Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Уиггин Кейт Дуглас (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
Все двери и ставни были теперь открыты навстречу солнцу и свежему воздуху, чего никогда не бывало во времена мисс Миранды Сойер, но клумба штокроз, всегда составлявших ее гордость, была все так же ухожена, и Ребекке было приятно слышать, как соседи говорят, что во всем Риверборо нет ни более красивых растений, ни большего разнообразия прелестных оттенков, чем на клумбе под окнами кухни, где прежде имела обыкновение сидеть старая мисс Миранда.
Теперь, когда дом и ферма были ее собственностью, Ребекка испытывала чувство гордости за свои ровно скошенные луга, заботливо прореженные рощи, цветущие сады, хорошо прополотые огороды. И всякий раз, когда бы ей ни случилось взглянуть на любой участок своего хозяйства, она ощущала новый прилив благодарности к суровой старой тетке, смотревшей на нее как на будущую главу семьи, и новый прилив желания оказаться достойной оказанного ей доверия.
Для девушки, едва закончившей учебу, это был трудный год: похороны тети Миранды, заботы и уход за мисс Джейн, которую тяжелое потрясение преждевременно лишило физических и душевных сил, переезд больной матери и остальных членов семьи в кирпичный дом с фермы на Солнечном Ручье. Но все прошло гладко, и, когда судьба Рэндлов начала изменяться к лучшему, ничто, казалось, уже не могло остановить их неустрашимого движения к преуспеянию.
Орилия Рэндл словно помолодела в обществе сестры и среди тех удобств, которыми теперь были окружены она и ее дети. Закладная больше не внушала изо дня в день мучительного страха, так как ферма на Солнечном Ручье была продана железнодорожной компании. Ханна, теперь миссис Мелвилл, была прекрасно устроена; Джон наконец-то отправился изучать медицину; Марк, их подвижный и невезучий братец, вот уже несколько месяцев, как не сломал ни единой кости, а Дженни и Фанни успешно справлялись с учебой в местной школе под руководством Либби Мозес, преемницы мисс Дирборн.
“Я не чувствую себя в полной безопасности, - так, перебирая в уме все эти непривычные благодеяния судьбы, думала Ребекка, сидевшая на ступеньке парадного крыльца. Ее челнок для плетения кружев быстро порхал в сложных сплетениях тонких хлопчатых нитей. - Все это напоминает один из тех слишком погожих июльских дней, которые к вечеру завершаются ливнем и грозой! И все же, когда вспомнишь, что в семейной истории Рэндлов на протяжении последних двенадцати или пятнадцати лет не было ничего, кроме грома, молний, дождя, снега и града, кажется вполне естественным, что они должны насладиться хотя бы небольшим периодом хорошей погоды. И если окажется, что эта погода действительно установилась теперь, когда тетя Джейн и мама оправились и окрепли, я должна подумать об одном из тех занятий, которые мистер Аладдин называет моими “отвергнутыми профессиями”… А вот Эмма-Джейн выходит из ворот своего дома. Через минуту она будет здесь, и, пожалуй, я ее немного подразню!”
Ребекка вбежала в дом и открыла крышку старенького пианино, стоявшего между открытыми окнами гостиной. Выглядывая из-за занавесок, она ждала, пока Эмма-Джейн не окажется на самом пороге, а затем запела старинную балладу, новый вариант которой придумала утром, пока одевалась. Она всегда очень любила эту балладу и в данном случае ограничилась тем, что вместо прежних героев - Алонзо и Имоджен, ввела новых - Эбайджу-храбреца и прекрасную Эммуджейн, оставив все остальные подробности в первых трех строфах в прежнем виде, так как содержание их и в самом деле не требовало никаких изменений.
Ее высокий чистый голос, дрожавший скрытым весельем, лился через раскрытые окна и звенел в неподвижном летнем воздухе.
- Сидели однажды весенней порой
У замка старинного стен
Прославленный рыцарь с девицей-красой;
Эбайджа-храбрец звался юный герой,
А дева-краса - Эммаджейн.
- Ребекка, перестань! Кто-нибудь услышит!
- Нет, никто не услышит… Все далеко, в кухне, варят варенье…
“Увы, - молвил рыцарь, - я еду, друг мой,
Сражаться в далеком краю.
Недолго ты будешь томиться тоской,
Пленит тебя скоро поклонник другой,
Отдашь ему руку свою”.
- Ребекка, ты не представляешь, как слышно везде твой голос! Я думаю, даже моя мама слышит его сейчас дома!
- Тогда, если она слышит, я непременно должна пропеть и третий куплет - чтобы восстановить твое доброе имя, на которое была брошена тень во втором, - засмеялась ее мучительница и продолжила:
“Меня и любовь, - отвечала она, -
Обидел ты речью такой!
Знай, жизнь или гибель тебе суждена,
Тебе Эммаджейн будет вечно верна,
Эбайджа, возлюбленный мой!”
Допев третий куплет, Ребекка повернулась на своем вращающемся табурете и взглянула прямо на подругу, заботливо закрывавшую окна гостиной.
- Эмма-Джейн, сегодня обычный четверг, четыре часа дня, а на тебе новое голубое барежевое платье, хотя вечером не ожидается никакого церковного собрания. Что это означает? Эбайджа-храбрец наконец возвращается?
- Да, я точно не знаю когда, но на этой неделе.
- И ты, разумеется, охотнее согласишься на то, чтобы он не увидел тебя, когда ты наряжена, чем на то, чтобы увидел, когда ты не наряжена. Правильно, моя прекрасная Эммаджейн; я поступила бы так же. Хотя это не имеет никакого значения для меня, бедной, в моем будничном черно-белом ситцевом платье, никого не ожидающей.
- О, для тебя! У тебя есть что-то такое внутри, что тебе не нужны никакие красивые платья! - воскликнула Эмма-Джейн, чье восхищение подругой всегда оставалось неизменным и не становилось меньше с тех самых пор, как они впервые встретились, когда обеим было одиннадцать. - Ты так же не похожа на всех остальных в Риверборо, как принцесса из сказки. Либби Мозес говорит, что на тебя обратили бы внимание даже в Лоуэлле в штате Массачусетс, где она гостит иногда у своей сестры!
- Вот как? Ну, не знаю… - задумалась Ребекка, которую эта дань восхищения ее чарами почти лишила дара речи. - Ну что ж, пожалуй, если бы Лоуэлл в штате Массачусетс мог бы видеть меня в моем новом сиреневом платье с лиловым поясом, он умер бы от зависти - и ты тоже!
- Если бы я собиралась завидовать тебе, Ребекка, то умерла бы давным-давно. Пойдем сядем на крыльце, там тень и прохлада.
- И оттуда нам будут видны ворота Перкинсов и дорога в обе стороны, - поддразнила ее Ребекка, а затем, смягчившись, спросила: - Как ваши дела, Эмми? Расскажи мне, что произошло за то время, пока я была в Брансуике с мисс Максвелл.
- Ничего особенного, - призналась Эмма-Джейн. - Он пишет мне письма, но я ему - нет. Понимаешь, я не осмеливаюсь, пока он еще не был у нас дома.
- А пишет он по-прежнему на латыни? - поинтересовалась Ребекка, глаза ее лукаво блеснули.
- Ах, нет! Теперь нет, потому что… ну, потому что есть вещи, которые, похоже, невозможно написать на латыни. Я видела его недавно на пикнике, но он не может сказать мне ничего конкретного до тех пор, пока не станет зарабатывать больше и не решится поговорить с моими родителями. Во всем остальном он очень храбрый, но я не уверена, что у него когда-нибудь хватит мужества на это; он так их боится, и всегда боялся. Только подумай, Ребекка, ведь он ни на минуту не может забыть о том, что мои родные знают все о его матери и о том, как он родился в здешней богадельне. Не то чтобы для меня это имело какое-то значение; ты только посмотри, как он образован и чего добился! Я думаю, что он просто великолепен, и мне все равно, где он родился, - пусть даже в тростнике, как Моисей88.
Повседневный словарь Эммы-Джейн остался приблизительно тем же, что и был до того, как она поступила в Уэйрхемскую учительскую семинарию, введя родителей в немалые расходы. Она приобрела кое-какие познания, касающиеся культуры слова, но в минуты сильного волнения переходила на просторечный язык. Так уж медленно развивалась во всех направлениях Эмма-Джейн, что - если использовать любимое сравнение Ребекки - оставила на берегах “неутомимого моря жизни” сравнительно мало раковин, из которых выросла.
