Тайна фамильного портрета - Кин Кэролайн (читать книги полные .TXT) 📗

Галерея занимала целый квартал. Это было великолепное каменное здание, построенное в конце девятнадцатого — начале двадцатого века. У входа в галерею развевались американский, французский и испанский национальные флаги. По бокам широкой лестницы, ведущей к входу, возвышались две прекрасные статуи. Нэнси быстро взбежала по ступеням и вошла внутрь. Галерея была оборудована, как настоящий музей. Все звуки приглушались, стояла почти полная тишина. Редкие посетители бродили между экспонатами. Здесь совершенно забывались шум и толчея веселого карнавала, царившие на улицах.

Нэнси поразило богатство и разнообразие произведений искусства, выставленных в залах галереи. Некоторое время она бродила, осматривая коллекцию, а затем спросила служителя, как ей пройти в офис к мистеру Коху.

Нэнси постучала в дверь и вошла в приемную. Встретившая девушку секретарша провела ее к мистеру Коху. Увидев Нэнси, Фердинанд Кох был явно удивлен. Выглядел он гораздо спокойнее, чем накануне, когда являлся в дом к мистеру Ситону.

— Вот уж не ожидал, что так скоро вновь увижу вас, мисс Дру, — сказал он.

— Я буду вам признательна, если вы уделите мне несколько минут, мистер Кох, — улыбаясь, произнесла Нэнси.

— Ах да, вы же детектив! — В голосе Коха не было иронии, но он не скрывал, что это обстоятельство его забавляет.

— Да, кстати, — небрежным тоном продолжила Нэнси, — вы знаете Майкла Вестлейка?

— Конечно, знаю, — ответил Кох, — он мой деловой партнер. И кроме того, мы время от времени встречаемся с ним в обществе.

Нэнси кивнула.

— Понятно, — сказала она. — Но вообще-то я зашла сюда посмотреть три картины Болье, те самые виды города. Я только что была у лейтенанта Дюфора, и он сообщил мне, что вы сомневаетесь в их подлинности.

Кох утвердительно кивнул.

— Верно. Я непременно отдам их на экспертизу, потому что хочу выяснить, подлинники это или нет. Лично я начал сомневаться в том, что они принадлежат кисти Болье. Если «Грезы Даниэль» все-таки найдут и установят, что это подлинное произведение Болье, цена картины неимоверно возрастет, — добавил он. — И если все эти полотна подлинные, цена всей коллекции поднимется. Особенно если учесть тот факт, что Люсьена Болье нет в живых. Кроме того, я убежден, что Болье работал только в Новом Орлеане, и потому все его работы должны быть представлены здесь и больше нигде.

— То есть в галерее Коха?

— Лучшего, более достойного места для них я не могу вообразить, — ответил, улыбаясь, Фердинанд Кох.

— Но ведь Тайлер заявил вам, что никогда не продаст «Грезы Даниэль», — сказала Нэнси. Кох кивнул.

— Да, действительно, он мне так сказал. Но что делать? Мой консультант по финансовым вопросам посоветовал приготовиться к тому, что за этот лот мне придется выложить весьма солидную сумму. Он-то знает, что, ежели я нацелен всерьез на приобретение какой-нибудь вещи, я пойду на все, до конца. И вот увидите, настанет такой момент, когда сам Уоррен Тайлер захочет продать мне портрет.

— В том случае, если портрет к нему вернется, — вставила Нэнси.

— Согласен. Все же я считаю, что Ситон, в конце концов, одумается. Ну какой ему смысл прятать картину? Ведь он не сможет даже ее выставить. Кто муже не думаю, что он украл ее, чтобы потом продать. А записка о выкупе — просто милая шутка. Предполагаю, что он действовал, поддавшись какому-то импульсу. Со временем он поймет свою ошибку, и тогда картина неожиданно где-нибудь обнаружится.

— Будем надеяться, что вы правы, мистер Кох, — сказала Нэнси. — А что, если картину украл не мистер Ситон, а кто-то другой и этот другой в самом деле уничтожит ее?

— Дорогая моя, тогда это будет настоящая трагедия.

— Мистер Кох, объясните мне, что заставило вас усомниться в подлинности трех остальных полотен Болье? Почему вы хотите, чтобы их исследовали эксперты?

— Есть несколько моментов, — ответил Кох. — Но все это только догадки, ни одна из них не может доказать, что эти работы подделки под Болье. Потому я и решил привлечь специалистов, хотя признаю, что и экспертам, возможно, будет не так просто установить факт подделки, если, конечно, он имел место. Видите ли, нередко художники меняют свою манеру, это общеизвестно, и изменение в стиле того или иного мастера необязательно говорит о подделке, это могут быть индивидуальные поиски автора. А теперь я хочу показать вам, что вызвало мои подозрения.

Нэнси достала из сумочки блокнот и ручку и начала записывать то, что объяснял Фердинанд Кох.

— Первое, на что я обратил внимание, — заговорил Кох, — и что заставило меня вглядеться в фактуру письма, — мазок. В работах Болье, которые он обычно выполнял в масле, мазок виден очень хорошо. Он подчеркнут автором. Болье известен как мастер короткого, энергичного мазка. В трех работах, изображающих сцены городской жизни, мазок более размыт.

— Что не характерно для Болье? — спросила Нэнси, продолжая писать в своем блокноте.

— Абсолютно, — согласился Кох. — Но это необязательно должно служить поводом к сомнениям. Возможно, Болье экспериментировал, искал новый метод. К тому же он спрятал эти картины. Можно предположить, что творческие поиски не удовлетворили его. Но уничтожить или выбросить эти свои работы он не мог, поэтому и сложил их там, где они не попадались бы ему больше на глаза. Кто знает, может, так оно и было?

— Но есть и другие моменты, вызывающие сомнение? — допытывалась Нэнси.

— Да. Если бы все дело было только в мазке, я бы, пожалуй, не стал придавать этому такого значения. В сущности, изменение в манере письма такого художника, г как Болье, могло даже повысить художественную ценность его произведений. Но после того, как мне указали на своеобразие мазка, я стал пристальней всматриваться в полотна. И тут мой взгляд упал на подпись, которую он оставлял на каждом полотне.

— Его личную подпись? — переспросила Нэнси.

— Да. Обычно Болье ставил свою подпись в верхнем углу картины, а не в нижнем. И рядом он писал дату, то есть год, когда картина была закончена. Ну, например, Люсьен Болье, тысяча девятьсот сорок шестой год.

— Понятно, — тихонько сказала Нэнси.

— Но на этих трех картинах даты не было, и подпись стояла внизу, в правом углу. — Кох замолчал и устало протер глаза. — Но дело-то в том, что он не всегда надписывал свои работы наверху. Вероятно, есть даже объяснение тому, почему он не поставил дату рядом со своим именем. Тем более если предположить, что он был не в восторге от своих творений. Однако, должен признаться, — продолжал Кох, — когда я обратил внимание на то, что подписи были не на месте, а также отсутствовали даты, это меня насторожило. И вот сегодня утром я сам снял одну из картин с экспозиции и решил рассмотреть ее со всех сторон, в особенности холст. У меня уже были дурные предчувствия, и не напрасно. Как я и ожидал, холст был куплен в магазине, где он был заранее растянут и прикреплен скобками к деревянной раме.

Нэнси, сдвинув брови, вопросительно взглянула на мистера Коха:

— Разве Болье не покупал холст в магазине? — спросила она.

— Нет, — ответил Кох. — Он был мастер старой школы. Он любил сам натягивать холст на подрамники. И прикреплял его к деревянной основе маленькими сапожными гвоздиками со шляпками, причем делал это вручную, а не пришивал скобками. Осмотрев холст, я сел напротив картины и стал внимательнейшим образом ее изучать. Тогда-то я и заметил еще один штрих. Когда Болье писал небо, он всегда использовал лазурь. Как я ни старался, я не смог разглядеть ни пятнышка лазури на картине, висевшей передо мной. На других картинах тоже и следа лазури не было. И все же, все же даже это не основание для сомнений.

— Если брать каждый момент отдельно, то нет, — сказала Нэнси. — Но в целом этого достаточно, чтобы сомнение закрепилось.

— Собственно, к чему я и пришел, — согласился Кох. — К сомнению. И только. Поэтому я и решил обратиться к искусствоведам, экспертам живописи, чтобы они определили, подлинники это или подделки. Впрочем, может оказаться, что это была всего лишь прихоть художника, поиски новой цветовой гаммы, не более. Тем паче что работы эти выполнены им на закате творчества. Вот почему я теперь особенно горю желанием… м-м-м… взглянуть на ту картину, на «Грезы Даниэль».