Мирка - Адлова Вера (книги бесплатно без .TXT) 📗
Михала покинуло чувство радости. Он думал, что станет центром внимания, поскольку они давно не виделись и он вернулся не откуда-нибудь, а из Моравии, а они между тем болтали обо всем, но только не о нем. «Неужели им не интересно, где я жил, как я там жил, что делал… Дьявольщина, не вышибли ли они меня из своей компании?»
Когда Майкл начал рассказывать о школе, Мак слушал его вполуха. Ему хотелось переключить их внимание на себя.
«Я же старше их, сколько хорошего я для них сделал, а сейчас я здесь почти новичок… Зачем меня Мирка сюда позвала, если сама веселится с Майклом… Если бы они знали, что у меня есть мотор. А может быть, им рассказать про мотороллер? Если бы это была хотя бы «Ява», настоящий мотоцикл! Но мотороллер? Конечно, мотороллер — это тоже машина. Вот если бы… мама…»
У Мака чесался язык — так ему хотелось поговорить о мотоцикле. Но, как всегда, сразу же вспоминалось… Ох, если бы не было этой истории!
— А что, если устроить поездку к ним? — сказал он ни с того ни с сего.
Мирка наклонилась, чтобы лучше разглядеть Мака. К кому поехать?
— На хмель? А почему бы и нет? — сказал Майкл серьезно. — Это было бы неплохо. В воскресенье, да? Что ты скажешь, Мирка?
Мирка и не помышляла об этом. «Поезжайте себе куда хотите. Мачек показал себя. Соскучился по ребятам. Ну и поезжай, поезжай на здоровье…»
Она вздохнула, нахмурила лоб, чтобы не видеть Мака, смотрела на купальню. И сочувствие переполнило ее сердце. По яркой цветной крыше из стеклопластика летали пожелтевшие бумажки; одинокая компания у синего столика играла в карты; резкое солнце ударяло прямо в бутылку с ярко-красным лимонадом, и толстый мужчина осторожно спускался по ступенькам к воде; вышка для прыгунов терялась на склоне Петршина, отчетливо виднелся шпиль смотровой площадки. «Опустевшая купальня так же печальна, как сцена кукольного театра в будний день, утром, когда всюду пыльный полумрак, в зале не горит ни одна лампочка, и ты видишь, что этот великолепный замок на сцене не что иное, как грубо размалеванный картон. «Ну и поезжай себе, Мак. И что тебя туда так тянет! Компания? Но не девчонки же! А если и девчонки, ну и пусть!» Мирка снова вспомнила свой сон: «Весела, почему ты скрыла от нас свое отношение к Михалу Барте?» Хорош друг, ничего не скажешь! Эта купальня у каменистого берега словно отверженная». По воде пронеслось выкрашенное в красный цвет каноэ.
— Знаешь, Мак, ехать туда на поезде, — скучища. Да к тому же у меня нет денег. Посчитай: четыре часа туда, четыре обратно. На «автостоп» в воскресенье рассчитывать нельзя. Надо что-то моторизованное. — Майкл рассуждал серьезно, по-хозяйски, только что на пальцах не откладывал: во-первых, во-вторых…
— Это понятно. Моторизованное. Это ясно. А может быть, что-нибудь и достанем, — сказал Мак. Он улыбался: «Кажется, дело в шляпе, вот будет сюрприз!»
— Ну, хоть какую-нибудь тарахтелку туту-прск-прск! — смеялся Майкл.
И Мирка засмеялась, и это Мачка возмутило больше всего. «Хорошо же, если так, не будет вам ничего! Ничего вам не скажу. Мой мотороллер, по-твоему, туту-прск-прск?! Знаешь что, дружок, катись-ка ты!»
Он спрыгнул с ограды, заботливо отряхнул брюки. Он злился и подыскивал слова, какими мог унизить Майкла и Мирку за этот оскорбительный смех. Но Майкл сказал дружеским тоном:
— Конечно, неплохо навестить их. Даже и на тарахтелке. До воскресенья что-нибудь придумаем. Заходи за мной.
«Ага, тебе уж и тарахтелка подходит. Ты с удовольствием поедешь». Мак успокоился. Ему показалось, что он выигрывает со счетом пять — ноль. Он улыбнулся Майклу, на Мирку же посмотрел слегка презрительно.
— Придумаем, Майкл, наверняка что-нибудь придумаем!
— Я уже должен отчаливать, ребята, — сказал Майкл. Соскочил с ограды, брюки не отряхнул, взял гитару, ударил по струнам и озорно поклонился Мирке: — Мое нижайшее почтение, Дзынькалка!
Он уходил медленным шагом, небрежно, с руками, глубоко засунутыми в карманы.
Мирка сидела на ограде. Она сняла сандалию и раскачивала ее на пальце. Издалека доносилась духовая музыка, она сталкивалась с джазом со Стрелецкого острова, с шумом трамваев и шелестом автомобильных шин. Стройные, красиво одетые девушки шли на высоких каблуках в Золушкиных туфельках, и их смех звучал, как серебряный летний дождь; голоса пожилых мужчин возражали серебряному дождю сухим звуком рвущейся ткани — крх, крррх… Синий столик в купальне уже был обвешан цветными стульями, и их металлические ножки торчали над голыми бревнами купальни, как антенны космических ракет. Колеса детских колясок спешили мимо них, — у мам были свои заботы, совсем иные, чем у всех остальных. Таинственная ночь с ее загадочными событиями, сном и бодрствованием уже притаилась за Петршином. Красные сигнальные огни на черных мачтах мерцали и гасли, цвета стали ярче и борьба музыки более упорной.
Мак наблюдал, как Мирка жонглировала сандалией.
У обоих было чувство, что они должны что-то сказать друг другу, но ничего смешного или интересного им в голову не приходило.
«Как странно, — подумал Мак. — Когда я сижу на машине и в руке у меня дрожит руль, мысли так и лезут в башку, и это не какие-нибудь там пустяки. А сейчас я словно рыбак, застывший над опустевшей рекой. Человек на машине чувствует себя хозяином мира, он несется, а девушка в страхе прижимается к его спине, — девчонки не переносят скорости!»
Михалу нравилось вместе с ребятами нестись на коньках против потока, и Мирка всегда испуганно просила: «Не езди, Миша, не езди, там во льду вырублены проруби». Она не понимала, что Миша видит сейчас, как под Вышеградом плывут под парусами змеи… Красный парус засвистит, и вот змей уже далеко за тополиными аллеями, совсем маленькая красная точка.
— Мирка, ты не лазишь по деревьям?
— В этом году в лагере у меня был такой сорванец мальчишка, для него работникам профсоюзов не мешало бы держать специальный отряд сторожей. Однажды влез на сосну, а слезать не хочет. Я забралась еще выше и заставила его спуститься. Старший вожатый прочитал мне лекцию, что я поступила неправильно, сказал, что это было непедагогично. — Мирка сделала такую мину, что Михал рассмеялся. — А я все равно думаю: главное, что мальчишка внизу… Послушай, а как вы там устроились у бабушки?
Михал махнул рукой.
Бабушка, как монумент, сидит в кресле, без устали рассказывает, как ее единственная дочь обманула все ее надежды: вышла замуж за рабочего, а тот взял да и умер. Он сделал это назло бабушке, чтобы испортить ей остаток жизни. Теперь они хотят въехать к бабушке со всем своим хламом, со светлой мебелью, без кроватей, без комода, дочь должна ходить на работу, а внука отдали в ФЗО. На задние фасады домов выходят окна кухонь, ванных и лестниц. Когда-то там по утрам появлялись завитые головы бабушкиных соседок, и по запаху, который струился в гулкий колодец городского двора, можно было судить, какой образ жизни они ведут. Во время войны бабушка видела со своего кресла, как противоположный дом внезапно приподнялся и потом тихо осел, только после этого раздался такой грохот, что бабушка на неделю оглохла. Она рассказывает об этом Михалу, а он ждет, что она еще добавит: «И во всем этом…» — махнет рукой, но Михал все равно знает, что она хочет сказать: «…виноват Барта».
— Это ужасно тяжело, Мирка. Если не плачет мама, то ворчит бабушка. Иногда им на помощь приходит тетя, потом они плачут все вместе. Им не угодишь. На днях я навел дома порядок, хотел порадовать маму, а она начала плакать. Тебе это понятно?
Мирка с радостью погладила бы Михала по руке. Но, пожалуй, это неприлично, ведь они уже совсем взрослые люди. Иногда, когда она слушает с мамой какой-нибудь хороший концерт, ей кажется, что она раздваивается, что начинает видеть и чувствовать вещи, о которых раньше не имела понятия, и внезапно ее охватывает страх, что с последним взмахом дирижерской палочки все это исчезнет. Она осторожно смотрит на маму и на окружающих: все сидят словно окрыленные, словно приготовились к полету; на мамином лице она замечает следы того же нежного страха, того блаженного ужаса, который охватывает людей при виде прекрасного. Лицо Михала сегодня по-детски простое, мужественная твердость владыки скоростей отступила перед беспомощностью. Мирка смотрит на него, она с радостью погладила бы его руку, — это было бы такое же чувство прекрасной хрупкой печали, как на концерте: еще минута, еще несколько тактов, и очарование исчезнет.
