Сундучок, в котором что-то стучит (илл. В.Савина) - Аксенов Василий Павлович (читать книги регистрация txt) 📗
Впрочем, в трамвае мальчик и думать забыл о черной крылатке, которая сидела на несколько рядов впереди и читала газету «Утренняя звезда» на английском языке. Мальчик думал одновременно о многом, мысли его прыгали с предмета на предмет: с радиосигналов из Микронезии на сестер Вертопраховых с их заносчивостью, с универсальной еды Питирима Кукк-Ушкина на предстоящую годовую контрольную по алгебре, с предстоящей поездки на Большие Эмпиреи на свой переходный возраст… Все не совсем ясные ощущения он относил теперь за счет своего переходного возраста, о котором слышал столько тактично приглушенных разговоров в своей семье. Вот и сейчас его снедало какое-то неясное беспокойство, и он думал: «Ох, ломает, ломает меня переходный возраст…» О сундучке, в котором что-то стучит, о пропавшем сундучке он, конечно, тоже думал, но, как ни странно, без особого беспокойства. Сундучок был конечной целью его нового приключения, а цель все-таки, даже удаляясь, даже порой исчезая, остается целью. Цель остается целью, здесь все в порядке. Что же беспокоило его сейчас и почему ему так безотлагательно захотелось увидеть Юрия Игнатьевича?
Подойдя к этой мысли, он вдруг обнаружил себя в полном одиночестве. Пустой, ярко освещенный вагон подходил к последней остановке.
Гена выпрыгнул в темноту, послушал с неизвестным ранее волнением (переходный возраст!), как скрипят и трепещут листвой огромные деревья Приморского Парка Победы, и зашагал к дому Четвёркина.
Он застал своего нового старого друга в воротах. Авиатор выходил из сада с двумя плетеными корзинками в руках. В корзинках были банки моторного масла.
— Привет, дружище Геннадий! — бодро сказал старик. — Собираюсь сменить масло в аппарате. Не хотите ли сопутствовать?
Геннадий взял у него одну из корзин, и они пошли к ангару по пустынной, шумящей на ветру аллее.
— Есть ли новости из мирового эфира или от четырех львов с золотыми крыльями? — спросил авиатор.
— Есть, и пребольшие, — ответил Геннадий и стал рассказывать Юрию Игнатьевичу обо всех событиях прошедшего дня.
Четвёркин внимал мальчику, стараясь не пропустить мимо ушей ни одного слова, как вдруг ахнул и схватился рукой за трепещущую в сумерках молодую осинку.
Двери ангара были открыты, и там в глубине блуждал огонек карманного фонарика.
— Воры! — вскричал авиатор. — Держи! — и ринулся вперед, забыв обо всем, и об опасности в первую очередь.
Фонарик тут же погас. Темнота внутри ангара сгустилась. Конечно, произойди это в 1913 году, юноша Четвёркин, безусловно, заметил бы, что особенно тьма сгустилась слева от входа, что там согнулась какая-то фигура. Увы, пятьдесят лет — срок немалый даже для орлиных глаз, и авиатор не заметил фигуры, он мчался навстречу гибели!
«Так вот для чего интуиция приказала мне ехать на Крестовский!» — подумал Гена, подбегая сзади к фигуре и бия ее одним из тех приемов, что освоил когда-то в так называемом санатории д-ра Лафоню, в окрестностях Лондона.
Прием был проведен удачно. Четвёркин проскочил в ангар, ничего не заметив, а фигура грузно осела набок, уронив на асфальт какое-то звякнувшее оружие.
Нож? Кастет? Пистолет? Геннадий не успел протянуть руку к упавшему предмету, как увидел летящий снизу к его подбородку тупой нос огромного ботинка. Он узнал один из приемов таиландского бокса, но защититься не успел, и в этот же миг искры полетели из его глаз.
Когда Юрий Игнатьевич включил электричество внутри ангара, широкий сноп света осветил аллею и на ней крупного мальчика, сраженного приемом таиландского бокса, а рядом с мальчиком сверкающий, как новогодняя игрушка, пистолет с длинным стволом и глушителем. Метрах в десяти от ангара некто в хлопающей под ветром крылатке, странная полукомическая, полудемоническая фигура, вытаскивала из кустов мотоцикл.
Когда Геннадий поднял голову, рядом взревел мотоцикл. Чуткие ноздри мальчика сквозь запах бензина уловили запах изысканной парфюмерии. Вот странно: переплетались мужской одеколон «Шик-24» и тончайший женский «Мадам Роша».
— Ха-ха-ха! — послышался хриплый смех. Запах никотина и алкогольной изжоги заглушал парфюмерию и бензин. — Ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Торжествующий хохот, короткий взрев мотора, потом стрекотание — и мимо за кустами промелькнула крылатка, наваррский берет, твердый желтый нос, седой ус и бакенбард.
Торжествующий, какой-то животный хохот еще стоял в его ушах, когда он приподнялся на одном локте и поднял сверкающею «елочную игрушку». Вдоль ствола тянулась витиеватая надпись: «Мэйд ин Диснейлэнд». Геннадий вспомнил: такие шутовские надписи были выбиты на самом страшном оружии у наемников из госпиталя д-ра Лафоню, а производилось оно в Гонконге какой-то подпольной фирмой.
Он вскочил на ноги и попал в заботливые объятия старика.
— Дружище Геннадий, что с вами? Вы целы?
— Дружище Юрий Игнатьевич! — вскричал Гена. — На тандеме мы не угонимся за злоумышленником. Не могли бы вы подняться в воздух? Это единственная возможность…
Видно было сразу, что старик в течение своей жизни побывал в разных переделках и привык в этих переделках не задавать лишних вопросов. Он немедленно бросился в кресло своей допотопной птицы и включил вполне современный жигулевский стартер. Мотор не заводился.
Четвёркин поднял капот, похожий на бочок десятиведерного тульского самовара, и увидел струйку бензина, вытекающего из бензопровода. Бензопровод был разрушен. 3лоумышлонник выломал из хитроумной системы Юрия Игнатьевича его любимую деталь, так называемую «флейточку».
«Флейточка» и в самом деле была похожа на какой-то древний музыкальный инструмент, этакая дудочка с тремя клапанами. Она попала в руки авиатору полвека назад при странных обстоятельствах, о которых он расскажет позднее. Сейчас он поведает своему юному другу лишь об одном удивительном свойстве любимой «флейточки».
Когда-то, в нищие двадцатые годы, Четвёркин конструировал очередной двигатель и вдруг хватился, что ему нечем нарастить бензопровод. Тогда и додумался он нарастить бензопровод «флейточкой», предварительно окутав ее толстой медной проволокой. Тогда и заметил Четвёркин странное свойство. Мотор стал заводиться в любую погоду, в любую сырость, в любой мороз. Она, эта «флейточка», как будто прогревала всю бензосистему, как будто сохраняла тепло. С тех пор Четвёркин стал вставлять ее во все свои конструкции и даже брал ее с собой в арктические экспедиции. Полярники не раз удивлялись, как легко заводятся многотонные «АН»-ы пилота Четвёркина, а он только усмехался.
— Вы хотите знать, дружище Геннадий, что за странность была в этой «флейточке»? Дружище мой мальчик, она была теплая! Она всегда была очень теплая, на любом морозе…
— Как будто была сделана из дерева «сульп»… — задумчиво проговорил Гена.
— Что?! — вскричал пилот. — Что-что-что? Дружище юный пионер, не кажется ли вам, что мы, благодаря вашей удивительной интуиции, вновь оказались на пороге тайны?
— Мне кажется, — тихо сказал Гена, — мы оказались на пороге, но…
Дома он застал веселое оживление. Все чемоданы и баулы были вытащены, и туда бросалось имущество, в основном летние короткие маленькие вещи легкомысленных расцветок. Оказалось, что вопрос о поездке на Большие Эмпиреи решен положительно и все собираются в дорогу. Пусть сокращаются большие расстояния…
— А что же сеньор Адольфус Селестина Сиракузерс? — спокойно спросил Геннадий, прикрывая носовым платком распухшую на таиландский манер нижнюю челюсть.
— А вот с этим маленькая неувязочка, дружище сын, — весело сказал папа Эдуард. — В «Интуристе» нам сообщили, что скотопромышленник улетел вечерним самолетом компании «Панам» в Стокгольм. Сундучок, разумеется, он увез с собой. Мы уже сообщили об этом в Оук-Порт сенатору Куче. Республика будет добиваться возвращения национального достояния по дипломатическим каналам.
