Тимошкина марсельеза - Карпенко Галина Владимировна (книги хорошего качества .TXT) 📗
Фрося дула на замёрзшее окно и глядела в проталинку. За окном шёл снег. На подоконнике стоял Тимошкин ящик «со счастьем».
Фрося закрывала глаза и, протягивая руку, вытаскивала из ящика билетик.
— «Вам будет червонная дама со своим интересом и большие деньги!» — читала она по складам.
Матрос Репкин
— Да это, никак, Тимофей?! — Матрос Репкин крепко держал Тимошку. — Куда это, браток, бежишь?
Подняв за подбородок Тимошкино лицо, Репкин увидал в его глазах злую тоску.
— Пусти, матрос…
— Не пущу — ночь на дворе, а ты — гулять?
— Я не гулять!
Тимошка хотел повернуть обратно.
— Обожди. Как живёшь?
Репкин положил Тимошке на плечо тяжёлую тёплую руку.
— Шарманка твоя где?
И Тимошка, сам того не ожидая, слово за слово рассказал Репкину про свою жизнь.
— Пойдём, браток, со мной, — сказал Репкин.
— А куда с тобой? — спросил Тимофей.
— В царский дворец пойдём.
Тимошка усмехнулся:
— Зачем брешешь? — И вдруг крикнул: — «Ночка тёмна, я боюся!..»
— Я не брешу, — сказал Репкин.
Если бы Репкин пытался удержать Тимошку силой, начал бы его уговаривать, Тимошка перебежал бы на другую сторону, а там через проходной двор — и ищи его, свищи…
Но Репкин не уговаривал и не стращал. Закурив на ветру, он продолжал себе шагать, и Тимофей пошёл за ним следом.
— Ты думаешь, мне правда ночевать негде? — спросил Тимошка.
Репкин погасил чинарик о мокрую тумбу и, бросив его на землю, растоптал ногой.
— Я, парень, не маленький, — сказал он, — и мне врать не следует. Идём, а то время позднее, а я с утра мотаюсь.
Меся талый снег, Репкин и Тимошка шли молча, Тимошка заговорил первый:
— А чего ты там, во дворце, делаешь?
— Работаю, — ответил Репкин.
— А если царь воротится? — не унимался Тимошка, успевая за ним вприпрыжку.
— Не воротится! Что теперь ему здесь, при Советах, делать? Теперь царю амба!
Матрос Репкин действительно работал в царском дворце. Как-то ночью, вернувшись в Смольный с дежурства по городу, он присел отдохнуть. В комендантской топилась печка, и в тепле Репкина разморило. Уснуть бы на трое суток! Но когда комендант Смольного, тоже из флотских, спросил: «Как, Репкин, дела?» — Репкин ответил кратко: «Порядок!»
— Тогда вот явись в Зимний, — сказал комендант и протянул Репкину записку. — К народному комиссару Луначарскому.
Репкин стряхнул дрёму, затянул потуже ремень.
— По какой линии Луначарский? Чем занимается?
— Чем? — переспросил комендант. — Говорят, музыкой, театрами — там увидишь.
Долго расспрашивать не полагается. Музыкой так музыкой. Выйдя за чугунную ограду, Репкин вскочил в проезжавший мимо грузовик и, приладив к его борту винтовку, помчался в город на Дворцовую набережную.
Во дворце Репкин остановился перед дверью, на которой висело объявление, написанное чернилами: «Комиссия по делам просвещения и искусств».
Репкин постучал. За дверью был слышен громкий голос. Очевидно, говорили по телефону. Репкин постучал ещё и отворил дверь.
За столом сидел уже не молодой, лысоватый человек. Протирая пенсне, он смотрел на Репкина близорукими глазами.
— Вы ко мне? — спросил он.
Репкин протянул записку, которую ему дал комендант. Человек надел пенсне и, прочитав записку, сказал радостно:
— Чудесно, чудесно! Прошу! Садитесь, товарищ Репкин!
Репкин осторожно сел на хрупкий стул с золочёными ножками.
— Так вот, а я и есть Луначарский! — Человек в пенсне подул на озябшие руки и добавил: — Анатолий Васильевич…
— Здравия желаю! — Репкин встал и отрапортовал, как полагается: — Прибыл в ваше распоряжение, товарищ народный комиссар!
— Чудесно! Да вы садитесь, пожалуйста. Я — штатский. — Луначарский ещё раз заглянул в записку и сказал просто: — Ну что же, теперь можно безотлагательно перейти к делу.
Репкин снял бескозырку и пригладил волосы.
— Возможно, вам покажется неожиданной ваша новая роль, товарищ Репкин, — продолжал Луначарский. — Ваша сфера — океан!
— Так точно! — Репкин всё ждал, когда Луначарский даст ему срочное поручение. Не зря же комендант Смольного помешал ему после дежурства выспаться.
Анатолий Васильевич, рассматривая матроса, которого ему прислали в помощь, думал, как бы поделикатнее объяснить этому рыцарю революции, что он должен — какими путями, это ему самому неизвестно — достать уголь, чтобы протопить консерваторию. Там в актовом зале стынет дыхание… А концерт должен состояться! Непременно!
Луначарский снова снял и протёр пенсне.
— Представляете, товарищ Репкин, какое значение имеет каждый концерт? — Луначарский постучал по массивной чернильнице, на дне которой лежал фиолетовый лёд. — Концерт Бородина опрокинет вымыслы буржуазной прессы! Вы знаете, что они про нас пишут?.. Они пишут, что мы с вами варвары!
Луначарский взглянул на Репкина. Тот мял свою бескозырку, стараясь что-то припомнить.
— Они дошли до абсурда! — продолжал Луначарский. — Вы представляете, они смеют утверждать, что нам не понять Бородина!
— Да не знаю я его, Анатолий Васильевич!
— Простите — кого?
— Бородина! — ответил Репкин.
— Не знаете Бородина?
Луначарский замолчал. Потом, подойдя к Репкину, сказал строго:
— Вам, русскому человеку, нельзя не знать Бородина! Я непременно вам о нём расскажу. И вы поймёте, слушая его музыку, что это могучий талант! Но сейчас… — Анатолий Васильевич вынул из жилетного кармана часы. — Сейчас мы должны с вами решить, как выйти из крайне затруднительного положения.
Слушая наркома, Репкин уже прикидывал, куда ему лучше податься, чтобы достать уголь: к дружку на электростанцию или в порт?
«Петька, пожалуй, угля не даст, — рассуждал Репкин. — С ним лучше не связываться. Надо идти в порт».
— Что будем предпринимать? — Луначарский смотрел на Репкина с надеждой.
— Пойду в порт, — сказал Репкин и, козырнув наркому, направился к двери.
— Я вас жду с нетерпением! От вас зависит концерт! — крикнул ему вдогонку комиссар просвещения.
Шагая в порт, Репкин повторял про себя доводы Луначарского.
Зная судовые порядки и характер флотских кочегаров, Репкин в порту долго с каждым из них разговаривал, убеждал, и наконец на крейсере «Смелый» состоялся непредвиденный митинг.
— Мировая буржуазия перевернётся! — кричал с мостика кочегар, сагитированный Репкиным. — Понимать надо! Буржуазия заверяет, что мы с голоду дохнем, а у нас концерт! Большевики за Бородина! Это тебе не дуля с маком!
Кочегара поддерживало явное большинство.
И даже знакомый Репкину помощник капитана попросил слова.
— Господа, я полагаю, — сказал он, — что мы с вами можем оказать Петербургской консерватории наше содействие!
Ему громко, дружно хлопали.
— Правильно, ваше благородие!
На митинге вынесли резолюцию, и Репкин выехал из порта на машине, груженной углем. А уголь и в порту был на вес золота.
К вечеру в консерватории начались репетиции оркестра. Виолончель запела вступление к «Богатырской симфонии». Служители, неслышно ступая по коридорам, закрывали отдушники, не веря, что оттуда идёт тепло.
Неужели это большевики привезли уголь?
Выполнив распоряжение народного комиссара, Репкин решил, что на этом его миссия окончена.
— Разрешите отбыть?
Но Луначарский и слушать ничего не захотел:
— Вы мне необходимы, товарищ Репкин!
Уже через короткое время в Петрограде знали коренастого настойчивого матроса, который воевал за спектакли, концерты, представления в цирке.
