Бахмутский шлях - Колосов Михаил Макарович (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
— А что? — спросил он. — Голубем, брат, коменданта не убьешь, а их все равно фрицы поедят: ведь не будешь все время держать голубей взаперти, — и добавил: — Думаешь, я ему хорошего дам? У меня там дикарь есть, подсунем ему…
Но и здесь была трудность: как помириться с Федей? Можно было всем этим пренебречь и пойти к ним как ни в чем не бывало, если бы не Гришака: ведь он теперь сотский, староста на сто дворов, и ясно, что обязанности свои будет выполнять добросовестно. Не хотелось попадаться ему на глаза. Но делать нечего, и мы решили, что я должен напустить на себя совсем безобидный вид и пойти к Гришакиным попросить у бабки Марины немного соды, будто для мамы. Тем более, что после драки с Дундуком бабка приходила к нам и ничего не вспоминала. Вполне возможно, что они все уже и забыли. А просьба дать соды не вызовет никаких подозрений: раньше соседи часто брали взаймы друг у друга то соли, то соды, то спичек, и в этом не было ничего особенного. Заодно попробую выманить на улицу Федю.
В Гришакином дворе раздавался стук молотков о железо, словно в кузнице. Из-за сарая шел голубой дымок. Я направился прямо туда. В сарае похрюкивали свиньи, которых Гришака пригнал откуда-то перед вступлением итальянцев. Бабка сначала говорила, что они были бродячие, ходили по полю, и он их пожалел. Когда же пошли слухи, что «бродячих» коров и свиней будут отбирать, она стала утверждать, что свиньи куплены у пастухов, которые гнали стадо на восток, А люди говорили, что Гришака просто украл их на совхозной ферме.
Дверь в сарай была открыта, я невольно бросил туда взгляд и вдруг увидел лошадь. Я так удивился, что приблизился к двери. На меня смотрели добрые, умные глаза большого жеребенка с белой продольной полоской на лбу.
Большой лохматый пес, заметив меня, лениво, не вылезая из конуры, залаял. Из-за сарая тотчас же выскочил Ваня-горбун, брат Гришаки. Он был на год старше нашего Лешки, но, бросив года три тому назад школу, так и остался «недорослем». Федя Дундук и то был умнее его.
— Чиво тебе надо? — спросил он, важничая и выпирая вперед и без того выпяченную, как у утки зоб, горбатую грудь. У Вани совсем не было шеи, его дынеобразная голова сидела прямо на плечах. Несмотря на свое уродство, он был очень гордый и важный. А к тому же ужасно хитрый и жадный. Ключи от всех кладовок, погреба, сундуков и ящиков комода хранились у него. Деньгами и продуктами в доме распоряжался он. Его власть признавали все: и мать — бабка Марина, и старший брат Гришака, и средний брат Николай, который был мобилизован в первый же день войны в Красную Армию, о чем бабка Марина до сих пор очень жалеет. Смирилась с такой ролью деверя и невестка — жена Гришаки. А Федя Дундук просто боготворил своего дядю Ваню. Николай, когда был дома, стесняясь перед товарищами, сводил все к шутке: «Наш завхоз», — говорил он улыбаясь. «Эй, завхоз, достань-ка там яблока!» — «Какой хитрый! Яблока захотел!» — серьезно отвечал Ваня, не выговаривая буквы «к». Николай смеялся, и на этом обычно дело кончалось. По-видимому, все в доме находили, что роль Вани выгодна: во всякое время в любой просьбе можно было отказать человеку, свалив на несговорчивость «завхоза», который с гордостью выполнял должность козла отпущения.
— Ну, чиво? — повторил Ваня.
Я оторопел и не находил слов.
— Так… — сказал я наконец. — К бабушке.
— Давай, давай, держи! — крикнул Гришака, и горбун скрылся за углом сарая.
Я вслед за ним прошел туда же.
На большой наковальне лежал раскаленный толстый прут, Ваня держал его кузнечными щипцами, а Гришака бил по нему большим молотком. Искры и окалина разлетались в стороны.
— Так, хорош! — сказал Гришака, и Ваня опустил прут в ведро с водой.
Вода зашипела, пар вырвался из ведра.
Гришака сунул в огонь второй прут:
— Дуй!
Ваня принялся раздувать горн.
Переносный горн, на котором горел уголь, был похож на железный столик величиной с табуретку. Огонь раздувался не кожаным мехом, а приспособлением, как у прялки. Колесо приводилось в движение ногой, в небольшом барабане под «столиком» быстро вращались лопасти и гнали воздух в отверстие, над которым лежал уголь. Голубое пламя гудело. Держась руками за углы горна, Ваня сосредоточенно, с важным видом качал ногой — «дул».
Гришака весело, даже с каким-то хвастовством в голосе, обратился ко мне:
— Что, помогать пришел?
— А что вы делаете? — спросил я с любопытством.
Гришака помолчал, потом нехотя ответил:
— Мельницу вот думаем сгрохать.
— Мельницу?
— Да, — поспешил развеять мое удивление Ваня. — Муку будем молоть! Вон, видал? — Он кивнул на два белых круглых камня диаметром с полметра каждый. — Такая вальцовочка будет — пальчики оближешь!
Я постоял еще некоторое время и, спросив, где бабка Марина, пошел к ним в дом. Здесь тоже вовсю шла работа. Дундук сидел на маленькой скамеечке и железным толкачом толок зерно в низкой ступе, похожей на ведро, только с очень толстыми стенками и без дужки. Бабка просеивала муку, отсортировывала крупу через специальные сита, а целые зерна опять сыпала в ступу. В комнате пахло вкусными пирогами, и я невольно проглотил слюну.
Меня заинтересовала ступа, и я, забыв попросить соды, воскликнул:
— Ого, какая! Где вы купили? Нам бы тоже такую надо…
— Хи, — усмехнулся Федя, — «купили»! Это папа с завода еще давно принес. Думаешь, это что? Это снаряд!
— Снаряд? Такие снаряды не бывают, — не поверил я.
— Бабушка, а Петька не верит, что это снаряд.
— Снаряд, как же, — подтвердила бабка Марина. — Такую вот страсть на людей делали, — сокрушалась она.
— Это не готовый снаряд, — объяснял мне Дундук. — Его еще надо обтачивать, зарядить и головку привинтить.
«А Дундук разбирается, как делают снаряды», — подумал я не без зависти к его познаниям.
Мне надо было приступить к делу, но я не находил повода, как выманить Федю за дверь. По всему видно было, бабка тоже не собирается выходить во двор. Начинать разговор о пилке при ней не имело смысла, все дело провалится.
— Что это ты надумал к нам прийти? — спросила вдруг бабка. — С Федей вы как будто не…
— За содой пришел, — выпалил я. — Мама прислала за содой, если есть. Мы отдадим, купим и отдадим.
— Соды? Надумала печь что или так, пить будет?
— Наверно… — промямлил я неопределенно.
— Я и не знаю, есть ли она у нас, — сказала она. — Федя, покличь Ваню.
«Завхоз» пришел не сразу. Переступив порог, он важно спросил:
— Что надо?
— Вон соды просят позычить.
— Позычить? А отдавать хто будет, Пушкин? Теперь соль да сода на вес золота.
— Да, да, — закачала головой бабка, — за солью в Бахмут люди ходят.
— Куда? — не понял я.
— Ну, в Артемовск, — пояснил «завхоз». — Нет у нас соды. — Поиграв ключами на медной цепочке у пояса, он вышел.
— Беда, — вздохнула бабка, — кончилась вся сода. Что будет дальше — и не придумаю.
Не зная, что предпринять, как выманить Федю на улицу, я решил пригласить его к себе:
— Федь, приходи к нам сегодня.
— Некогда ему ходить, — ответила за него бабка.
Дундук молчал, и я ушел ни с чем.
— Эх ты, тоже мне! Не мог уж ничего сделать. А сидел там почему-то часа три. Я думал, что ты выбираешь пилку, какую получше, — издевался надо мной Митька. Он не мог простить мне неудачу в таком серьезном деле. Мне было стыдно, и я молчал. А он продолжал: — На поросят, на лошонка смотрел, на ступу какую-то да слушал сказки о мельнице. Ты, наверное, и забыл, зачем пошел?
— Чего там забыл? — огрызнулся я. — Думаешь, дурней тебя, что ли?
— Ох, умница! — Митька помолчал. — Чем вот ее распилить? — вертел он в руках трубку. — Может, заметил, где у них инструмент лежит.
— Не знаю.
— Ну вот!
Мы снова направились в Митькин сарай и принялись искать, чем бы распилить трубку. Чувствуя себя виноватым, я прилагал все силы, чтобы найти что-нибудь подходящее и тем загладить свою вину. Я предлагал пилить любым маломальским острым и крепким куском железа. Сначала Митька обращал внимание на мои предложения, но потом стал просто отмахиваться от меня, так я ему надоел. Мне было очень обидно, и, когда я поднял маленький трехгранный напильник, мои мысли были далеко от того, что мы делаем. Я машинально повертел в руках напильник и уже хотел забросить его в дальний угол, как вдруг догадался: это ж и есть то, что мы ищем!
