Тайна гибели Анжелики - Чудакова Мариэтта Омаровна (книги онлайн полностью .TXT) 📗
Она читала в одной книжке про оккупационные армии, которые во все времена вели себя нагло, оставляя после своих ночлегов в лесах заплеванные, загаженные стоянки. Но ведь это были чужие армии! Они шли по чужой, завоеванной оружием земле.
Почему же люди бросали огромные бутылки, пакеты из-под соков, жестяные банки, рваные газеты в красивом своем лесу, в который могли еще не раз вернуться?
Наскоро выполнив несколько приемов каратэ, Женя вернулась в машину. Единственно, от чего она уже начинала страдать, – это от невозможности поставить ногу на стену и стоять не меньше получаса, читая какую-нибудь книжку или уча иностранные слова. Ее подруги по секции в это время слушали обычно попсу, но она не могла себе позволить так тратить драгоценное время.
За спиной остались уже 400 километров с лишним. Пролетали непонятные слова на указателях – Шевырляй и Казачий дюк, город со странно-коротким, как лай, названием Шацк, основанный будто бы в 1553 году… На быстром ходу Женя сначала прочитала «…в 1953». Это было довольно давно – Женина мама в том году еще не родилась, но кто-то умер, а кто – она никак не могла вспомнить.
На выезде из города был еще один плакат, и теперь она успела прочитать правильно – «1553», то есть так давно, что представить себе это и с чем-то связать было почти невозможно.
После какой-то большой реки во всю пошли работы – расширяли полотно дороги (это выражение, когда-то от кого-то услышанное, Жене нравилось – как и полотнище пилы). Медленно проворачивался тяжелый каток. Экскаваторы загребали своими огромными челюстями светло-желтый песок, готовый скрыться под черным асфальтом.
Дорога пошла широкими волнами – подымалась вместе с полями, вздымавшимися к горизонту, и вдруг ухала вниз. Указатели так и пролетали мимо, иногда Женя успевала прочесть, что всего в двух километрах Студенец – то ли городок, то ли село. На полях стояли аккуратно, как сладкий рулет, закатанные золотистые валки соломы, оставшейся от убранной пшеницы.
В полдень началась Республика Мордовия и, едва успев мелькнуть указателем на Саранск, закончилась – ведь они неслись со скоростью 120 км и быстро проскочили прятавшуюся налево в лесах, оставшуюся не замеченной Женей Потьму, где километрах в семидесяти от станции Явас, в обнесенной несколькими рядами колючей проволоки поверх высокого забора и тщательно охраняемой зоне Олег Сумароков отбывал первую неделю своего пожизненного заключения.
Приближались к Пензе, и появилось на указателях непонятное слово «Павелмс» и более понятное, хотя только на первый взгляд, «Овчарное». Под высоким деревом у дороги мирно что-то жевала лошадь рядом с повозкой с клоками сена на дне.
Пространство как будто все расширялось. Страна распахивала перед Женей свои просторы.
Машина затормозила.
– Калуга, выдь, посмотри левую фару, – бросил Саня.
Леша полез из машины.
Оба они были «афганцы», то есть отвоевали по два года в Афганистане, в одном отделении разведроты. В том отделении было их четверо. Саня из Москвы, Алексей – из Калуги (за что и получил на веки вечные именование «Калуга», по-другому его никто во всей роте не звал), их командир – сержант Василий из Горно-Алтайска и Славик Мякота из-под Вязьмы. Там, в деревне на шесть оставшихся дворов, доживала сейчас свой век его мать. Славик был у нее один, поздний. Вот уж двенадцать лет они втроем каждый год ездили на его могилу, останавливались в деревне на два-три дня и помогали Славиной матери по хозяйству. В том бою погибнуть могли все четверо, но Слава их прикрыл. Сержант потерял руку, но его из-под огня они вытащили живым.
Генерал-лейтенант Георгий Иванович Шуст (что по-украински значит «буравчик»), ныне известный каждому российскому десантнику, тогда был молодым подполковником. И не было во всей дивизии офицера, бережней его относящегося к своим бойцам. Воевали у него не хуже, а может, и лучше других, а потерь было несравнимо меньше.
Через несколько лет после вывода войск из чужой страны Георгий Иванович разыскал ребят из того отделения, которое славилось храбростью и уменьем, потому не вылезало во время войны из дозора и сберегло немало жизней в своей роте да и во всем полку. Разыскал и позвал к себе водителями.
Сказать, что эти двое были преданы ему, – значит не сказать ничего. Он уверен был в них, как в себе самом. Вчера генерал-лейтенант (иначе они его и между собой не называли) вызвал обоих и сказал:
– Повезете в Сибирь девочку. У нее там серьезное дело. Надо обеспечить операцию. Машину возьмете мою, я на джип пока пересяду.
Помолчал и добавил:
– Кажется, барышня моего сына.
После этих слов генерала Шуста мы никак не позавидовали бы тем, кто задумал бы против Жени что-то плохое.
Всех мотивов поступка генерал-лейтенанта Саня и Калуга не знали и ими не интересовались. Они думали только о том, как возможно лучше выполнить полученное задание.
Глава 10
Генерал-лейтенант Шуст
Было бы весьма опрометчиво с нашей стороны оставить читателя в недоумении относительно того, почему же генерал-лейтенант Шуст явно без долгих колебаний дал тринадцатилетней девочке на две недели машину и двух водителей в придачу – пусть даже и для очень серьезного дела, даже и по просьбе своего единственного сына.
Старший сын Георгия Ивановича погиб во время Первой чеченской войны, 31 декабря 1994 года, при попытке взять Грозный непременно в новогоднюю ночь, как захотелось этого по какой-то сугубо личной причине, чуть ли не по случаю своего дня рождения тогдашнему министру обороны России. С тех пор и до сего дня никто не рисковал произносить при генерал-лейтенанте имя Павла Грачева.
Тело его сына долго валялось тогда на одной из улиц Грозного вместе с десятками (говорили, что и сотнями) тел других участников кровавого и бессмысленного боя. Чеченцы, глубоко уверенные, что каждый воин имеет право быть похороненным, обращались к своим врагам с просьбой объявить на сутки перемирие и забрать трупы солдат: «Ведь их на наших улицах собаки едят!» Но никто не озаботился преданием тел своих воинов земле.
Как сумел генерал найти и вывезти тело сына, он никогда и никому не рассказывал – как и о том, в каком виде лежал его сын в закрытом гробе, привезенном в Москву. Гроб пришлось открыть – для матери. После этого его сорокатрехлетняя жена за одну ночь поседела до белизны. Своего первенца она пережила всего на год, оставив на руках мужа семилетнего Диму.
У генерал-лейтенанта был свой и совершенно определенный взгляд и на первую, и на вторую чеченские кампании, очень и очень расходившийся с государственной политикой России – равно как и с мнением многих ее граждан, сожалеющих, что власть не взяла за образец действия Сталина и не свела всех чеченцев вообще под корень («вместе с младенцами», как любят уточнять эти граждане). Но, будучи человеком военным, он не считал для себя возможным свое мнение афишировать.
Генерал-лейтенант Шуст был человеком умным. Это качество никак не является достоянием всех генералов. Но зато в тех случаях, когда ум совмещается с генеральским званием, это нередко дает его обладателю несомненные преимущества – тогда ум соединяется с быстротой принятия решений, чем далеко не каждый штатский умник, как известно, может похвастаться. И второе – умные генералы знают, что решения принимаются не для того, чтобы над ними размышлять по новой, а исключительно для того, чтобы их тут же и выполнять.
Выслушав просьбу младшего сына, отец задал несколько вопросов и полностью уяснил для себя ситуацию. Семью Жени он знал, ее – тоже. Он выделил из услышанного главное – случилось так, что девочка осталась одна на 10–12 дней. Ее сейчас не удержит никто, она все равно поедет спасать человека, попавшего в такую беду.
Если не помочь – она поедет одна. Чем грозит тринадцатилетней девочке такая поездка, объяснять никому не надо. Что он скажет родителям и своему сыну, если с ней что-то случится? Еще генерал-лейтенант подумал о том, что плохи дела в стране, если детям выпадает исправлять ошибки правосудия: как он понял, по делу, которым была озабочена девочка, и кассационную жалобу уже отклонили – приговор вступил в силу. Чтобы оправдать невинного, девочке предстояло, в сущности, ни много ни мало как найти убийц. Понимала ли это сама Женя? Но все эти мысли он временно отложил в сторону, как не относящиеся к тому, что мог и должен был сделать он лично.
