Неприкосновенный запас - Яковлев Юрий Яковлевич (чтение книг .TXT) 📗
- Она сказала... Но перед этим я обещал ей, что Вера будет жить.
Они шли по улице и разговаривали. Но тут Вика остановилась. Как маленькая захлопала в ладоши и, поднявшись на цыпочки, чмокнула режиссера в щеку.
- Вы - гений! - сказала она. - И - человек!
16
Поезд приходил рано. В эту пору зимой утро неотличимо от ночи, а когда человек поглощен одними и теми же мыслями, то утро может показаться продолжением вечера. Перрон был пустым. Встречающих было мало. Встречающих почему-то всегда меньше, чем провожающих, словно люди больше любят провожать...
Карелин быстро ходил по перрону. Ему было зябко в коротком пальто, которое он носил во все времена года, как солдат шинель. Нос покраснел, редкая бородка покрылась инеем. Окоченевшими, непослушными пальцами достал сигарету. Закурил. Он, конечно, мог бы дожидаться поезда в здании вокзала, где наверняка было теплее, но режиссера мучило нетерпение. Словно поезд придет скорее, если ждать его на перроне.
Режиссер нервничал. Столкнувшись с неожиданными переживаниями Инги, он зашел в тупик. Он знавал режиссеров, которые в "интересах искусства" убивали на съемках лошадей и травили борзыми ручного волка. Он был знаком с лозунгом: "Все для искусства". Этот лозунг напоминал ему страшные слова войны: война все спишет! Было в этих двух премудростях что-то общее, отталкивающее, противное человеческому сердцу. Никакой хороший фильм не спишет страдания девочки.
Карелин в глубине души не верил в фильмы о доброте, которые делались злом. Доброта в кино должна начинаться где-то в теплом роднике авторского вдохновения и до конца сохранять нужное тепло.
На студии говорили: снимай по сценарию. Мало ли у кого какие переживания! Кино - искусство мужественное. Но он любил Ингу и не мог даже ради искусства заставить девочку пережить то, что она однажды уже пережила, - смерть матери.
О чем он думал раньше? Не предвидел, что на съемочной площадке в сердце осиротевшей девочки с новой силой оживет дочерняя любовь?
Поезд возник неожиданно. Он выплыл из тьмы зимнего утра. Холодный, в клочьях метели, с окнами, покрытыми серебряной чешуей.
Поеживаясь от холода, автор вышел из вагона. Он близоруко осмотрелся. И приложил руку к уху, которое начало замерзать.
- Здравствуйте! - Перед ним возник Карелин. - Хорошо доехали?
- Хорошо. Полночи не спал... Сосед разговаривал во сне. Но к утру я привык.
- Что ж рассказывал вам сосед... ночью... во сне? - улыбаясь, спросил Павел.
- Он, как штабс-капитан Рыбников, шептал что-то на незнакомом языке. Может быть, он звал мать?
- Мальчишка?
- Вы думаете, что мать зовут только мальчишки? Он старый человек. Но, по-моему, он звал маму. Очень уж жалобно разговаривал во сне... Как ваши дела?
- Даже взрослые зовут во сне маму... - вздохнул Павел. - У нас непредвиденное обстоятельство. Может быть, придется менять сюжет картины.
Автор перестал тереть ухо: ему сразу стало жарко.
- Как... менять? Худсовет? Предлагает менять?
- Нет. Не разрешают менять... Но я знаю, вы любите детей, поэтому призвал вас на помощь.
Автор молча смотрел на режиссера. Они стояли посреди платформы. Мимо прошли последние пассажиры. Носильщики прокатили свои тележки. Промчался какой-то запоздавший мужчина с живыми цветами. Потом стало пусто. Как в поле.
- В чем дело? - спросил растерянно автор и поставил свой командировочный чемодан на снег.
- Второй раз Инга не переживет смерти матери.
- Как второй... раз?
Ничего не понимающий, застигнутый врасплох невнятными и сбивчивыми сообщениями режиссера, автор растерянно смотрел на него. Но при этом он не суетился и не задавал лишних вопросов. Он был автором. Незаметно пришли в движение глубинные течения. Автор почувствовал, что где-то в глубине выкристаллизовались тревожные догадки: надо спасать маленькую героиню фильма. Он еще не понимал, от кого и как. Но главные силы его души уже были приведены в боевую готовность.
Так они стояли на пустом белом перроне - один с бородой, другой с поседевшей прядью волос, выбившейся из-под шляпы. Два мудреца, похожие на сказочных королей художника Чюрлениса, замышлявшие великие перемены в своих королевствах. И пока они стояли, фонари потускнели, а небо стало светлеть. Ночь разрушилась.
- Я понял... - тихо сказал автор. - Я, кажется, понял. Она будет жить. Врачи сделают еще одно усилие. И жилка на ее виске тихо забьется. И белые губы потеплеют. И грудь поднимется, чтобы сделать первый вздох после безмолвия. И ресницы дрогнут, как острые стрелки приборов, определяющих присутствие жизни. И она произнесет первые два слова: "Где Инга?" Она их произнесет так тихо, что их еле услышит дежурная сестра. Но эти два слова загремят на всю больницу. И их услышит девочка, которая наверняка будет стоять под окнами больницы, не спуская глаз с третьего окна справа на втором этаже. Драма смерти уйдет из фильма под сильным напором жизни. Маленькая девочка своей дочерней любовью отобьет у смерти мать.
17
Инга поверила режиссеру, что Вера будет жива, и успокоилась. Она была заполнена своей удивительной привязанностью к женщине, которая все больше и больше напоминала ей мать. Инга спешила к ней навстречу и неохотно расставалась, утешая себя мыслью о завтрашней встрече.
Она не замечала, что на студии идет бой за "поправку к сценарию" так взрослые люди называли выздоровление Веры. Карелин ходил всклокоченный, а клочья бороды воинственно торчали в разные стороны. У автора поднялось давление, и он тайком глотал лекарства, похожие на конфеты. Оператор ругался по каждому поводу и совсем замучил своего главного козла отпущения - ассистента. Бои вспыхивали в разных местах: в коридорах, павильонах, буфете, кабинетах.
Решающий бой происходил в кабинете директора.
- Сценарий утвержден. Берите на себя ответственность - снимайте по-своему, - сказал директор.
И тут с места встал невысокий черноволосый человек в очках - редактор Хановичус.
- Я возражаю, - сказал он. - Она должна погибнуть, в этом драматический пафос фильма. Зритель не простит нам...
- Мы попросим у зрителя прощения, - сухо сказал Карелин, выпуская из рук бороду, отчего она взметнулась вверх.
