Кот, который там не был - Браун Лилиан Джексон (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
Квиллер решил, что эту серию снимков следовало бы назвать «Туризм», и, придя в амбар, он сразу же разыскал жёлтые коробки Буши и вытащил все три фотографии. Глянцевая поверхность каждой из них была повреждена шершавым языком Коко, и во всёх трёх женщинах он узнал Мелинду.
ТРИНАДЦАТЬ
Это была неделя, когда средства массовой информации открыли для себя Мускаунти. Округ вдруг превратился в столицу игрушечных медвежат. Статья Квиллера и фотографии Буши, появившиеся во «Всякой всячине», привлекли внимание телеграфных агентств и были опубликованы в нескольких крупных газетах страны, и группа телевизионщиков в четверг прилетела из Центра, чтобы заснять коллекцию и взять интервью у её собирателей.
На этой неделе произошёл также целый ряд грабежей со взломом в богатом районе Перпл-Пойнт, что, естественно, произвело впечатление на людей с телевидения. И, наконец, на этой неделе начиналась свободная распродажа имущества Гудвинтера, и в пятницу Квиллер пошёл на предварительный показ.
Тихий и широкий Гудвинтер-бульвар находился неподалеку от Мейн-стрит. Два каменных пилона в его начале, казалось, призваны были создать атмосферу исключительности этого места. Это был тупик длиной в три квартала со старомодными уличными фонарями в средней части тупика, который заканчивался небольшим сквером с памятником – гранитным монолитом около двенадцати футов высотой, сооруженным в память о четырех братьях Гудвинтерах, основавших город. Их особняки вместе с особняками других магнатов, наживших себе состояния торговлей лесом или ведением горных работ, стояли по обеим сторонам бульвара. Квиллер часто гулял здесь, это место привлекало его интересной архитектурой и почти полным отсутствием уличного движения, разве что изредка какая-нибудь машина заворачивала за угол дома и исчезала в гараже.
Но в пятницу всё выглядело по-другому. Запрет на парковку сняли, и на обеих сторонах бульвара впритык друг к другу стояли машины, а те, которым не хватило места, постоянно курсировали туда-сюда в надежде дождаться освобождения участка для стоянки. Многие сдались и оставили машины на Мейн-стрит. Что касается тротуаров, то их заполняли люди, идущие на предварительный показ или возвращающиеся с него, а у дома сто восемьдесят собралась большая толпа.
Квиллер подошёл к женщине, стоявшей с краю, и спросил её, что происходить. Узнав его усы, она взвизгнула от радости и сказала;
– О мистер Квиллер! Нас не пускают внутрь, пока зашедшие раньше не выйдут. Я здесь с одиннадцати часов. Жалею, что не прихватила с собой бутерброды.
Никто, однако, не проявлял нетерпения. Посетители, постепенно приближаясь ко входу в особняк, дружески беседовали. Квиллер скользнул к задней части дома и воспользовался своим журналистским удостоверением, чтобы проникнуть туда, хотя это было излишним – вполне хватило бы его знаменитых усов.
Он зашёл в просторную кухню, которая могла бы вместить трёх кухарок; женщина, варившая кофе в электрическом кофейнике, предложила ему выпить чашечку. Он согласился и сел на табурет как раз в тот момент, когда в кухню вошел Фокси Фред в красной куртке и своей неизменной ковбойской шляпе. Квиллер, включив магнитофон, спросил его:
– Во сколько вы оцениваете имущество старика Гала?
– Сокровища четырёх поколений, уходящие за бесценок! – ответил аукционист, известный тем, что никогда не занижал цену. – Самая престижная распродажа за всю историю Мускаунти! Через пятьдесят или семьдесят лет наши внуки будут с гордостью говорить, что являются владельцами какой-нибудь кружки или ножниц, некогда принадлежавших великому филантропу двадцатого века?
– Но, Фред, такого рода распродажа вызывает переполох в тихом районе, – заметил Квиллер. – Почему вы не вывезли отсюда эти вещи и не устроили аукцион в каком-нибудь павильоне за городом?
Дочь покойного просила устроить свободную распродажу здесь, а клиент всегда прав, – сказал Фокси Фред, прихлебывая большими глотками кофе. – Ну, мне надо возвращаться к работе.
В больших комнатах первого этажа громоздкая фамильная мебель была придвинута к стенам, а ковры свернуты в рулоны. Длинные раздвижные столы ломились от фарфора, хрусталя, серебра, белья и антикварных безделушек. Но во всём проглядывала печаль, присущая дому, в котором в течение двадцати пяти лет из-за болезни миссис Гудвинтер не устраивалось ни торжественных обедов, ни дневных чаепитий, ни коктейлей.
Толпы любопытных ходили между столами, рассматривая предметы, узнавали цену и бормотали свои соображения по этому поводу, а аукционисты в красных куртках повторяли:
– Не задерживаться! Есть ещё много желающих попасть сюда.
Трое охранников, стараясь привлечь к себе как можно больше внимания, слонялись повсюду с выражением серьёзной озабоченности на лицах.
Квиллер ходил взад-вперед по комнатам, задавая вопросы посетителям! «Что привело вас сюда?.. Вам что-нибудь понравилось?.. Как вам цены?.. Вернётесь ли вы сюда, чтобы что-нибудь купить?.. Знали ли вы семью Гудвинтеров?..»
Сам он присмотрел себе складной нож, на серебряной рукояти которого были выгравированы инициалы доктора, стоил нож сто пятьдесят долларов.
Наверху народу было чуть поменьше. Сундуки, туалетные столики и разобранные кровати стояли у стен, а на длинных столах в центре комнат лежали одеяла, полотенца и тому подобные вещи. Одежда висела на вешалках. В одной из опустевших комнат жила, очевидно, Мелинда, она вывезла оттуда мебель, но воздух всё ещё был пропитан запахом её духов.
В конце второго этажа находилась большая комната, в которую никто не входил, разве что случайный посетитель просовывал голову в дверной проём и тотчас убирал её обратно. Комната была высотой в два этажа, с тремя окнами, выходящими на север. Здесь, вероятно, и размещалась мастерская доктора Гала. Все стены были увешаны холстами или покрыты росписями по сухой штукатурке; яркие картины заполняли полки, идущие от пола до потолка, и лежали на столах, привезённых аукционистами. Квиллер понял, что всё это было создано за двадцать пять лет одинокой жизни. Ни одна картина не превосходила по размерам обычную книгу. Все они представляли собой плоскостные изображения животных на фоне далекого от реальности пейзажа, для которого доктор всегда использовал ярко-зелёную краску с желтоватым отливом и кобальтовую синь. Красные коты и бирюзовые собаки, встав на задние лапы, танцевали друг с другом. Оранжевые утки с пурпурными клювами дружелюбно крякали, глядя друг на друга. В вышине, подобно аэропланам, летали тигры и кенгуру. Это были те самые картины, которые одновременно и изумляли, и забавляли старого мистера Хорнбакла. Объявление, гласившее, что картины продаются по доллару за штуку, подстегнуло Квиллера сбежать вниз на кухню и позвонить в школу, где Милдред Хенстейбл преподавала рисование и домоводство.
– Она на уроке, – сказал бесцветный голос в учительской.
– Это срочно! Звонит Джим Квиллер! Позовите её к телефону! – Он с готовностью называл своё имя, когда это требовалось для дела.
– Одну минуту, мистер Квиллер. Запыхавшаяся учительница рисования взяла трубку.
– Милдред, это Квилл, – сказал он. – Я нахожусь в доме Гудвинтеров на предварительном показе перед распродажей, и здесь есть некоторые вещи, которые тебе надо обязательно увидеть! Когда ты сможешь попасть сюда?
– Я освобожусь через час – урок только начался.
– Сбеги с урока и как можно скорее приезжай сюда! Обещаю, вернешься в школу прежде, чем тебя хватятся. Иди с чёрного хода. Действуй моим именем!
Когда Милдред появилась, они поднялись наверх по лестнице для прислуги, ведущей из кухни. Квиллер объяснил:
– У доктора Гала было тайное увлечение. Он писал картины.
– Господи! – При виде их у Милдред перехватило дыхание.
– Я реагировал точно так же! Они оценены по доллару каждая и никого не заинтересовали. Сто долларов было бы более подходящей ценой. А соответствующая картинная галерея, возможно, заплатила бы и по тысяче. Я ничего не понимаю в живописи, но мне случалось видеть в музеях и более безумные полотна.
