Плыви, кораблик! - Александрович Сергей Владимирович (мир книг txt) 📗
— Мужа в самом начале войны убило, а Павлик... Он и под Сталинградом живой остался, даже не ранили, и потом... Похоронка только в марте сорок пятого пришла, а погиб он 15 января, в Польше. Кельце город называется... В братской могиле... Даже могилы своей нет. Единственная память оставалась, а ты...
Старуха вдруг круто развернулась и побрела прочь, нетвёрдо ступая по скользкой дороге. Кореньков смотрел на её сгорбленную спину. Он понимал, что он должен, обязан догнать сейчас Анну Николаевну, как-то утешить её. Но что он мог ей сказать?..
РАЗМЫШЛЕНИЯ, ВЕСЁЛЫЕ И ГРУСТНЫЕ
Происшествие на луже-водохранилище не прошло даром. Кореньков простудился. С вечера он зашмыгал носом. Мама сунула ему градусник под мышку, потом посмотрела на градусник, покачала головой, но ругать не стала. Утром вызвала врача, позвонила на работу, предупредила, что задержится ненадолго, врач придёт в первой половине дня. И в самом деле, вскоре пришла врач, пожилая, похожая на их прежнюю учительницу Евгению Фёдоровну. Сняв в передней пальто, прошла в комнату, заглянула Коренькову в горло, спросила, верней, не спросила, а сказала:
— Мороженое ел, в хоккей гонял. Тёплое молоко с мёдом. На ночь — чай с малиновым вареньем.
Как только она сказала про малиновое варенье, перед Кореньковым возникла небольшая вазочка на круглом столе, с вязким, словно тянучка, вареньем, фрегат «Паллада» с поломанными мачтами и оборванными парусами, сгорбленная спина Анны Николаевны, уходящей по скользкой, как каток, дороге, и он тяжело вздохнул. Врач истолковала этот вздох по-своему.
— Ничего, посидишь до понедельника дома и опять будешь гонять свою шайбу, — сказала она бодрым тоном.
Про то, чтобы завязывать горло, она ничего не сказала. Это мама сама надумала. Но Кореньков не стал спорить, позволил обмотать себе шею зелёным маминым шарфиком. После врача мама ушла на работу, и Кореньков остался один. Вообще болеть иногда бывает приятно, особенно когда ничего не болит. Утром не надо рано подниматься и идти в школу. Никто не торопит, не подгоняет — умывайся скорее, ешь скорее, одевайся скорее. А главное, никто не ругает. Потому что, если человек заболевает, его не ругают. И наконец, целый день — полная свобода. Обычно, когда Кореньков болел (с ним это случалось редко, но всё же случалось), он за день успевал посмотреть все фильмы, которые по телевизору показывали. А некоторые даже по два раза: вечером, а на следующий день ещё и утром. Но на этот раз ему было не до телевизора.
Проследив из окошка, как мама свернула за угол, к остановке, он отправился в ванную и снял с полки фрегат. Судьба давала ему шанс — несколько дней полной свободы. За это время он должен, обязан починить корабль. И Кореньков взялся за дело. Через несколько минут на его столе царил, если это вообще возможно, ещё больший хаос, чем обычно. Мелкие завитки деревянных стружек, вылетая из-под ножа, падали на стол, просыпались на натёртый пол.
Кореньков стругал будущую мачту фрегата кухонным ножом с чёрной пластмассовой ручкой. Нож был с широким тонким лезвием. Мама обычно резала им овощи и каждый раз, приступая к готовке, замечала укоризненно: «Опять взял нож!» А получив его от сына назад, тщательно мыла мылом, словно нож, которым строгали деревянную чурку, был невесть каким грязным. А как было не брать, когда он самый острый в доме? Вот и сейчас Кореньков достал из ящика кухонного шкафчика этот ножик. Работа доставляла ему удовольствие. Стружка срезалась тоненько и плавно. Лезвие ножа соскабливало её беззвучно, но в такт с движениями пальцев внутри у Коренькова звучала музыка, такая же тоненькая, как стружка, срезаемая ножом с чёрной ручкой. Но уже через час-другой энтузиазм его резко поубавился. Сделанная им мачта рядом с единственной уцелевшей настоящей смотрелась коряво и неуклюже. А ведь мачта — это было самое простое из всего! А паруса, а обшивка?! Самому ему фрегат не починить — это не вызывало сомнений. Нужно было искать помощь на стороне. Но где? Этому вопросу был посвящён военный совет, проведённый с забежавшим после уроков Борькой Авдеевым. В результате военного совета был составлен внушительный список мастерских по ремонту игрушек, мебели и туристского снаряжения. Игрушек — это понятно, а на мебели и турснаряжении настоял Борька.
— Мебель — это дерево, — уверенно сказал он. — Ты видел, какая она сейчас бывает. С финтифлюшками, завитушками, резьбой разной. Там такие мастера работают. Они тебе фрегат починят запросто!
Кореньков в глубине души сомневался, что Борька в своей жизни побывал хоть в одной мебельной мастерской, но так хотелось ему поверить...
— Ну хорошо, а туризм здесь при чём?
— Как то есть при чём?! — возмутился Авдеев. — Туризм ведь разный бывает. Есть пеший, а есть водный. А по воде на чём плавают?
— На чём? — Кореньков всё ещё не понимал, к чему клонит его друг.
— «На чём, на чём»! На яхтах, вот на чём! А яхта — это, между прочим, тоже парусник. А как ты думаешь, какой парусник починить легче — настоящий или игрушечный?!
Итак, список мастерских был утверждён, адреса выписаны из телефонного справочника. Дело оставалось за малым — когда туда идти.
— Как это когда? — удивился Борька. — С утра, естественно. Ты же в школу не ходишь.
— Не хожу, — вздохнул Кореньков, — только мама мне по пять раз на дню звонит, спрашивает, как я себя чувствую. Если я трубку не сниму, она ведь тут же примчится.
— Да, дела...
Друзья задумались.
— Слушай, — осенило Авдеева, — а ты сними трубку. Она позвонит, а у тебя занято. Можешь же ты, в конце концов, по телефону поговорить.
— С кем? — резонно поинтересовался Кореньков. — Вы же все в школе.
— Значит, когда уроки кончатся.
Порешили на том, что завтра Борька после школы зайдёт, и они вместе отправятся в поход по мастерским.
Весь следующий день Кореньков пребывал в приподнятом настроении. Сомнения насчёт того, что фрегат возьмутся чинить в мастерской, уже накануне вечером притупились, а к утру рассеялись вовсе. Всё будет в порядке! Жизнь продолжается!
И если бы ему сейчас кто-нибудь напомнил, что только совсем недавно он, Кореньков, хотел умереть, он бы очень удивился.
Это было в тот самый день, в тот самый час, когда он с растерзанным фрегатом пришёл домой и, получив взбучку от мамы, заперся в ванной. Шумела пущенная им вода, лежала мокрая одежда, которую он, вопреки приказанию мамы, не развесил, а бросил грудой на белые плитки пола. А он сидел и думал о том, как хорошо было бы вдруг взять и умереть. Он не пытался представить себе, каким образом он умрёт. Это не имело значения. Честно говоря, его привлекала не сама смерть, а то, что будет после неё, и, конечно, вовсе не в загробном мире, а здесь, где он прожил свои десять лет. И вот эту, если так можно выразиться, собственную жизнь после собственной смерти он представлял себе во всех подробностях. И она была утешительно прекрасна, потому что в ней его, Коренькова, очень любили и жалели. И мама не ругала его, а плакала о нём. Если бы случилось так, что в обычной, а не в той воображаемой им жизни, которая будет после его смерти, мама бы почему-либо заплакала, Кореньков очень бы всполошился и испугался. Но воображаемые слёзы вовсе не беспокоили его, не заставляли жалеть маму, а, напротив, радовали. Мама нисколько не была виновата в том, что он без спросу унёс фрегат, стоявший на этажерке, что потом на фрегат напал этот верзила, что Борька Авдеев струсил и в трудный час оставил Коренькова один на один с похитителем, но теперь все обиды обрушились на маму. Может быть, потому, что он столько и так мужественно держался, а теперь уже не хватило сил, и ему очень нужно было, чтобы кто-нибудь пожалел и утешил его. И лучше всего это могла бы сделать мама. Могла бы, но не сделала. И Кореньков сидел на ящике с бельём и жалел сам себя. Из-за журчания набегавшей в ванну воды он не сразу расслышал голос мамы.
