Карфагена не будет - Шустов Владимир Николаевич (онлайн книга без txt) 📗
Никита то и дело посматривал на стенные часы-ходики с железным грузом, подвешенным на цепочку вместо гири. Скучно сидеть одному в безлюдном, пустом доме. Мать и отец — на ферме, придут часов в девять. Никита задумался: «Почему Ленька на меня вчера взгляды бросал и с Толькой шептался?»
Мягко ступая лапами по пестрому домотканому половику, к столу подошел кот. Он потерся головой о валенок хозяина и, мурлыкнув, прыгнул на колени. Вечерело. Окна, щедро расписанные морозом, потемнели. Комната погрузилась в полумрак. Никита столкнул на пол кота, поднялся, зажег свет и достал с полки учебники. «Костю, видно, не дождаться, — решил он. — Буду заниматься. Завтра литература. Надо выучить стихотворение Пушкина «Кинжал». Вот оно!»
Еще раз пробежав глазами первую строфу, Никита восхитился: «Интересно получается! Слово «страж» — все равно что и слово «сторож». Так ведь? Так. Ну а если подумать хорошенько? Разница между ними есть, и еще какая разница-то! Страж — это грозный могучий пограничник с автоматом на груди. Он день и ночь охраняет границы нашего государства, ловит шпионов и диверсантов. А сторож — совсем другое. Сторож — это дед Ксенофонт, который караулит птицеферму. У деда Ксенофонта сивая реденькая бородка на манер козлиной, старый поношенный тулуп до пят, валенки на толстенных подметках и ветхая берданка. Про свое оружие дед говорит, что изготовлялось оно еще во времена царя Гороха. Грозного и могучего в деде Ксенофонте, признаться, маловато. Тут…» На улице под окном звонко захрустел снег. Что-то резко проскрежетало. «Доску в палисаднике, должно, оторвали, — подумал Никита. — Пойду посмотрю». Палисадник опять скрипнул. О стену снаружи что-то стукнуло. Пискнули шарниры ставней. Никита вдруг заметил, как на белом квадрате морозного стекла возникло небольшое — с копейку — черное пятнышко. Оно разрасталось. «Что такое? Кто там, за окном?» И вот в кружочке очищенного стекла появился черный глаз. Один глаз. Никита оцепенел. Таинственный глаз торопливо шарил по комнате, исследовал угол за печкой, где помещался огромный зеленый сундук, обитый тонкими полосами из белой жести, скользнул по кровати, задержался на вешалке… Никите стало холодно, лоб, виски, спина под гимнастеркой покрылись потом. «Сейчас, сейчас, сейчас!..» Взгляды скрестились. Взгляд на взгляд. Злобу и ненависть прочитал Никита в неизвестном выразительном черном оке. Оно, казалось, готово было пронзить его, испепелить. Мало-помалу придя в себя, Никита бросился к окну, к той самой отталине, которую проделал на стекле незнакомец, и, прильнув, увидел черную тень, метнувшуюся через низкий забор палисадника. «Не уйдешь!» Никита кинулся на улицу и в дверях налетел на Костю.
— Ты что? Чуть с ног меня не сбил, — заговорил тот, стягивая с головы меховой треух. — Опоздал я чуть-чуть.
Сдерживая волнение, Якишев сделал рукой неопределенный жест и обрадованно произнес:
— Костик! Догадался, сразу догадался, что ты!
— Я это, — согласился Клюев. — Не веришь? Пощупай!
— Что заглядывал в окно ты. Не отпирайся, не отпирайся!
— В окно я, Никитка, не заглядывал.
— Врешь!
— Честное!
Никита оттолкнул Костю и выскочил на улицу.
Лунный свет лежал на сугробах. В густых вечерних сумерках ярко мерцали окна домов. Где-то вдалеке фыркали лошади, слышался скрип снега под полозьями саней, приглушенные голоса. Никита прыгнул через низкий забор палисадника, подбежал к окну и, упав на колени, углубился в изучение следов. Неизвестный был в ботинках. Это можно было определить по отпечаткам подошв, на носках которых были четко различимы подковки, а на каблуках — пластинки для крепления коньков. У забора на снегу валялась оторванная доска. «Вот почему я слышал скрежет, — подумал Никита, поднимая находку. — Ржавый гвоздь всегда со скрежетом из дерева вытаскивается». А дальше? А дальше, пожалуй, сам Шерлок Холмс, знаменитый сыщик, развел бы руками.
Косте наскучило сидеть в избе одному, и он пустился на розыски друга. Во дворе Никиты не было, в сарае тоже. Выйдя за ворота, Костя увидел его на коленях под окном. Он что-то пристально рассматривал.
— Чего ищешь?
Никита даже подскочил: так неожиданно прозвучал за его спиной голос. Но, узнав товарища, успокоился и с деланным равнодушием ответил:
— Оторвал кто-то доску у забора… Холодно-то как… Морозец! Костя, почему ты опоздал? Одаренность показываешь?
— Рисовать сел и забыл. Я, Никитка, и не обедал даже.
— Забыл?
— Забыл.
— Эх, ты-ы-ы! — Никита потер ладонями замерзшие уши, зябко передернул плечами и, ни слова не говоря, зашагал к калитке.
— Не виноват я, — оправдывался Костя, следуя по пятам. — Нашло на меня. Сижу и рисую. Мать ругаться стала. «Я, говорит, все краски в помойную яму выброшу!» Такая-то жизнь!
— Прийти в шесть часов должен был, — напомнил Никита, — а уже восьмой. Когда в МТС поедем?
— Завтра, — охотно предложил Костя.
— Поедем сегодня, — отрезал Никита. — Привыкай слово держать. В армии тебе бы за такое поведение сто нарядов дали.
— Уж и сто! Столько за один раз не дают.
— Как одаренной личности можно. Мы тебя, Костя, на сборе разберем.
— Не надо. Я стану слово держать.
В кухне было тепло, даже жарко. Костя начал раздеваться, рассказывая о новой картине.
— Пшеница, как море. Широко-широко во все стороны! Комбайн идет, как корабль плывет, а на мостике за штурвалом — пионер, и красный галстук ветер развевает. Хорошо? То-то.
— Раздеваться надумал? — спросил Никита. — Я сказал, что в МТС поедем.
— Поздно!
— Илья Васильевич ждет нас. Обманывать его, значит, будем? Какой ты староста кружка? Зря тебя выбрали. Завтра первое занятие, а ты палец о палец не ударишь. Надевай шапку.
— Да я всегда… — Костя потянулся за шапкой.
— За лыжами, Костя, домой не пойдешь: мои запасные наденешь.
Скоро два лыжника выехали за околицу, пересекли поле и углубились в сосновый бор.
Красив вечером зимний лес. В тишине стоят, утопая в пышных сугробах, заснеженные деревья-великаны. Кажется, произнеси слово даже шепотом, и проснется разбуженный лес. Начнут бесшумно падать с колючих лапчатых ветвей пушистые шапки снега. Луна льет на землю нежный свет. Тени то густые, как ночь, то бледные и неясные, как утренние сумерки, облекают все таинственной и чудной дремотой. На поляне разбросал по снегу свои следы заяц-беляк. Где он скачет сейчас? А может быть, и не скачет вовсе, а, затаясь под кустом, смотрит на непрошеных гостей черными бусинами глаз. Длинная цепочка лисьего следа протянулась по живописной опушке меж сосенками. Берегись, не спи, заяц!
Лунный свет — мастер сказочного рисунка. Это он щедрой рукой разодел в серебро елочки-однолетки. Это он отчеканил из серебра санные следы на дорогах. Это он одел в серебряные мантии стога и холмы. Лунный свет — серебряный свет.
Костя удивлялся на каждом шагу. Все в нем так и пело. Столько лет прожил в деревне, столько раз бывал в лесу и зимой и летом, а такой красоты почему-то не замечал. Вот какие картины рисовать надо, чтобы только точь-в-точь. Тогда и душе приятно станет и глазу радостно.
— Никитка, смотри, смотри! Елочки-то в сугробы попрятались. Красиво? А у сосен на ветках серебряные подушки. А вон там, за поляной, глянь-ка, стог, как терем из сказки!
Но председатель совета отряда не разделял этих восторгов. Скользя по укатанной лыжне, он все время думал о таинственном незнакомце, о его черном блестящем оке. Кому и зачем понадобилось подсматривать в окно?
У Кости чесался язык, так хотелось поговорить. Он решил вызвать друга на откровенность:
— А кто, Никитка, в окно заглядывал? Расскажи, что было. Ты его видел? Какой он?
— Показалось мне.
