Избранное - Стрелкова Ирина Ивановна (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Хороший сегодня день - через неделю такого уже и не застанешь.
Затонов для собственного утешения стал припоминать, как спокойно и мудро сумел прожить нынешнюю зиму. С Севостьяновыми - отцом и сыном - каждую субботу уезжал на реку, на подледный лов. Возле лунок у них была сооружена для укрытия от ветра фанерная будка на манер собачьей конуры. Севостьяновы возили с собой примус для обогрева и деревянный, на санных полозьях, сундучок со всем рыболовным снаряжением. Рыбалку они построили капитально - самому Затонову так не суметь. Оба Севостьяновы были серьезны и рассудительны, как сазаны. Прилаживаясь к ним, Затонов старался быть не таким уж бойким и безрассудным окунем, лезущим губой на крючок. Ему хотелось оправдать заботу Севостьянова-отца, веровавшего в целительность рыбалки от разных семейных горестей. У самого Севостьянова семейная жизнь была на редкость благополучная, мирная, и если и случались ссоры с женой, то лишь из-за рыбалки, которую тетя Шура всякий раз ругательски ругала.
У Севостьяновых в любую погоду ловилось хорошо, а у Затонова нет. Он препоручал свою снасть Витюне и шел куда глаза глядят, бродил по зимнему лесу, радуясь вечному зеленому огню елок. Однажды он пошел через реку к чуть возвышавшемуся вдали лесистому островку. Сначала шагал по визгливому, зализанному ветром, плотному снегу и не заметил, как под ногами оказался дочиста выметенный, голый, пузырчатый лед, разрисованный черными трещинами. Затонов подумал, что надо бы вернуться, но островок с кустами, зацветшими нежным инеем, был уже близко. Затонов, окостеневая от напряжения, двинулся дальше. Когда до островка оставалось метра два, ледяное поле ухнуло из-под ног, и Затонов заячьим прыжком выбросился на берег, ухватился за нежные пушистые ветки и почувствовал, как взлетевший иней оседает на его губах сладкой сахарной пудрой. Затонов облизнул губы, сглотнул сладкую слюну и оглянулся: край льда, вмерзший в берег, висел над пустотой, ледяное поле опустилось вниз, в трещинах проступила вода.
К лункам Затонов вернулся дальним, кружным путем. Севостьянов объяснил ему, что такие шутки лед играет, если под ним мелеет река - лед висит над пустотой и потом обрывается. Почему иней оказался сладким, Севостьянов тоже объяснил:
- Со страху засластило.
Севостьянов любил что-нибудь объяснять Затонову. Он был ровесником и другом отца Затонова, только отец успел жениться за год до войны, а Севостьянов ушел на фронт холостым. Затонову минул шестой год, когда Севостьянов при шпорах и орденах вернулся с войны и на радостях, что жив и весь целехонек, пил и гулял напропалую, перессорил в поселке незамужних девчат, ни одну не обойдя своим вниманием, а когда впадал в раскаяние, приходил к Затоновым, вспоминал о погибшем дружке, сам плакал и мать доводил до слез. Женился он много позже. А когда родился Витюня, Севостьянов начал носить Затонову, уже считавшему себя взрослым, потихоньку покуривавшему, леденцовых петухов - видно, думал, что если отцы были ровесниками, то и сыновья должны ими быть.
Витюня Севостьянов к шестнадцати годам вымахал выше отца, но над студеной, дышащей сыростью лункой его широкий вздернутый нос набухал и сопливился, как у младенца. Молодое нерасчетливое тело не держало тепла, Витюня раньше всех промерзал до цыганской дрожи. Ради него отец снимался со льда часа на два раньше, чем требовалось, чтобы успеть на станцию к вечернему поезду. Они по дороге заходили в сельскую чайную, садились за стол, разминая онемевшие спины, знакомая подавальщица несла им перестоявшийся рассольник и битки с серой вермишелью. После первой же ложки у Затонова появлялось ощущение, будто внутри в нем затопили печку и жар пышет в лицо, а потом начинает забирать и ноги, они отогреваются и тихо ноют. Витюня уже в чайной начинал дремать и в вагоне сразу засыпал, по-детски распустив губы, а Севостьянов только тут оживлялся, заводил с соседями беседы на рыболовные и международные темы, и Затонову было чего послушать.
Словом, хороша была нынче зима - ровная, с несильными, но стойкими морозами. Она залечила все семейные болячки, а теперь их заново надо бередить.
По адресу в повестке Затонов отыскал дом, где помещался суд, и с неприятным, стыдным чувством приблизился к дверям - в судах ему раньше бывать не доводилось. Он ждал увидеть за дверьми что-то необычное, но оказалось, что там обыкновенное учреждение с длинными, не очень опрятными коридорами, где толчется немало народу, хотя сегодня и суббота. Разные были тут люди, но все, будто сговорившись, оделись, идучи сюда, поскромнее, а некоторые, как показалось Затонову, нарочно надели что похуже. Особенно бросились ему в глаза огромные валенки с калошами, в них топала по коридору женщина с гладким, холеным лицом. Такую обувь надевают, если нужно целый день простоять на морозе за уличным лотком, а в доме от этих валенок ноги, наверное, горят, как в аду на сковородке.
Затонов еще не понимал, что дело, по которому он сюда пришел, в сравнении с другими решающимися тут делами - сущий пустяк. Он брел по коридору, страдальчески наморщив лоб, и был похож на пациента, который, охая и хватаясь за щеку, плетется к зубоврачебному кабинету мимо сдержанных, печально-спокойных людей, сидящих подле дверей других кабинетов.
Впервые за этот год Затонов ощутил, что ему не терпится как можно скорее встретить Маргариту - во встрече с ней было для него скорейшее начало, а значит, и скорейший конец неприятной процедуры. Затонов искал Маргариту в сумраке длинных коридоров, с надеждой устремлялся за какой-нибудь быстрой и энергичной женской фигурой и, нагнав, ощущал досаду и разочарование оттого, что это оказывалась не Маргарита, а другая женщина, вовсе не похожая на нее ни лицом, ни фигурой, ни походкой. В томительных поисках Затонов почти случайно оказался перед обитой дерматином дверью, на которой в застекленной рамочке висел список дел, назначенных к слушанию на сегодня на четырнадцать часов. В списке он обнаружил и свою фамилию, повторенную дважды: Затоновой к Затонову.
Но почему в четырнадцать, если ему назначено к десяти?
Затонов подергал дверь - она оказалась запертой. Напротив стояла скамья, Затонов решил, что самое лучшее сидеть здесь и ждать, пока появится Маргарита. Но сидел он недолго. Проходившая мимо деловая женщина затребовала у него повестку, мельком глянула в нее и сказала:
- Ваше дело будет слушаться во второй половине дня. К двум не приходите. Лучше к трем…
- Да, но…
- Гражданин, вы об этом еще неделю назад могли справиться. Все давно знают, никто, как видите, не пришел с утра, один вы как с луны свалились.
Кроме Затонова, и в самом деле никто не страдал возле этой комнаты. Все, кроме него, знали, что их дела назначили слушать не с десяти, а после обеда.
Маргарита тоже знала, но не сочла нужным хоть через кого-нибудь передать Затонову. Очень похоже на Маргариту.
День складывался еще горше, чем казалось вначале. Куда деваться до трех? Не будь суббота, Затонов вернулся бы домой, но сегодня мать дома - сидит и за него переживает, за его неудачную семейную жизнь.
В кино, что ли, сходить? Билетов не достанешь.
Затонов побрел по коридору. Спешить ему было некуда. Завидел, что одна из дверей приотворена, подошел к ней, прислушался, что там происходит, - без особого любопытства прислушался, от нечего делать.
- И эти накладные вы передали подсудимому Садчикову? - спрашивал звучный мужской голос.
- Да. То есть нет. Я хочу сказать - не передавала ему, он их сам у меня взял, - сбивчиво отвечал женский голос.
- Скажите, Степанова…
Кто спрашивал, кто отвечал, Затонову не видно. Он видел лишь задние скамьи судебного зала, на которых, напряженно вытянув шеи, сидели какие-то люди. Они сидели на тяжелых дубовых скамьях очень тесно и в то же время разобщенно - так не сидят на рабочем собрании, и в кино так не сидят, даже в трамвае людей сближает общая дорога, а тут все будто отгородились друг от друга.
Затонов потянулся заглянуть подальше, увидеть тех, кто спрашивает и отвечает, но в это время кто-то подошел сзади, и Затонов, скосив глаза, увидел серое сукно с погоном.
