Малыш с Большой Протоки - Линьков Лев Александрович (читать книги бесплатно полностью txt) 📗
Скучать, конечное дело, на заставе некогда, целый день крутишься, вертишься, будто заводной. А всё-таки — от самого себя, от своих мыслей никуда ведь не скроешься! — Ермолай на'чал подумывать, что зря он не попросился на флот: там, по крайней мере, море, штормы, дальние походы. Всяких сложных, умных машин и механизмов на корабле полным-полно…
Антон Курочкин прислал на днях письмо с Северного флота. Вот у него жизнь! Пишет, что недавно они спасли в восьмибалльный шторм норвежский корабль, терпевший бедствие. За смелость и находчивость Антону объявлена благодарность. И фотографию свою Антон прислал. Бравый такой моряк, в бескозырке с ленточками, полосатая тельняшка на груди виднеется. И как всегда — нос кверху.
А Ермолаю в ответ нечего и писать. Он и домой-то много не пишет: «Жив, здоров. Службой и товарищами доволен». Одному учителю истории Фёдору Ильичу — самому любимому учителю — настрочил длинное письмо: подробно описал, как организовал на заставе шахматный турнир и занял в нём первое место. А о своих деудачах, о придире старшине — никому ни слова.
Обо всём этом часто думалось днём, сейчас же пришли совсем другие мысли. Всё вокруг ночью незнакомое, таинственное, всё наполнилось скрытыми опасностями и тревогами. Ермолай до боли, до ломоты в глазах всматривался во тьму. Ведь противоположный берег реки был не просто началом чужой земли, частью иностранного государства, где вот также лежат сейчас чужие солдаты. Это было место, откуда могли прийти враги, задумавшие причинить нам вред. Может быть, в эти самые минуты они собираются и готовятся там в тайный поход, проверяют оружие.
Откуда-то из лесу донёсся протяжный волчий вой, и Ермолаю стало не по себе от этой дикой жалобы одинокого голодного зверя. Бывалые пограничники, тот же Ивлев, предупреждали, что в ночном наряде одолевает предательский сон. Непостижимо, как тут можно уснуть, да ещё в такой мороз! На ногах были шерстяные носки, фланелевые портянки, валенки, а всё равно пальцы прихватывало. Побегать бы, попрыгать бы, похлопать руками по бокам — но нельзя, нужно лежать тихо, незаметно, чтобы тебя и не видно и не слышно было.
Опять завыл волк, на этот раз ближе. Жутко! В Ивановке голодные волки нередко выли по ночам, чуть ли не под самыми окнами, но никогда так жутко не было. Скорее бы утро!..
Но что это? Люди? Пять человек. Ползут по льду и уже так близко от берега! Пятеро против двоих! Как их задержать? И неужели сержант их не видит? Тронул Ивлева за рукав. Пусть Ивлев возьмёт на себя троих нарушителей, с двумя остальными попытается управиться Ермолай. Весь дрожа не то от холода, не то от волнения, он так порывисто дышал, что сухие снежинки взлетали пухом, попадали в нос, на щёки и тотчас таяли. Чего же. сержант медлит?
— Это лунки! — спокойно прошептал Ивлев. — Лунки во льду. Рыбаки днём продолбили.
Сo стыда можно сгореть! Ермолай взглянул влево и замер: из соседнего орешника на них были нацелены винтовки. Одна, вторая… три.
Вот они где, враги, — рядом! Ермолай схватился за сумку с гранатами.
— Отставить! — прошептал сержант. — Это старая изгородь…
— Со многими на первых порах такое случается, — говорил Ивлев, когда они шли утром по дозорной тропе. — И со мной бывало: то пень за человека примешь, то дерево. Да уж лучше пень принять за нарушителя, чем нарушителя — за пень. Прошлым летом идём мы вот так же со старшиной Петековым и вдруг видим: залегли в траве трое. Не иначе, думаем, это бандиты! А оказалось, медвежата! Учуяли нас, перепугались и попрятались. Вот было смеху.
— А за что старшина меня невзлюбил? — забыв о ночных страхах, спросил невпопад Ермолай.
— Глупости болтаешь! — оборвал Ивлев. — Побольше бы таких людей, как наш старшина…
Когда они возвратились утром на заставу, Ивлев доложил начальнику, что за время пребывания их в наряде нарушений государственной границы не обнаружено, и добавил:
— Ещё желает рассказать товарищ Серов.
Ермолай ничего говорить не собирался и в недоумении уставился на сержанта. Тот напомнил ему о жердях…
— Жерди? Вы приняли жерди за винтовки? Так похожи? — переспросил капитан Яковлев. — Надо будет обязательно их убрать, а пока предупредим всех наших. Спасибо, товарищ Серов, хорошо, что сообщили.
Только теперь почувствовал Серов, как он устал. Даже от завтрака отказался. Спать, спать, спать! Едва добрался до постели. Проснулся лишь перед самым обедом.
Уплетая за обе щеки рагу из оленины с лапшой, Ермолай с тревогой прислушивался к тому, о чём Ивлев беседует с друзьями. Сейчас сержант расскажет о лунках во льду, о жердях, которые Ермолай принял за людей и винтовки, и его засмеют.
И действительно Ивлев не удержался:
— Послушайте, какая у нас с Малышом история получилась ночью: глядим — винтовки из орешника торчат. И прямёхонько на нас. Приготовили мы гранаты, а вгляделись — это жерди! Обыкновенные жерди от старой изгороди!..
«Вот это товарищ!..» Ермолай незаметно вышел из столовой, тихонько притворив за собой дверь, и в коридоре, лоб в лоб, столкнулся со старшиной Пете-ковым. Такое было хорошее настроение, а Петеков словно ледяной водой окатил:
— Вы что же думаете, рядовой Серов, если побывали в ночном наряде, то, значит, вам теперь всё можно? Почему у вас расстёгнута гимнастёрка?..
ХИТРЕЕ ХИТРОГО
Быстро пролетали не только недели, а и месяцы: давно отцвела весна, далеко за половину перевалило и изменчивое, дождливое лето. Ермолай всё больше привыкал к пограничной службе, и она уже не казалась ему такой однообразной и скучной, как поначалу.
Он привык бодрствовать ночью, если это требовалось, и спать днём; привык совершать длинные переходы по участку заставы, который стал ему так же хорошо знаком, как капитану Яковлеву, сержанту Ивлеву и другим бывалым пограничникам. Уже не составляло большого труда пробыть несколько часов подряд под дождём, на холодном ветру и на солнечном припёке: привычка — вторая натура. Да тут, конечно, сказалось и то, что сызмальства находился в лесу, в поле.
И не только привык Ермолай к службе, а и полюбил её. Полюбил размеренный, чёткий ритм жизни на заставе; полюбил суровое воинское братство небольшого коллектива, чем-то схожего с экипажем корабля, который находится в постоянном боевом походе. До чего же неправ был он, думая в первые дни, что вокруг него здесь чужие, равнодушные люди. Все они, конечно, разные не по одним лишь лицам, а и по характерам, но у всех у них общее нелёгкое дело, что, наверное, роднит больше всего.
Славные, добрые, хорошие ребята! До чего же все они обрадовались, когда к капитану Яковлеву приехала из Владимира жена Мария Петровна с годовалым сынишкой Олегом! То ли все вспомнили свои семьи, своих младших братишек и сестрёнок, то ли вообще уже свойственно человеку радоваться, если у другого счастье. Словом, каждый пограничник был готов оказать Марии Петровне любую услугу, поиграть, позаниматься с Олежком. И каждый был очень доволен, если удавалось подержать его на руках, понянчить, развлечь, рассмешить какой-нибудь самодельной игрушкой.
Даже старшина Петеков смягчался, глядя, как мальчик, пошатываясь, растопырив ручонки, вышагивает по двору, а падая, не ревёт, а только забавно посапывает. Что бы там ни говорил Николай Ивлев— после памятной декабрьской ночи они стали друзьями, — как бы ни хвалил старшину, а Ермолай не мог перебороть чувства невольной неприязни к этому высокому, слегка сутулому Петекову. Почему коммунисты заставы избрали его своим партийным организатором? За что они его любят? Вечно он всюду суёт свой нос, вечно везде выискивает недостатки и неполадки. Кажется, дали бы ему право — он с утра до ночи заставлял бы всех пограничников подметать двор, ухаживать за лошадьми, таскать воду, полоть грядки огорода, мыть полы и окна, чистить и смазывать карабины и автоматы, до зеркального блеска надраивать сапоги, пуговицы и пряжки. И хотя бы когда-нибудь он улыбнулся, посмеялся, подхватил песню. Сухарь, служака, а не человек!
