Хроникёр - Балуев Герман Валерианович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .TXT) 📗
Виталий Грошев, засунув руки в карманы клешей и выкатив грудь, стоял перед залом. Он поднял руку.
— Тихо! — помог ему из задних рядов Степан Хренов, и будто каток умял голоса.
— Вы же банда обывателей! — зло сказал Виталий.
Пребывающий в каменной неподвижности Самсонов не выдержал и поднялся.
— Вы ведете собрание или вы там отдыхаете? — грубым голосом спросил он меня. — А вы сядьте! — брезгливо сказал он Виталию. И развернулся туловищем к сидящему в первом ряду Егорову. — Вы, по-моему, секретарь парткома. Что же вы сидите, как кумушка на базаре? Уж будьте добры, поднимитесь на сцену, возьмите в свои руки этот... — Он гневно поискал слово, не нашел, сомкнул губы и развернулся на Виталия Грошева, который, разведя руками, сказал:
— Это же для меня просто удивительно: какие начальники у нас боязливые. Люди откровенно заговорили — безобразие, прекратить! Газета о наших делах рассказала — журналист должен облить себя грязью: только тогда, дескать, начальство может правильное решение принять. Я, конечно, извиняюсь, но такое поведение одобрить я не могу!
Зал, затаив дыхание, смотрел на Виталия: серьезность и бесстрашие были в его мальчишеском, открытом и дерзком облике. А затем внимание всех перешло на грузную фигуру его оппонента.
— Ну, вы скажите: он мое поведение одобрить не может... — задохнувшись, уперся в бригадира своим прозрачным взглядом Самсонов. — А ну-ка сядьте!
— А вы мне глотку не затыкайте! — округлил глаза и выпятил нижнюю губу Виталий. — Я простой рабочий. Могу что-нибудь и не так сказать. Так что из этого?.. Перетерпишь!... Я же премий не лишаю, выговоров не даю. Скажу правду в глаза и сяду. Имею право? Или нет?
— Владимир Николаевич, — вежливо сказал я сверху Самсонову, — вы мне мешаете вести читательскую конференцию. Присядьте, пожалуйста. Будьте добры!
Самсонов повернулся ко мне, и у него вздулась и заалела шея. Помедлив, он неожиданно сел, вынул платок, громко высморкался и, раздраженно глядя перед собой, отвалив полу габардинового плаща, откинувшись в кресле, стал засовывать платок обратно в карман.
— Вы банда обывателей! — повернувшись к залу, сказал Виталий. — Потому что каждый заглядывает в свой горшок: гуще там стала каша или жиже!.. А нам, молодежи, наплевать, какая там, в ваших горшках, каша! — поднял он голос. — Мы до Курулина жили здесь, как на кладбище. А что мы, — пасынки судьбы?.. Молодец Курулин! — крикнул он, резко махнув рукой. — Так и надо: и с жульем, и с пьяницами! Хватит нам этой гнилью дышать! А если он что-то там нарушает — так значит, иначе не получается. Пускай нарушает, мы даем ему право! Я вообще верю человеку, который не гребет под себя. А Курулину я верю безоговорочно!.. Эллинг, «Мираж», судостроение, — вот что нам надо было, чтобы жизнь пошла веселее, чтобы мы видели свое будущее. Вам по возрасту безразлично это будущее? А нам оно не безразлично! Потому что жить в нем предстоит нам! — Виталий, опустив голову, секунду подумал, держась руками за отвороты распахнутого бушлата. — Мы сами себе делаем жизнь! Это же здорово! — негромко сказал он в зал. — Неужели вот это вам непонятно?
— Молодец, Виталий! — сказал из стоящей за последним рядом толпы чемпион по самбо Иван. Специалист по дизелям, он при Курулине пошел в гору, получил под начало асфальто-бетонную установку, затем — полигон железо-бетонных изделий, а затем — строящийся из сборных модулей, рядом с полигоном, завод. Курулин вытаскивал из толщи народной созданных самой природой, естественных лидеров. Может, потому у него дело и шло. — Это же сдохнуть можно, — сказал Иван, — всем недовольны! Не делалось ничего — были недовольны. И сейчас опять недовольны! А ну-ка, мы спросим сейчас плавсостав! Эй, пахари моря, чего молчите?
— Сказать можно! — поднялся паренек из плавсостава. — Дома нам строит Курулин. Спасибо ему. Вот!
— Ну, сказал! — рассердился какой-то взвинченный. —Это ж не просто четыре дома! У нас же семьи! По одному, по двое детей!.. Ура Курулину!
Надрывая глотки, задние ряды закричали «ура».
Помедлив, словно победитель на ринге, Виталий двинулся на свое место.
Свирепо посмеиваясь, вскочил азартный, несмотря на свои восемьдесят лет, Андрей Янович.
— А может, действительно дать этим сукиным сынам волю? — как на митинге крикнул он, багровея и сильным жестом показывая в конец зала, где под амбразурой кинобудки одиноко стоял Курулин. — Пусть встрепенется Россия! — Андрей Янович гневно оглядел зал. Он сел, вскочил и, выбравшись из ряда, с белым свертком в руках побежал к сцене. Задрав колено, он вылез прямо перед моим столом, отряхнул брюки и, напрягши лицо, крикнул: — Почему только «Мираж»?.. У нас будет и еще чем похвастаться! — Он развернул тряпку и поднял над головой в каждой руке по крупной выгнутой черепице. Одна была блекло-красной. А другая — темней. — Вот эту мне Курулин прислал. — Андрей Янович потряс блеклой черепицей. — А эту я на нашем кирпичном заводе сделал. — Присев на карачки, он размахнулся и ударил об угол сцены блеклую черепичину. Положил ее на пол и ударил об угол темной. Обе черепицы были целы. Народ поднялся со своих мест, пытаясь разглядеть, что это он там делает. — Не сломалась! — поднявшись, объявил Андрей Янович и потряс черепицей собственного изготовления. Со свирепым выражением лица он бросил обе черепицы мне на стол, митингово выбросил руку в направлении стоящего в конце зала Курулина и объявил оглушительно: — Сделаю я тебе черепичный завод!
Зал зашумел, завыкрикивал, засмеялся. Андрей Янович, опустившись на карачки, слез со сцены. Мать, добравшись до его уха, прокричала ему, что он ничего не понял: Курулина не хвалят за «Мираж», а, наоборот, ругают.
— Его не ругать надо, а бить! — рассвирепел Андрей Янович и, поднявшись со своего места, побагровев, оглядывая из-под свирепых бровей зал, крикнул, потрясая рукой: — Еще оглянется на поселочек наш Россия!
Все, что угодно, пусть даже сделанную им черепицу, Андрей Янович рассматривал если уж не в международном масштабе, то, как минимум, в масштабе страны.
— До России, слава богу, еще не дошло, а пароходство уже на вас оглянулось, — поднявшись на сцену, сказал Самсонов. — Сплошь одни нарушения. Деньги с легкостью совершенно бездумной перебрасываются из одной статьи в другую. Натуральный обмен принял чудовищные формы. Присвоение милицейской власти и этот ваш котлован — да это же просто беспрецедентное нарушение законности. И не о Курулине я сейчас говорю. С ним разговор особый. Меня поражает олимпийское спокойствие секретаря парткома товарища Егорова и ваша невозмутимость, многоуважаемая Елена Дмитриевна, дорогой вы наш народный контроль! На ваших глазах заслуженного человека, ветерана революции лишают пенсии, оставляют без хлеба, а вы принимаете это как должное. Секретарь парткома скромно сидит, очевидно, полагая себя просто зрителем...
— А почему люди должны говорить то, что вам или мне угодно? — спросил Егоров. Он поднялся, аккуратный, ладный, с приятным, несколько бледным лицом. — Пусть скажут то, что им хочется. — Он взошел по трем ступенькам и встал на краю сцены. — Все, что Курулин сделал хорошего, — во всем этом есть крупинка и моего участия. А что касается нарушений, то это, я считаю, полностью моя вина. Очевидно, я был плохой парторг.
— Вот именно! — сказал Самсонов, провожая взглядом сходящего на свое место Егорова. Он оглядел зал, пережидая возмущенный шум.
— А если всерьез, — сказал с другого конца зала Курулин, — то рабочая ставка для Андрея Яновича на кирпичном заводе оставлена. И ему не раз об этом говорено. Пускай приступает к своим обязанностям и получает себе на здоровье.
— Должность директора, ставка рабочая... — оглядывая зал, процедил Самсонов.
— Законных путей для восстановления справедливости у меня, к сожалению, нет!
— Вот она, ваша гнилая философия! — напрягаясь шеей, сказал Самсонов. — И вот теперь я вижу, так сказать, идеологический росток ваших злоупотреблений.
— Злоупотребляет тот, кто для народа ничего не делает, — неожиданно сказала мать. — А к Курулину какие со всех сторон претензии?.. За то, что сделал... Не хотят, чтобы делал. Посадили, и пусть себе тихо сидит!
