Портрет неизвестной в белом - Чудакова Мариэтта Омаровна (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
…Что за колбасой или детской обувью в Москву ни из Тулы, ни еще откуда никто больше не ездит – все везде есть.
Ну, этому и молодые не верили – махали рукой и отворачивались с видом «Чеши-чеши языком, если тебе делать нечего!»
– Ну правду же вам говорю! Везде и все продается – от сникерсов до компьютеров!
– Какие сникерсы? Юнкерсы, что ли? – выкрикнул старик. Немецкие самолеты «Юнкерсы» еще свежи были в его памяти – с военного детства. А про сникерсы он не слыхивал. Как и про компьютеры.
– Есть такие люди, их челноками называют, – повествовал Том, уже войдя во вкус социально-экономической лекции. – Как челнок в ткацком станке или в швейной машине, значит, снуют туда-сюда. Едут за границу с большими легкими складными сумками – сейчас такие делают. Там набивают их купленными дешевыми товарами – ну там майки, трусы, платья, халаты, свитера разные, ветровки, обувь, конечно, тоже, – кроссовки там всякие, и возвращаются домой. Ну, конечно, на таможне отстегивают сколько надо, чтоб весь товар не отобрали. Коррупция у нас есть, конечно, и очень даже большая… Приезжают – и в России всем этим торгуют.
– Где торгуют-то? – выкрикивали ошарашенные женщины, а мужики только сплевывали, нехорошо улыбаясь. Слово «коррупция» явно никто не знал, но и спрашивать не торопились.
– На огромных вещевых рынках. Подороже, конечно, продают, чем купили, но все-таки довольно дешево – моя мама все там покупает, – повествовал Том.
– Так это ж шпекулянты! За это ж сажают! – опять подала голос шепелявая бабка.
– Нет, теперь это слово – спекуляция – даже и не употребляется. У нас считается, что человек имеет право заработать на том, что он купил, перевез к покупателю поближе – и перепродает. Это ведь всем удобно. Мама моя сама в Китай за кроссовками для меня все равно не поедет. Что ж мне – без обуви оставаться? В магазинах дорого все-таки.
Слушатели уже ошалело молчали.
– Вообще кому заработать надо – те тоже едут за границу. Но и к нам в Москву, в Подмосковье на заработки приезжают из других стран – украинцы, белорусы, узбеки…
– Каки-таки другие страны? – выкрикнула неугомонная бабка. – Узбеки-то у нас живут! А белорусы – в Минске, тоже у нас!
– Да нет, не у нас. Украина с Белоруссией тоже отделились давно.
– Куда отделились? Кто им даст-то? Брешешь ты все!
– А со спортом как? – выкрикнул кто-то.
– Хоккеисты все в Канаде теперь играют. – Том хотел добавть «задрафтованные НХЛ», но вовремя сообразил, что этих слов здесь не знают, – И гонорары свои тоже там получают. Некоторые – по 50 миллионов долларов.
Кто-то оглушительно свистнул. И раздалось восклицание:
– Будет тебе не дело-то говорить!
И еще:
– А как он доллары-то на рубли поменяет? За фарцовку-то – вообще вплоть до высшей меры!
– Никаких фарцовщиков у нас больше нет, и «высшей меры» тоже нет, – продолжал осведомленный Том. Про то, как советская власть поступала с людьми, торговавшими долларами, он знал и от мамы, и от отца. – Доллары меняют официально – в сбербанках или в специальных пунктах обмена, в некоторых вообще круглосуточно.
– Быть того не может, – твердо сказал бородатый старик. – У меня младший брат чемпион по боксу был. Так его из-за десяти долларей сажать собирались, тренер спас.
– Боксеры тоже в других странах тренируются, валюту разных стран привозят, здесь у нас любую поменять можно, – невозмутимо продолжал Том. Его дело было – сообщить информацию. А там уж хочешь – верь, хочешь – не верь.
– Где «здесь»-то? – выкрикнул женский голос.
– Как – где? У нас, в России, где мы с вами живем.
– Не знаю, где ты живешь. Мы в Советском Союзе живем. Чего ты сказки-то нам рассказываешь?
А, например, какие книги сейчас выходят – вообще никто Тома не спросил. Похоже было, что здесь ничего не читают.
Глава 20
Немножко про цензуру
Но Том все-таки не удержался и сказал:
– Цензуры больше нет. Писатели пишут что хотят – и печатают. Солженицын давно вернулся в Россию, выступает по телевизору.
Двое, во всяком случае, из присутствовавших оторопели. Они явно вспомнили, что Солженицын – это такой предатель родины, который при Сталине долго отбывал срок (наверно, за дело!..), а потом его Брежнев «выдворил» (они это слово помнили) – в самолет запихнули, курс на Германию Западную, и дело с концом. И гражданства лишили. Так что вернуться обратно в Советский Союз он ни в коем разе не мог.
А что никакого Советского Союза давно нет, а Германия не поделена уже на «капиталистическую» и «социалистическую», жители поселка не знали и представить себе не могли.
Про цензуру же здешние люди вообще никогда не слышали. Что это за зверь такой – цензура – и с чем ее едят, они не представляли.
И не удивительно. При советской власти предварительная цензура была жесткая. Что значит – предварительная? А вот то: если цензор свой штамп на сверстанную и уже подготовленную к печати книгу или журнал не ставил – то есть не разрешал какое-то стихотворение, статью или роман печатать, – то ни одно издательство, ни одна газета это напечатать в Советском Союзе не могли. Разве только за границей опубликовать тайком – да еще потом за это в лагерь попасть, только не в пионерский…
Этого в ХХ веке ни в одной порядочной стране – ни во Франции, ни в Италии, ни в Швеции и так далее – конечно, давным-давно не было. Там автор и издатель печатали что хотели, и разрешения ни у кого не спрашивали. А если нарушили какой-то закон, готовы были отвечать по суду – точно так, как стало сейчас, уже после советской власти, и в России тоже.
В Советском Союзе не только на книгу – на каждую строчку печатную, на открытку даже, на маленький календарик или большую афишу – нужно было получить цензурное разрешение. А считалось-то, что никакой цензуры нет, даже слово это не произносилось. И в школе учили, что цензура только при царе была. А того, кто решался сказать: «В Советском Союзе есть цензура», сразу объявляли антисоветчиком и могли посадить в тюрьму.
Но если уж про это говорить, то подробно и основательно. И потому мы этот сложный разговор лучше пока вообще отложим.
…И тут снова заговорила вредная бабка, но совсем другим голосом. Будто кто-то вдруг дал ей пыльным мешком по башке – и до нее все сразу дошло.
Теперь она уже просила-молила Тома «отвезть» ее в город – к крестнице.
– Крестница-то моя сама уж штарая. Жива ли – не знаю. Годков пятнадцать уж писем-то нет.
А Часовой в это время на улице говорил по мобильному с Омском, вернее, не говорил, а кричал, поскольку только что узнал от Сани и Леши о побеге Харона.
– Три отделения милиции, Калуга, сразу вырубить надо! – кричал Часовой. – 3-е, 4-е и 8-е! Они в плотной с ним связке! Если не успеете – менты по трупам пойдут! Всех кровью умоют – у них шкура ведь задымилась! Как-как – сами сообразите – как!..Да ты что – я тебе про мочиловку, что ли?! У меня хоть крыша давно съехала с этими делами, но не насовсем ведь, держится краешком. Имею в виду – от дел их как-то отключить, обесточить! Если, говоришь, прокурор Сибирского округа прилетел, так он сам решит – как. Вы ему только ориентировку дайте! Но тут по-быстрому надо, слышишь? Харон спать не будет! Понял, понял – прямо сейчас выдвигаемся! У автовокзала, понял!
Том уже заканчивал свою лекцию, когда Часовой вернулся в «агитпункт», сосредоточенный и энергичный.
– Выезжаем прямо сейчас!
– Бабушка с нами просится, – подала голос Женя.
– Десять минут на сборы!
И бабка, неожиданно показав спортивную реакцию, ловко подобрала подол длинной юбки и проворно кинулась к своей хате.
