Кортик. Бронзовая птица - Рыбаков Анатолий Наумович (бесплатные версии книг TXT) 📗
Миша быстро вскарабкался обратно на забор и закричал:
— Что, взяли? Эх вы, пугалы огородные!
Это была самая обидная для огородных кличка. В Мишу полетел град камней. Он скатился с забора во двор, на лбу его набухала шишка, а камни продолжали лететь, падая возле самого дома, из которого вдруг вышла бабушка. Она близоруко сощурила глаза и, обернувшись к дому, кого-то позвала. Наверное, дядю Сеню…
Миша прижался к забору:
— Ребята, стой! Слушай, чего скажу!
— Чего? — ответил кто-то за забором.
— Чур, не бросаться! — Миша снова влез на забор, с опаской поглядел на ребячьи руки. — Что вы все на одного? Давайте по-честному — один на один.
— Давай! — закричал Петька Петух, здоровенный парень лет пятнадцати.
Он сбросил с себя рваную кацавейку и воинственно засучил рукава рубашки.
— Уговор, — предупредил Миша, — двое дерутся, третий не мешай.
— Ладно, ладно, слезай!
На крыльце рядом с бабушкой уже стоял дядя Сеня. Миша спрыгнул с забора. Петух тут же подступил к нему. Он почти вдвое больше Миши.
— Это что? — Миша ткнул пальцем в железную пряжку Петькиного пояса.
По правилам во время драки никаких металлических предметов на одежде быть не должно. Петух снял ремень. Его широкие, видно отцовские, брюки чуть не упали. Он подхватил их рукой, кто-то подал ему веревку. Миша в это время расталкивал ребят: «Давай побольше места!..» — и вдруг, отпихнув одного из мальчиков, бросился бежать.
Мальчишки с гиком и свистом кинулись за ним, а сзади всех, чуть не плача от огорчения, бежал Петух, придерживая рукой падающие штаны.
Миша несся во всю прыть. Босые его пятки сверкали на солнце. Он слышал позади себя топот, сопение и крики преследователей. Вот поворот. Короткий переулок… И он влетел на свою улицу. Ему на выручку бежали алексеевские, но огородные, не принимая драки, вернулись к себе.
— Ты откуда? — спросил рыжий Генка.
Миша перевел дыхание, оглядел всех и небрежно произнес:
— На Огородной был. Дрался с Петухом по-честному, а как стала моя брать, они все на одного.
— Ты — с Петухом дрался? — недоверчиво спросил Генка.
— А то кто? Ты что ли? Здоровый он парень, во какой фонарь мне подвесил! — Миша потрогал шишку на лбу.
Все с уважением посмотрели на этот синий знак его доблести.
— Я ему тоже всыпал… — продолжал Миша, — запомнит! И рогатку отобрал. — Он вытащил из-за пазухи рогатку с длинными красными резинками. — Эта получше твоей будет.
Потом он спрятал рогатку, презрительно посмотрел на девочек, формочками лепивших из песка куличики, и насмешливо спросил:
— Ну, а ты что делаешь? В пряточки играешь, в салочки? «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять…»
— Вот еще! — Генка тряхнул рыжими вихрами, но почему-то покраснел и быстро проговорил. — Давай в ножички.
— На пять горячих со смазкой.
— Ладно.
Они уселись на деревянный тротуар и начали по очереди втыкать в землю перочинный ножик: просто, с ладони, броском, через плечо, солдатиком…
Миша первый закончил все фигуры. Генка протянул ему руку. Миша состроил зверскую физиономию и поднял кверху два послюнявленных пальца. Генке эти секунды кажутся часами, но Миша не ударил. Он опустил руку и сказал: «Смазка просохла», — и снова начал слюнявить пальцы. Это повторялось перед каждым ударом, пока Миша не влепил наконец Генке все пять горячих, и Генка, скрывая выступившие на глазах слезы, дул на посиневшую и ноющую руку.
Солнце поднималось все выше и выше. Тени укорачивались и прижимались к палисадникам. Улица лежала полумертвая, едва дыша от неподвижного зноя. Жарко… Надо искупаться…
Мальчики отправились на Десну.
Узкая, в затвердевших колеях дорога вилась полями, уходившими во все стороны зелено-желтыми квадратами. Эти квадраты спускались в ложбины, поднимались на пригорки, постепенно закруглялись, как бы двигаясь вдали по правильной кривой, неся на себе рощи, одинокие овины, ненужные плетни, задумчивые облака.
Пшеница стояла высоко и неподвижно. Мальчики рвали колосья и жевали зерна, ожесточенно сплевывая пристающую к нёбу шелуху. В пшенице что-то шелестело. Испуганные птицы вылетали из-под ребячьих ног.
Вот и река. Приятели разделись, на песчаном берегу и бросились в воду, поднимая фонтаны брызг. Они плавали, ныряли, боролись, прыгали с шаткого деревянного моста, потом вылезли на берег и зарылись в горячий песок.
— Скажи, Миша, — спросил Генка, — А в Москве есть река?.
— Есть. Москва-река. Я тебе уже тысячу раз говорил.
— Так по городу и течет?
— Так и течет.
— Как же в ней купаются?
— Очень просто: в трусиках. Без трусов тебя к Москве-реке за версту не подпустят. Специально конная милиция смотрит.
Генка недоверчиво ухмыльнулся.
— Чего ты ухмыляешься? — рассердился Миша. — Ты, кроме своего Ревска, не видал ничего, а ухмыляешься!
Он помолчал, потом, глядя на приближающийся к реке табун лошадей, спросил:
— Вот скажи: какая самая маленькая лошадь?
— Жеребенок, — не задумываясь ответил Генка.
— Вот и не знаешь! Самая маленькая лошадь — пони. Есть английские пони, они — с собаку. А японские пони — вовсе с кошку.
— Врешь!
— Я вру? Если бы ты хоть раз был к цирке, то не спорил бы. Ведь не был? Скажи: не был?.. Ну вот, а споришь!
Генка помолчал, потом сказал:
— Такая лошадь ни к чему: ее ни в кавалерию, никуда…
— При чем тут кавалерия? Думаешь, только на лошадях воюют? Если хочешь знать, один матрос трех кавалеристов уложит.
— Я про матросов ничего не говорю, — сказал Генка, — а без кавалерии никак нельзя. Вот банда Никитского — все на лошадях.
— Подумаешь, «банда Никитского»!.. — Миша презрительно скривил губы. Скоро Полевой поймает этого Никитского.
— Не так-то просто, — возразил Генка, — его уже год всё ловят, никак не поймают.
— Поймают! убежденно сказал Миша.
— Тебе хорошо говорить, — Генка поднял голову, — а он каждый день крушения устраивает. Отец уж боится на паровозе ездить.
— Ничего, поймают.
Миша зевнул, зарылся глубже в песок и задремал. Генка тоже дремлет. Им лень спорить: жарко. Солнце обжигает степь, и, как бы спасаясь от него, молчаливая степь лениво утягивается за горизонт.
Глава 3
ДЕЛА И МЕЧТЫ
Генка умел домой обедать, а Мишка долго бродил по многолюдному и горластому украинскому базару.
На возах зеленели огурцы, краснели помидоры, громоздились решета с ягодами. Пронзительно визжали розовые поросята, хлопали белыми крыльями гуси. Флегматичные волы жевали свою бесконечную жвачку и пускали до земли длинные липкие слюни. Миша ходил по базару и вспоминал кислый московский хлеб и водянистое молоко, выменянное на картофельную шелуху. И Миша скучал по Москве, по ее трамваям и вечерним тусклым огням.
Он остановился перед инвалидом, катавшим по скамейке три шарика: красный, белый и черный. Инвалид накрывал один из них наперстком. Партнер, отгадавший, какого цвета шарик под наперстком, выигрывал. Но никто не мог отгадать, и инвалид говорил одураченным:
— Братцы! Ежли я всем буду проигрывать, то последнюю ногу проиграю. Это понимать надо.
Миша разглядывал шарики, как вдруг чья-то рука опустилась на его плечо. Он обернулся. Сзади стояла бабушка.
— Ты где пропадал целый день? — строго спросила она, не выпуская Мишиного плеча из своих цепких пальцев.
— Купался, — пробормотал Миша.
— «Купался»! — повторила бабушка. — Он купался… Хорошо, мы с тобой дома поговорим.
Она взвалила на него корзину с покупками, и они пошли с базара.
Бабушка шла молча. От нее пахло луком, чесноком, чем-то жареным, вареным, как пахнет на кухне.
«Что они со мной сделают?» — думал Миша, шагая рядом с бабушкой. Конечно, положение его неважное. Против него — бабушка и дядя Сеня. За него — дедушка и Полевой. А если Полевого нет дома? Остается один дедушка. А вдруг дедушка спит? Значит, никого не остается. И тогда бабушка с дядей Сеней разойдутся вовсю. Будут его отчитывать по очереди. Дядя Сеня отчитывает, бабушка отдыхает. Потом отчитывает бабушка, а отдыхает дядя Сеня.
