Жесткая проба - Дубов Николай Иванович (читать книги полные .txt) 📗
Алексей, смеясь, идёт дальше. Нет, у него не только утраты! Вот появился ещё один друг. Настоящий!.. Завидев впереди спину начальника цеха, Алексей нарочно догоняет его и, поравнявшись, говорит:
– Здравствуйте, Владимир Семенович.
Витковский оглядывается, смотрит на Алексея, но не отвечает. Ты ещё и обиделся? Обижайся, обижайся...
Иванычев стоит у входа в конторку, кого-то поджидая. Он смотрит на Алексея, Алексей смотрит ему прямо в глаза и проходит мимо, как если бы там было пустое место.
На Доске почета возле конторки зияет дырка – Витькиной фотографии нет, уже сняли. Нет и самого Витьки возле станка. Заболел? Или от стыда попросился в другую смену?.. О, дядя Вася вышел!
Алексей подбегает к Василию Прохоровичу, но тот жестом останавливает его – он занят: протягивает трос через барабан правого цилиндра. Трос он цепляет к крюку мостового крана и, подняв голову, кричит крановщице Лиде:
– Дочка! А ну-ка, натужься!
Голова Лиды высовывается из окошечка.
– Дядя Вася, ещё ж не гудело!
– Хватит, что, у тебя ноги гудят после вчерашней танцульки?
– А вам завидно? – Лида хохочет и включает контроллер. Цилиндр всплывает вверх и опускается на стол станка.
Василий Прохорович отцепляет трос и только тогда поворачивается к Алексею.
– Пришел, Аника-воин? Здорово, здорово...
– Спасибо, дядя Вася, что вступился!
Василий Прохорович смотрит на него поверх очков.
– Всех будешь обходить? Так тебе и за целый день не перекланяться. А начинать надо не с меня – с Маркина. Он первый начал. Так из Витковского пыль выбивал, аж звон стоял.
– Маркин? Из-за меня? Он же меня всегда ругал.
– Мало ли что! Тебя ругал для порядка, для воспитания. А Витковского – за дело. Разница!
– Дядя Вася, а почему ты раньше молчал?
– Я тебе говорил, ты тогда не поверил. Оно и понятно: человек по-настоящему только бокам своим верит...
Матово поблескивает отшлифованное зеркало чугунной плиты. На неё приятно опираться в жаркий день – она всегда прохладна. Рейсмус, циркуль, линейка, молоток, кернер... Краска осталась после Семыкина, можно не разводить. В самом начале его поташнивало от запаха этой клеевой краски... Да разве только от краски? А разогретое машинное масло, мыльные эмульсии, кисленький запашок меди, устойчивый сильный запах кованого железа... Сколько раз он когда-то мечтал сбежать от всех этих запахов, гула моторов, щелканья ремней, осточертевших шаблонов, мертвой глыбы плиты – от всего, что нужно красить, ворочать, прочерчивать, кернить... И как оказалось это дорого, с какой нежностью, болью об утраченном вспоминал он всё, что пробовали у него отнять... Нет уж, этого не отнять!
– Ну, Горбачев, вышел на работу, всё в порядке? – Ефим Паника кладет на стол чертежи и наряды. – Видишь, я тебе всегда говорил: гуртом даже батьку бить легче! А ты сам, один в бутылку полез... Вот и мыкался. Сам виноват!
Под усмешливым взглядом Алексея глаза Ефима Паники стреляют куда-то в сторону.
– Ну, я побежал, некогда...
Он убегает, Алексей начинает разбирать наряды.
– Слушай, Лешка...
Лицо Виктора растерзано, толстые губы дрожат. Он приготовил длинную, прочувствованную речь, в которой всё: и его переживания, и Шершнев, и Гаевский, и стыд, пережитый на позавчерашнем собрании, позор и раскаяние, заверения, что теперь уже никогда ничего подобного не случится, как он не понимал и не сознавал, а потом понял и осознал. Но теперь он только с трудом может выдавить четыре слова:
– Нам, понимаешь, надо поговорить...
– О чём?
– Ну, всё-таки, понимаешь, так получилось...
– Знаешь, Витька: давай замнем. Для ясности.
Виктор настороженно смотрит Алексею в глаза. Алексей смотрит на него и улыбается.
– А ты... не сердишься?
– На тебя? Ты же – дура! – И он толкает ладонью Виктора в плечо.
Виктор наконец понимает, губы его расплываются.
– А ты-то кто? – кричит он и сам изо всех сил толкает Алексея. – Обедать пойдем? Я место займу... А вечером...
С полминуты в воздухе колышется, назревает, растет глухое ворчание, и наконец прорывается могучий рев, в котором тонут все звуки. Третий гудок. Виктор что-то кричит, потом машет рукой и бежит к своему станку.
Рёв обрывается, все звуки в цехе на минутку становятся необыкновенно звонкими и отчетливыми. В среднем пролете слышен крик: скандалит Маркин... «Порядок!» – Алексей улыбается и склоняется над плитой.
1959
