Февраль – дорожки кривые - Иванов Альберт Анатольевич (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
Потом, когда история подзабылась, я услышал от Степанчикова:
— Тебе не все ли равно? Ведь на самом-то деле ты прав. А что другие думают — наплюй! И помни мою доброту. Я тебя выручил? Выручил.
Двуличная правда…
Со мной теперь никто не водился, кроме Юруни. И это как бы делало ему честь в глазах класса. Благородный человек, всепрощающий, жалостливый. И хотя буквально все знали цену Степанчикову, такое затмение было неудивительно.
Именно тогда, если отбросить наши с Кривым пустые мечтания, тогда, а не после отцовского унижения в гостях у Степанчикова, — я всерьез и задумал прикончить Юрку.
Помните, я говорил о развалинах маслозавода? Они занимали целый квартал между улицами Кирова и еще какой-то, забыл. Непроходимый лабиринт!
Степанчиков здесь еще не бывал, не Местный все же.
Под развалинами ветвились всякие ходы для коммуникаций — бесконечный, кое-где подзасыпанный подвальный этаж. Начитавшись Дюма и Марка Твена, мы с Кривым не раз бродили там под землей. Чувствовали себя кладоискателями, хотя какие могут быть клады под обычным маслозаводом. Зато фантазии хватало. Со свечами ходили, с фонариком, отмечая путь белой ниткой, чтоб потом не блукать. Выводили копотью знаки на стенах, ужасаясь собственной смелостью, прятались друг от друга. И случайно обнаружили что-то вроде бетонного колодца, с лестничкой из железных скоб. Спустишься, а из него вправо короткий ход — в глухой тупик.
Прежде тот колодец был закрыт, тяжелой чугунной крышкой. Мы все ногти обломали, пока сумели ее поддеть и сдвинуть наполовину в сторону, чтобы протиснуться внутрь. Зато задвинуть крышку — соображаешь! — можно и одному, если поднатужиться. А уж потом изнутри ни за что ее не открыть. Разве лишь Портосу по силам.
Я сразу подловил Степанчикова на крючок. Как-то мы шли вдвоем, и я небрежно сказал:
— Развалины маслозавода знаешь?
— Ну?
— Я одного мужика заприметил. Он туда какие-то свертки по вечерам носит… Незаметно по подвалам выследил — до потайной норы, есть там местечко. Ух!
Больше всего я боялся, вдруг он скажет: давай с пацанами или с Соколовым. А он тут же загорелся:
— Никому не говори!
— Пожалуйста. Когда пойдем?
— А прямо сейчас!
— Сейчас так сейчас, — пожал я плечами. Сердце колотилось.
— Когда ж еще? Ты сам говоришь, он по вечерам ходит. А сейчас день. Разнюхаем поначалу. Большие свертки? — Заинтриговало его таки.
Я широко развел руками.
— Не свертки — тюки!
— Айда. — Он торопливо докурил чинарик. Мы попили из колонки — и в путь.
— Постой, — он остановился, — там темно?
— Как в сапоге… Нет, — спохватился я, — проломы в потолке, видно все.
— Ладно. Далеко за фонариком возвращаться. Если темно, в другой раз сходим.
«Если для тебя будет — другой раз», — мстительно подумал я.
— Спички же есть!
Он проверил коробок:
— Мало.
По дороге купили в ларьке еще три коробка: пригодятся.
Я отчетливо запомнил все эти мелочи: и как он чинарик чуть ли не до огня докуривал, и как из колонки пили, словно отщипывая от твердой, обжигающе ледяной струи, и как спички возле нарсуда — зловещее совпадение — покупали. Не каждый день я водил человека, так сказать, на тот свет.
А у самых развалин я сдрейфил, стал уговаривать его, ныть: давай лучше и впрямь в другой раз пойдем, фонарик захватим, большую катушку суровых ниток, а не то заблудимся…
— Связался я с тобой, — тяжко вздохнул он. И внезапно всучил мне такого пендаля — в самый копчик попал!
Пока я, застыв, в себя приходил, он заранее схватил с земли бадик, чтоб я вдруг сдачи не дал.
— Пошли-пошли, — процедил я. — Пошли! — выкрикнул ему в лицо.
— Псих ненормальный, — отшатнулся он. — Иди-иди, — и, как в кино про гестаповцев, подтолкнул меня в спину. — Веди, показывай.
А сам следовал позади с железякой. Так он подписал свой приговор. Я, может, и передумал бы. Под заводом от кого хочешь ушел бы — пути знакомы. Но раз он пожелал, сволота, то будьте любезны. Нам не жалко.
Теперь я опасался только одного: как бы он меня первым в колодец не послал. Но успокаивался, что это на него не похоже. Любит в глаза пыль пустить, всегда первым лезет. Ну а если все-таки заставлять начнет, упрусь как бык. Скажет: «Слабо?» Я ему: «А тебе?..» Он и полезет как миленький. Куда ему деться!
И точно, у люка мы запрепирались:
— Слабо?
— А тебе?
Он и полез.
Я выждал — и, упираясь в стену обеими ногами, наглухо запечатал колодец крышкой. Тихо так стало…
Не сразу я услышал какое-то ватное постукиванье снизу, а я ведь еще и прислушивался. Кулаком, видать, колотил изнутри в крышку. Бадик-то свой он здесь, наверху, забыл.
Теперь я один — даже если б и захотел — не смог бы его вызволить. А я и не собирался. Мне хотелось даже посидеть на той крышке. Что я и сделал.
Я сидел на нем, понимаешь, чуть ли не на его голове. Ведь он, по всей вероятности, стоял внизу, подо мной, вцепившись рукой в стенную скобу, а другой, очевидно, бил по чугунной крышке. Мне чудилось, что она слабо колышется, точно от вибрации. Я даже встал — ничего подобного, она лежала незыблемо в своем гнезде.
«Интересно, на сколько часов ему хватит воздуха? — подумал я. — Ну, без воды, если верить книжкам, он протянет дня три. А может, воздух туда хоть как-то просачивается по трещинам?.. Неужели целых три дня и три ночи я буду ждать, пока он… — резануло меня. — Что ж, буду. Я дольше ждал. Вспомни Кривого!»
Мне было страшно. Я заторопился назад, наружу… Свет улицы, мороженщицы, лошади с подводами, ларьки, дощатые забегаловки — все поразило меня. Глянь-ка, а ведь ничего не произошло. Все — по-прежнему. Удивительно, а? А собственно, что. Могло произойти, раз об этом никто не знает?! Если о чем-то никто-никто не знает, значит, этого вовсе и нет! Представляешь? В детской моей башке родилось. Вся моя беда (потом, не скоро, понял, что мое счастье) — я про это знал. Я!
Ни за что никому не признался бы раньше, как опрометью вернулся в подземелье и стал, всхлипывая, возиться с крышкой. Та ни с места, проклятая! Я постучал по ней бадиком, распластался и приложил ухо — опять ватно заколыхались удары снизу… Я попытался просунуть железный прут под крышку — бесполезно. И как мы ее с Витьком сковырнули?.. Наверно, прежде она закрывала колодец не полностью, была какая-то щель, а теперь исчезла. Крышка лежала плотно, надежно. Ребристая, толстая, похожая на шляпку огромного вколоченного гвоздя.
Так сказать, гвоздь в гроб Степанчикова. Веселое сравнение, верно?
Я посвистал своим жучатам: помогите, родненькие, хорошие мои! Да, он — гад, сволочь последняя, вы сами это знаете, но все равно помогите!
И вновь ринулся на улицу.
Чем не доказательство силы моих собачек? Как раз когда я вылетел на свет Божий, двое чумазых работяг, поставив железный треугольник с восклицательным знаком, сдергивали крючьями такую же крышку с уличного люка.
— Юрку закрыло!.. — закричал я, бросаясь к ним. — Случайно сама сдвинулась!..
… — Я ее задел, а она сдвинулась, — продолжал повторять я и в тоннеле под маслозаводом, когда они уже взялись за мою крышку.
— Нашли где играть, — ворчали они. — Отойди, еще ногу придавит.
Любопытно, стали б они спасать Степанчикова, если б знали, в чем дело? Стали б, конечно. Живой живому помогает.
Вылезая, Степанчиков материл меня так, что изумил даже повидавших все и вся ремонтников. Однако ругался он как-то изумленно. Еще бы, посиди там!
— Да брось ты, — буркнул я. — Встал нечаянно на край, она и того…
— Бывает, — подтвердили работяги. — С вас поллитра.
— С него, раззявы, — кивнул на меня Юрка.
Значит, поверил, что случайно вышло. А может, при посторонних мне подыгрывал. Что он, глухой — не слышал скрежета, когда я крышку на люк надвигал! Или с перепугу что угодно померещится: и впрямь случайно закрыло?! Скорее всего — так. Ведь он и подумать не мог: я это сделал нарочно. Кишка у меня, мол, тонка на такие дела. Его правда.
