Малыш с Большой Протоки - Линьков Лев Александрович (читать книги бесплатно полностью txt) 📗
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ЛЕКАРСТВО БОЦМАНА ДОРОНИНА
В представлении людей, знакомых с моряками лишь по старым приключенческим романам да понаслышке, боцман — это обязательно широкоплечий здоровяк, непременно усач, обладатель немыслимого баса, грубый в обращении с подчинёнными и любитель крепко выпить.
Устаревшее представление! Совсем другой у нас нынче боцман. Семён Доронин со сторожевика «Вихрь», к примеру, всегда чисто-начисто выбрит, на матросов никогда не покрикивает, спиртное употребляет в редких случаях и в самую меру и отдаёт команды не громоподобной октавой, а нормальным человеческим голосом. Верно, роста он отменного и действительно широк в плечах, но это, как известно, даётся не чином и не^должностью.
Отец Семена, Никодим Прокофьевич, лет двадцать работал главным неводчиком Усть-Большерецкой рыбалки на западном побережье Камчатки, и семилетним мальчишкой Семён уже играл со сверстниками в ловцов и курибанов [2]. В девять отец взял его с собой на глубинный лов сельди; к четырнадцати годам он начал помогать ловцам забрасывать невод, а в шестнадцать — носил робу с отцовского плеча и чувствовал себя заправским рыбаком.
Третье поколение Дорониных рыбачило на Камчатке к тому времени, когда Семёна призвали на военно-морскую службу. Семёнов дед, Прокофий Семёнович, подался сюда с Каспия ещё в двадцатых годах. В ту пору на камчатских рыбалках посезонно работали неводчиками японцы с Хоккайдо. Они приводили с собой кавасаки с моторами фирмы «Симомото» и в секрете от русских кроили и шили ставные неводы.
Давно уже на Камчатке и неводчики свои, русские, и неводы скроены и сшиты собственными руками, и кавасаки срои, построенные во Владивостоке или Петропавловске-Камчатском.
Хочется добавить ещё, что не верно, будто все боцманы — любители прихвастнуть, «потравить», выражаясь по-моряцки. Семён Доронин, напротив, принадлежит к той породе моряков, которые попусту рта не открывают и при чьём-либо намёке на их личные заслуги начинают рассказывать о заслугах других.
Узнав всё это о Доронине от капитана третьего ранга Баулина и земляка Семёна— рулевого Игната Атласова (не от Владимира ли Атласова, открывателя Камчатки, пошёл его род?), я и не пытался расспрашивать боцмана о личных боевых делах, хотя грудь его украшали медали «За отвагу» и «За отличие в охране государственной границы СССР».
Но не мог я не спросить у Доронина, что это за лекарство такое он придумал, чтобы обратить Алексея Кирьянова в морскую веру и излечить от хандры.
— На океанской водичке лекарство, — добродушно усмехнулся Доронин, когда мы с ним расположились покурить на мысу, над Малым проливом.
— Алексей тоже любил на этих камушках сиживать, — добавил он, набивая трубку.
— И часами смотрел, как волна бьёт о берег, — вспомнил я рассказ Баулина.
— Будто повинность отбывал, — подтвердил Доронин. Он с наслаждением затянулся, примял большим, пожелтевшим пальцем табак. — По правде сказать, я и до разговора с капитаном третьего ранга соображение имел, что неспроста Алексей особняком держится. Ни одного дружка у него нет, смеяться вроде бы от рождения не умеет и, кроме «да», «нет», будто и слов не знает. Не иначе, как у парня что-то камнем на душе лежит, какая-то заноза в сердце засела. В прямую пришвартовываться к Алексею с расспросами я остерегался. Иному ведь человеку легче душевную боль в одиночку пережить. О том, что у него в черноморской школе приключилось, мне, как говорится, в общих чертах было известно. Однако после того, как товарищ Баулин рассказал всё в подробностях да ещё добавил насчёт письма, что Ольга Захаровна привезла Алексею, я решил: «Баста! Нельзя больше оставлять парня один на один со своей хандрой, не по-партийному получается». А тут ещё, как на грех, у него две новые крупные беды по службе вышли. Совсем он после этого в уныние впал.
— Что такое?
— Сквернее скверного: задремал на ночной вахте. Бывший наш командир базы кавторанг [3] Самсонов (он тогда ещё в кавторангах ходил) дал Алексею пять суток ареста, а комсомольцы добавили к старому выговору строгача с предупреждением. Товарищ Баулин тогда тоже «на вид» в приказе по базе получил за упущение в дисциплине на корабле.
Не прошло и недели — снова наш Кирьянов отличился: во время учебной тревоги без карабина из кубрика на палубу выскочил. Пробоина! Да ещё при командире базы! Он тогда хотел списать Кирьянова с корабля на берег, да товарищ Баулин поручительство за него дал. Само собой, ещё двое суток на губе [4] Алексею пришлось отсидеть.
Вскоре, вот так же утром, я, будто невзначай, очутился рядком с Алексеем на этом самом мыске. «Ба, говорю, тут Кирьянов! А я-то думал, что мне одному по душе эти камушки». Алексей вскочил было, да я придержал его: «Сиди, сиди, мы не на службе». Он всем своим видом даёт понять, что, дескать, не до вас мне, товарищ боцман, не до разговоров. А я будто и не замечаю его настроения, говорю: «Вот, мол, ты, Алёша, грамотнее меня, как-никак на педагога учился, небось физику насквозь знаешь».
«А что толку, что учился? — перебивает. — Только напрасно деньги на меня тратили». Чуете, на какой галс повернул? Я обратно вроде бы не замечаю его ершистого настроения, иду прежним курсом: «Подмога мне твоя нужна, Алёша, будь добрый, подскажи: какая лампа в высокочастотной части радиопередатчика является преобразователем, а какая усилителем промежуточной частоты?»
«Этого-то, отвечает, я как раз и не знаю».
«Жаль, сокрушаюсь, и я, как на грех, запамятовал! Салаги [5] интересовались, а боцман Доронин отговаривался: «В другой раз объясню». Срамота! У радистов спросить — вовсе стыда не оберёшься…»
Сидим, молчим. Я покуриваю. Кирьянов камешки с руки на руку перекатывает. Сроду я в таких артистах не бывал!
Выбил трубку, вздыхаю: «Эх, а ещё в моряках мы с тобой, Алёша, ходим! Беда, что дружок мой один, дальномерщик с «Буйного», не в своей тарелке — он бы мне в момент всё разъяснил; вторую специальность освоил — радист первого класса. Да к нему сейчас и не подступись».
«Как это — не в своей тарелке?» — спрашивает Алексей.
«А вот так, в полном расстройстве: невеста у него на материке осталась. Клялась, божилась: «Ждать буду». А сама за другого выскочила».
Алексей и вовсе помрачнел (видно, понял намёк): «Насильно мил не будешь».
«Золотые слова! — отвечаю. — Вот и я дружку твержу: «Вместо, говорю, того чтобы терзаться, ты бы лучше мозги проветрил, делом бы каким-нито занялся, беседу бы с салагами, к примеру, провёл насчёт своего боевого опыта. Желаешь — я вмиг договорюсь с комсомолом. Глядишь, за делом и тоску унесёт».
Опять молчит Алексей. Я, наверное, трубок пять выкурил. Спугнуть парня штука нехитрая, с бескозыркой в раковину спрячется и не вытащишь. С какого же фланга к нему заход сделать? Вспомнил вдруг, что он утром купался за базой, с отпрядыша нырял, говорю: «Как это ты расхрабрился — вода-то ледянущая?»
«Мы, отвечает, в Ярцеве в Вопи — речка там у нас такая — круглый год купались».
«А кто ж это «мы»? Что за лихие такие ребята?»
«Обыкновенные. Студенты».
«Коллективно, значит, уточняю, коллектив — штука великая: один человек камень поднимет, коллектив гору свернёт. Вот бы нам молодых матросов круглый год купаться приучить…»
На том наш разговор и закончился: подошло время заступать на вахту. А назавтра заглянул в библиотеку, спрашиваю: «Был у вас сегодня младший комендор Кирьянов с «Вихря»?» — «Был». — «Какие книжки взял?» — «Справочник радиолюбителя». Ну, думаю, диагноз поставлен правильно.
Боцман набил новую трубку, раскурил её, пустил кольцо дыма, которое вмиг разорвал ветер.
— Какое же такое лекарство вы прописали Кирьянову?
— На солёной океанской водичке, — хитро прищурившись, повторил Доронин. — В тот год, как природой и положено, к концу мая началась пора бусов и туманов. Вы, случаем, не читали лоции Тихого океана и Охотского моря? Там всё в точности описано: нет на земном шаре другого места, где висят такие туманы, как над Средними Курилами. Неделями висят. Из-за тумана всё так нескладно и приключилось. Боцман в сердцах махнул рукой:
2
Курибаны — приёмщики рыболовецких судов на берегу.
3
Кавторанг — капитан второго ранга.
4
Губа, гауптвахта — помещение для краткосрочного заключения военных, арестованных за какую-либо серьёзную провинность.
5
Салага — молодой матрос, новичок.