Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского) - Осеева Валентина Александровна (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Глаза у хлопцев загораются весельем.
– Пока он малиной угощал, мы другое угощение для фашистов состряпали: взрывчатку под рельсы подложили.
– Одних угощал, а другие подавились, – говорит Яков.
Хлопцы смеются.
Из палатки выходит Степан Ильич. Он держит в руке длинный белый листок. Смех моментально смолкает.
– Сюда, сюда, Степан Ильич!
– Вот местечко, пожалуйста!
– Эй, бойцы! Сводка пришла! Свод-ка!
У костра становится тесно, из землянок торопливо выходят бойцы. Степан Ильич усаживается на траву:
– Сейчас, сейчас, товарищи!
Упёршись ладонями в колени и глядя на Степана Ильича, партизаны насторожённо ждут. Слышно только глубокое, сдерживаемое дыхание людей.
– Сними, сними котелок! Булькает! – толкает Якова Илья.
Кто-то поспешно стаскивает с огня котелок; вода брызжет в огонь и шипит.
– Ну что вы, как дети малые! – расстроенно разводит руками старик. – В огонь воды наплескали – ничего не слышно…
– «…На Смоленском направлении, – медленно читает Степан Ильич, – двадцатишестидневные бои за город Ельня, под Смоленском, закончились разгромом дивизии „СС“, 15-й пехотной дивизии, 17-й мотодивизии, 10-й танковой дивизии, 137, 178, 292, 268-й пехотных дивизий противника. Остатки дивизий противника поспешно отходят в западном направлении. Наши войска заняли город Ельня…»
– Значит, бьёт наша армия его, подлюгу!
– Ещё как бьёт!
– И армия его бьёт, и мы бьём, а ему всё конца и края нет! Валит валом, да и всё!
– А ты что же, сразу думал его уничтожить?
У костра завязывается жаркая беседа. Степан Ильич, окружённый со всех сторон, не успевает отвечать на вопросы.
Около палатки командира прохаживается часовой. Он нетерпеливо окликает пробегающего хлопца:
– Неси листок сюда. Чуешь? Листок, говорю, неси!
В палатке просторно. Посередине – дубовый стол, крепко вбитый ножками в землю. Мирон Дмитриевич, стоя около стола, докладывает:
– …В настоящий момент на вооружении отряда имеется тридцать винтовок, семнадцать автоматов, два ручных пулемёта. Это, Николай Михайлович, пока всё, что у нас есть.
– Так, хорошо!
Николай Михайлович смотрит в свою записную книжку. Сухие, твёрдые губы его шевелятся, как бы что-то подсчитывая; над высоким лбом поднимается седой ёжик коротко подстриженных волос, глаза быстро и внимательно взглядывают на Мирона Дмитриевича.
– Сейчас ваше хозяйство значительно расширится благодаря соединению с макаровцами. Последняя операция на Жуковке даст вам возможность одеть своих людей, а то, знаете, некоторые выглядят у вас… как бы это выразиться… – Он с весёлой усмешкой смотрит на бывшего директора МТС.
– А что же я с ними сделаю, як нет возможности? Приказал бриться-мыться, чиститься – и всё тут! – разводит руками Мирон Дмитриевич.
– Так вот, эта операция на Жуковке даст вам возможность одеть людей. Там есть сапоги, в большом количестве бельё…
Напротив секретаря райкома, ссутулившись, сидит Коноплянко. Голова его с мягкими прядями тёмных волос опущена вниз. Рядом шумно двигается большой чёрный, как цыган, кузнец Костя. Его живые глаза жарко блестят из-под бровей. За палаткой слышится лёгкий шум и сердитый голос:
– А я говорю – нельзя! Комсомолец, а не понимаешь!
За столом все пятеро склоняются над картой. Мирон Дмитриевич обтачивает ножом тоненькую палочку.
– Я выбрал для соединения с макаровцами Лукинский лес, – как бы продолжая начатый разговор, указывает он на карту. – Пожалуйста, смотрите сюда. Вот тут, вправо от этого леса, находится село Лукинки… Я уже связался с тамошними людьми. Люди это верные, обещают оказать поддержку продовольствием… Дальше…
Николай Михайлович берёт у него из рук палочку:
– Позвольте, Мирон Дмитриевич. Сейчас разберёмся. Тут неподалёку проходит линия фронта…
За палаткой снова приглушённые голоса. Оксана несёт на коромысле выстиранное сырое бельё. Несколько хлопцев отделяются от товарищей и бегут к ней навстречу:
– Давай, давай, мамаша!.. Тяжело ведь. Гнать твоего помощника надо – чего он тебя нагрузил?.. Эй ты, прачка! Тебе что поручено?
Курносый хлопец с голыми красными руками смущённо подтягивает штаны:
– Я им казав, а воны не слухають. Коромысло на плечи, та и ходу!
– Ладно вам спор заводить! Не старуха я, чтобы на печи сидеть. Развешивайте бельё да несите мне сухое: кое-что подлатать надо. У тебя, Сеня, иголка моя?
– Есть, есть!
Курносый Сеня вытаскивает из кармана свёрнутый в трубочку лопух. Из лопуха торчит иголка.
– Глупый ты хлопец! Кто ж в кармане иголку носит?
Только вчера Оксана стояла над свежей могилой отца и Матвеича. Партизаны несли почётный караул. Давали клятву отомстить за погибших товарищей. Склонившись над свежей насыпью, Оксана видела себя босоногой девчонкой, прильнувшей к плечу отца… «Ну що до батька прилипла, хиба дядько Иван хуже?» – шутил Матвеич, дёргая её за короткие светлые косички.
Возникали в памяти Оксаны совсем недавние картины. Вот она прибирает хату Матвеича и бранит его за беспорядок, а он, большой, неуклюжий, ходит за ней на цыпочках и говорит тихим, виноватым голосом: «Ну, дывлюсь я, откуда той беспорядок является? Может, как хозяева с хаты, так вещи друг до друга бегать начинают, а? Побалакать, або що… А как хозяин скоро вернётся, то и не поспеют на свои места стать». – «Поспеют, если хозяин хороший. Не придумывайте свои сказки, диду, да не кладите сапоги под подушку – им там не место».
Оксана трогает землю. Ничего больше не будет. Всё тут, под бугорком сырой земли… Тяжёлые, медленные слёзы ползут по её щекам…
«Где бы ни был я, дочка, а к тебе приду и умирать буду на твоих руках», – писал отец. Оксана смотрит на свои большие руки. Нет, не пришлось им прижать к груди седую голову отца, не пришлось отдать ему в последний раз всё тепло, всю ласку заботливых дочерних рук!
Долго сидела Оксана над могилой. Давно разошлись партизаны, тихо было в лагере… Но вот шевельнулась ветка, зашуршал под осторожными шагами валежник, мелькнула в темноте одна, другая пара глаз… Оксана вспомнила, что не одному отцу и Матвеичу она была нужна. Много ещё места для своих людей в её большом материнском сердце!
Она встала, вытерла насухо слёзы и, поклонившись, сказала своё обычное:
– Пойду пока…
В отряде Оксана познакомилась с Митей. Рассказала ему, что девочки живут у Миронихи, что она часто видела их, приходя на поляну, где они пасли коров. Митя ходил счастливый и всё расспрашивал Оксану, как они живут, что делают, здоровы ли.
– Я их обязательно повидаю! Какая тяжесть у меня с души спала, Оксана Николаевна, вы и представить себе не можете!
Весть о смерти Матвеича и Николая Григорьевича потрясла Митю. Он знал, что ребята в ту ночь пошли на пасеку, и больше о них никто ничего не слышал. Митя не находил себе места.
– Если б Мирон Дмитриевич отпустил меня, – говорил он Оксане, – я б их нашёл. Я всё кругом обыщу!
Оксана обещала попросить Мирона Дмитриевича. Вспоминая Васька, она улыбалась и задумчиво говорила:
– Помню я его. Сердцем помню. Других-то меньше знаю, а его помню…
Смерть Вали была новым ударом для Мити. Оксана тоже знала и любила Валю, но, глядя на серое и осунувшееся лицо Мити, строго говорила:
– Распрямись, голубёнок мой! А то насядет горе, и не сбросишь его никак. Подыми голову, Митя! Не поддавайся, голубчик!
Теперь Митя нетерпеливо ждал конца совещания. Мирон Дмитриевич обещал ему поговорить с Николаем Михайловичем и решить вопрос, как искать ребят.
Время тянулось мучительно долго. Митя пробовал пройти в палатку, но часовой сердито загораживал ему вход:
– Ты ж комсомолец, а не сознаёшь. Приезжий человек тут присутствует, понятно это тебе?
В палатке решались важные дела.
– …Фашисты не должны догадаться, что отряд ушёл из этих мест. Нужно время от времени давать им о себе знать и здесь. Кого вы оставите для этой цели, Мирон Дмитриевич?
– Люди у меня уже намечены. Человек двадцать я оставлю здесь с Костей.
