Неуловимая коллекция - Гусев Валерий Борисович (книги полностью TXT) 📗
Художник между тем все время приглядывался к Алешке.
– У вас, юноша, очень смышленое лицо, – сказал он, когда мы стали прощаться. – Хотите, я напишу ваш портрет? Бесплатно.
– Спасибо. Я лучше сфотографируюсь, – чистосердечно признался Алешка с ноткой испуга в голосе и поскорее взялся за ручку двери.
Художник не обиделся. Видно, уже привык к такой реакции граждан на его предложения, и любезно пошел нас проводить, предварительно запрятав и заперев пистолет в ящик стола.
Алешка, вредина, когда мы проходили мимо автопортрета, ткнул в него пальцем и сказал Собакину тоном большого знатока:
– Знаете, я бы на вашем месте чуточку прищурил левый глаз.
Где он там глаз разглядел, в этом белом разливе?
Но художник, довольный замечанием, ответил:
– Вы правы, мой юный друг. Я уже давно подумываю об этом. Такая деталь придаст моему образу еще большую выразительность.
– А это чей портрет? – спросил я, показывая на картину, составленную из россыпи латинских букв. – Вашей жены?
– Не угадали. Это мой добрый приятель, француз из Парижа. Владелец косметической фирмы.
За что же вы его так, хотелось мне спросить. Но я не решился. А Собакин, словно почувствовав вопрос, дал неожиданный ответ:
– Месье Робер тоже пострадал из-за этой кражи.
– А у него что украли? – спросил Алешка.
– У него-то пока ничего. Дело в том, друзья, что он очень просил меня продать ему одну редчайшую в своем роде шпагу. Уверял, что это семейная реликвия их древнего рода. Якобы она попала в Россию в 1812 году и осталась в ней как трофей Бородинского сражения...
Мы насторожили уши. Кажется, мы узнаем сейчас намного больше, чем надеялись.
– ...и я уже был готов пойти ему навстречу – мы, правда, еще в цене не сошлись, – как вдруг эта кража. И оба мы остались без шпаги.
– Ну, у него-то ее и не было, – рассеянно проговорил я, утешая художника: мысли мои побежали совсем в другом направлении, и я отпустил их на волю: – Мы, кажется, видели этого француза по телевизору. «Л'Ореаль», да?
– «Ведь я этого достойна?» – подхватил Алешка, уловив, к чему я гну.
Сколько же мы врем! Знала бы мама...
– Может быть, и достойна, – улыбнулся Собакин, – но не этого. Фирма месье Робера называется «Роз-Мари»...
От неожиданности я споткнулся и чуть не опрокинул стенд с картиной об унитазе.
«Роз-Мари»! А в магазине Карабаса был отдел этой фирмы. Значит, между ними есть связь. Очень подозрительно...
– Он назвал свою фирму по имени своей бабушки. Она, кстати, здесь, рядом. В доме напротив.
– Бабушка? – спросил Алешка.
– Фирма, – сказал художник. – Давайте я все-таки сделаю ваш портрет.
– Как-нибудь в другой раз. Мы очень торопимся. – И мы выскочили на улицу.
– Этот Робер, – прошептал Алешка, – он заказчик. (Будто я сам не догадался!) Он хотел купить эту шпагу, а денег не хватило. Понял? И он нанял этого Карабаса. Французу ведь неудобно в чужой стране в чужие квартиры лазить. Пошли к нему, разберемся!
Разбираться будем позже, а посмотреть можно и сейчас.
Но в это время вышел на улицу и сам Собакин и подошел к своей машине – точно такой же старый «жигуленок», как у Фролякина. Только цветом отличается.
– Вас подвезти, друзья мои? – вежливо предложил художник.
– Спасибо, не надо, – поторопились мы отказаться. Знаем мы эти машины.
Художник пожал плечами и стал заводить мотор.
Мы перешли брусчатую мостовую, протиснулись между книжными и фруктовыми лотками, где мерзли под пленкой книги и фрукты, и остановились перед красивыми зеркальными дверьми. Похоже, они были очень прочные, из пуленепробиваемого стекла. А еще перед ними стоял такой же прочный швейцар, в такой форме и такого роста, что мы сразу поняли – нет, эту крепость «Роз-Мари» без долгой осады не взять.
Мы вздохнули над очередной задачей и пошли к метро. А художник Собакин все еще заводил свою машину.
Глава VII
ОСАДА «РОЗ-МАРИ»
Кольцо улик вокруг Карабаса неумолимо сузилось. За чертой этого круга оставались его соучастники. Но их выявлять мы не собирались – пусть этой мелочью папенька занимается. А вот с заказчиком – месье Робером – нам предстояло серьезно поработать. А для этого надо было каким-то хитрым путем проникнуть в его фирму.
Два дня мы вертелись возле непробиваемых дверей, ловили подходящий момент, чтобы прошмыгнуть внутрь. Придумывали разные предлоги – и все бесполезно. Ни швейцар, ни дверь не поддавались нашим уловкам.
Мы даже применили наш старый добрый трюк. Проходя мимо швейцара, Алешка нахально швырнул в него снежком, показал язык, сказал: «Э!» – и не спеша побежал вдоль тротуара в расчете, что швейцар бросится вдогонку, а я в этот момент прошмыгну в дверь.
И это не сработало. Швейцар отряхнул свою шинель с золотыми пуговицами, подобрал фуражку, погрозил Лешке кулаком и... остался на месте. Ну и дисциплинка во Франции!..
Усталые и разочарованные, мы вернулись домой. А за ужином нас ожидал сюрприз. Не из очень приятных, мягко говоря.
Папа, посмеиваясь, рассказал, что к его сотруднику приходил потерпевший художник Собакин и сообщил, что какие-то пацаны интересовались его коллекцией.
Настучал Собакин!
Лешка хотел незаметно толкнуть меня ногой под столом. Но попал не по моей ноге, а по ножке стола. К тому же не очень удачно. И сам взвыл, и со стола чуть графин с морсом не свалился.
– Что с тобой? – спросил папа, поймав графин.
– Иголка от елки в тапочку попала, – соврал Лешка. (Сколько же мы врем!) – И в палец впиявилась.
– Бедняга, – пожалел его папа и, поставив графин на место, продолжил свой рассказ: – Он даже оставил портреты этих пацанов.
Папа достал из кармана и положил на стол два небольших рисунка, сделанных карандашом.
– Вы случайно не встречали таких в нашей славной столице? – Он улыбнулся.
Как хорошо, что в среде художников существуют эти... как их... ранние постмодернизмы. В этих каракулях, которые могла сделать только пьяная обезьяна, опознать нас с Алешкой не смог бы даже самый умный компьютер Интерпола.
– Вы вверх ногами смотрите, – заметил папа.
Я перевернул рисунки...
Влипли!
Алешка заерзал на табуретке, сполз с нее и улизнул, буркнув на пороге:
– Спасибо, все было очень вкусно. – И предоставил мне возможность выкручиваться одному.
А я, как прикованный, пялился на рисунки. Да, это были какие-то черточки, геометрические фигурки, замысловатые линии. Но чем дольше я смотрел, тем яснее проступал среди них Алешкин образ: распахнутые глаза, полные любопытства, решимости, упрямства; худенькие плечи, хохолок на макушке, который то есть, то его нету... Наверное, и в моем «шарже» Алешка сразу же признал меня. Потому и слинял, поганка.
– Бред кошачий, – с трудом выдавил я под пристальным папиным взглядом. – Впервые вижу. – Я чувствовал себя подозреваемым, который вот-вот станет обвиняемым, а затем и осужденным. К бессрочному, до конца каникул, содержанию в платяном шкафу. Или до задержания преступной группировки Карабаса-Барабаса.
Но я собрался с силами и попытался отвлечь его внимание:
– А что за пацаны? Они ему чем-то помогли?
– Да чем они могут помочь? – вздохнул папа (мне показалось, с облегчением, а может, с разочарованием).
Ага, значит, про пистолет Собакин промолчал. (Вредный хитрец, сказал потом про него Алешка.) А мы, дураки, для него стараемся!
Но тут мама отошла от мойки, вытерла руки и взяла Алешкин «фоторобот» работы постмодерниста Собакина. Посмотрела внимательно, прищурилась, нахмурилась, припомнила...
Я тоже приготовился слинять.
– Где-то я эти каракули видела... А, вспомнила! Алешка точно так же рисовал, когда ему два года было. В такой же творческой манере.
Я с облегчением вздохнул, а тут, очень кстати, вернулся Алешка с телефонной трубкой:
– Пап, тебя.
Папа послушал, что ему говорят, и поучительно сказал в трубку:
