Загадочная личность - Христолюбова Ирина Петровна (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗

И с этих мостиков стали перелетать друг к другу. Раскачаются на трапеции, оторвутся — и летят.

Они летали! Летали под куполом цирка! И сердце мое падало и взлетало вместе с ними.

Рядом со мной сидел какой-то мальчик с отцом. Отец мальчику и объясняет, а я слышу:

— Те, которые летают, называются вольтижерами, а те, которые ловят, — ловиторами.

Я жадно прислушивалась, что он еще скажет. Но он ничего не сказал, а мальчик ни о чем больше не спросил.

Значит, вольтижеры и ловиторы.

Ловиторы качаются вниз головой, а вольтижеры летят прямо им в руки. Уму непостижимо — как это у них получается.

А когда они отлетались — стали нырять в сетку, как рыбки. А один очень молодой гимнаст, похожий на Ромео, зацепился ногами за купол, вытянул руки — и полетел вниз головой! Я даже глаза зажмурила. А когда: открыла — он уже стоял на сетке и улыбался.

Что там было еще после воздушного полета — я уже не видела. Мне казалось, что Ромео все еще летит вниз головой, и я закрывала глаза.

Но вот представление окончилось. Толпа вылилась из цирка и растеклась ручейками в разные стороны.

Мы пошли прямо. Через дорогу, через дамбу, через старый парк — домой.

Было темно и тепло. Хорошо было. Но если б было холодно и лил дождь — все равно было бы хорошо. Я думала о вольтижерах и ловиторах, об их непонятной для меня жизни.

— Что тебе больше всего понравилось? — спросила мама.

— Мальчик, который летит вниз головой.

— А львы разве тебе не понравились? — изумилась тетя. — Дрессированные львы?

— Понравились, понравились. Только не понравилось, что они дрессированные.

Тут все так возмутились, словно я невесть что сказала. Начали доказывать, какие страшные львы и как их боятся дрессировщики. Перед каждым выступлением, можно сказать, с жизнью прощаются. То ли останутся живы, то ли нет — неизвестно.

Папа не особенно много говорил, а тетя особенно много. Я вначале слушала, а потом стала думать о мальчике, который летает вниз головой. Так всю жизнь и будет летать вниз головой? «Мне бы тоже вниз головой, — затаенно подумала я. — Так же бы лететь, руки вперед, из-под купола. Странно все-таки — все аплодируют за то, что ты летишь вниз головой».

Мы подошли к дому.

— Дуся еще не спит, — сказал папа, посмотрев на освещенное окно.

— Уроки учит, — уверенно сказала мама.

Так она и учит! Она даже на уроках «Английский детектив» читает — три романа в одной книге.

А я на следующий день снова пошла в цирк. И еще через три дня. И все время стала ходить в цирк. Не каждый день, конечно, потому что денег надо было подкопить, на обеды мне сорок копеек давали.

Но, кроме цирка, я ни о чем больше и думать не могла.

Однажды сидела я на уроке и смотрела в окно. За окном еще голые деревья, на деревьях воробьи прыгают.

Марья Степановна что-то рассказывает, а я никак не могу вдуматься, о чем она говорит. В голове у меня музыка цирковая гремит. А потом в мозгу словно молоточки стали стучать: тук-тук-тук… Вначале так себе стучали, вразнобой, а потом все эти тук-тук-тук по очереди начали выстраиваться. Пауза — и опять тук-тук-тук. Пауза — и опять тук-тук-тук. И в то же время я о вольтижерах думаю, как они летят, вспоминаю. И кажется мне, будто это я лечу.

А в мозгу — тук-тук-тук… А потом вместо тук-тук-тук началось та-та-та-та, та-та, та-та-та-та.

И вдруг в моей голове откуда ни возьмись выплыли слова:

Так я же стихи сочиняю!

Я тут же схватила промокашку и записала:

Я ткнула подругу Таню в бок и положила перед ней промокашку. Я думала, Таня просто обалдеет. Но Таня прочитала, даже несколько раз, — и недоуменно надула губки.

— Какие вольтижеры, какие ловиторы?

— Никакие, — сказала я и положила промокашку в тетрадь.

Капустину, что ли, показать? Но с тех пор, как я не нашла в себе силы и мужества быть двоечницей, он меня не замечал, будто меня вообще на свете не было. А сам по-прежнему был двоечником, но никогда не гордился этим. Мне очень не хватало моего друга Капустина.

— Маша Веткина нам расскажет о реформах Петра Первого, — вдруг услышала я голос Марьи Степановны.

Я растерянно встала.

— Ты поняла вопрос?

— Поняла.

Но в голове у меня был сплошной сумбур. Я никак не могла сосредоточиться. А Марья Степановна спокойно смотрела на меня, уверенная в моих способностях. Она даже маме моей на родительском собрании об этом говорила. А мама — папе. А папа — сестре Дусе. А я от Дуси узнала.

— Расскажи о реформах Петра Первого, — прошептала Таня.

Я машинально взяла промокашку.

— Петр прорубил окно в Европу, — услышала я за спиной шепот Капустина.

— Петр прорубил окно в Европу, — сказала я.

— Правильно. Но как он это сделал?

«Улетают мои вольтижеры, ловиторы не ловят меня… улетают мои вольтижеры…»

— На костях народа, — прошептал Капустин.

«Улетают мои вольтижеры…»

Марья Степановна удивленно смотрела на меня.

— Ну что ж, садись.

Я села. «Ловиторы не ловят меня… не ловят меня…»

— Пусти меня, уже звонок прозвенел — не слышишь, что ли, — сказала Таня, — И вообще, — строго заметила она, — ты могла бы стать круглой отличницей, если б не задумывалась на уроках неизвестно о чем.

— А если б ты задумывалась, то не была бы круглой дурой! — крикнул Капустин и захохотал смехом двоечника и прыгнул через парту.

— Капустин! — крикнула я.

Он остановился и, подумав, подошел ко мне небрежной походкой.

— Пойдем в цирк! — сказала я.

Капустин ничего не ответил. Он смотрел на меня изучающе.

— Пойдем в цирк! — снова сказала я.

Капустин неуверенно покачал головой. Он явно боролся с собой.

— А я качель в сарае повесила. Хочешь быть ловитором?

— Че-го?

— Да не знаешь, что ли? Воздушные полеты в цирке! Кто летает — тот вольтижер, кто ловит — тот ловитор.

Глаза Капустина засветились. Но тут же его лицо снова стало сурово и непроницаемо.

— Я тебе не прощу измену, — глухим голосом сказал он и пошел гордой и красивой походкой.

— Выдумала каких-то вольтижеров, ловиторов, за Капустиным бегает, — презрительно сказала подруга Таня, проходя мимо.

Я ничего не ответила. Не было у меня ни вольтижеров, ни ловиторов, и Капустина не было.

Я стояла, опустив руки. Тут подходит ко мне Аня Сухова. Подошла и молчит, смотрит на меня. Я говорю:

— Ты чего такая бледная?

Она говорит:

— Ты тоже бледная.

Постояли мы с ней, помолчали и разошлись.

После школы, не заходя домой, я пошла в сарай, где висела моя качель.

Этим сараем уже почти не пользовались. Его, наверно, забыли сломать, и он, заваленный строительным мусором, стоял возле нашего нового дома. Сарай был моим любимым местом.

Я протиснулась в дверь, закрыла ее и привязала веревкой.

Моя качель ждала меня. Моя качель, моя трапеция под куполом цирка! Вот я раскачиваюсь — раз-два, раз-два — и лечу! Лечу высоко под куполом. Как птица. Раскинула руки — и лечу!

Я вздохнула. Если сильно раскачаться, то влечу прямо в крышу сарая. Был бы Капустин, мы бы с ним что-нибудь придумали. Он бы стоял, расставив ноги, как матрос на палубе, и ловил бы меня. А я бы летела прямо ему в руки. Он был бы лучшим ловитором в мире.

Я тихо раскачивалась на качели, шаркая ногой по земле.

«Вот так и буду в этом сарае качаться? — вдруг подумала я. — И ловитора у меня никогда не будет?»

И тут я представила, как я всю жизнь качаюсь на качели — одна, в этом забытом всеми сарае. Лет пятьдесят уже прошло, уже Капустин с палочкой ходит, уже сестра Дуся по ночам кашляет, моя первая любовь — Валька Кошкин — знаменитым начальником стал, а я все качаюсь на этой качели.