — Василия Ивановича, художника.
И пошло, и пошло!
Учителя волновались, составляли проекты, подбирали материал, вели каждый свою линию.
— Химия — основа хрустальной и стекольной промышленности, ее надо вам знать как пять пальцев своих, — ратовал химик Петр Иванович на уроках своих.
— Политграмота, ребята, великое орудие в руках рабочего, — говорил своим ученикам обществовед Гавриил Яковлевич.
— Без знания родного языка не может человек грамотным называться. Приналягте на изучение его, товарищи! У всех вас слабовато с языком, — убеждал Прокопов.
— Физика — сила, а сила — индустрия, промышленность, социализм, — толковал ребятам Сергей Павлович.
А технолог говорил, что каждый квалифицированный рабочий должен знать, с чем имеет дело, каковы свойства того материала, над каким он работает.
— Только зная хорошо все особенности того материала, с которым работаешь, можешь добиться хороших результатов, — доказывал он питомцам своим.
— Что такое хрусталь, товарищи? — спрашивал учитель рисования и черчения Василий Иванович.
И сам же отвечал:
— Хрусталь есть стекло высшего сорта, из него делается посуда. Какая? Красивая, изящная. Почему нужна людям красивая посуда? А потому, что у человека есть потребность к красивому, прекрасному. Это ему необходимо, это создает радость в жизни. Мы все любим приодеться получше, украсить наше жилище, даже стол. И если это в наших руках, если мы сами можем это сделать, то и будем делать. Когда-то только богач мог иметь хрустальную посуду, а теперь всякий рабочий, крестьянин покупать ее может. Клубы, учреждения, театры требуют граненого хрусталя, подороже. А как же делать грань, как шлифовать, не зная черчения? Потому я и говорю вам: давайте изучать черчение! Отдельный покупатель, рабочий и крестьянин, требует цветного хрусталя, расписного, подешевле. А потому мой призыв — учитесь рисовать! Нашему заводу нужны мастера-живописцы по хрусталю, крайне нужны, нам много надо подготовить их.
