Рыцари без страха, но не без упрека - Галахова Галина Алексеевна (книги серии онлайн .TXT) 📗
МОЙ ВОЕННЫЙ ЛЕТЧИК
– Я в самом детстве ужас был каким любопытным. Папа у меня гражданский лётчик, а мама раньше стюардессой летала. Но когда я у неё родился, то, оказывается, навредил ей по работе, хотя сам не знал, что наврежу. Зато папе помог. Он стал летать на дальние рейсы: в Хабаровск и на Камчатку. Когда папа после рейса возвращается домой, он рассказывает маме о том, что было у него интересного. И обязательно не при мне. А мне интересно. Про взрослое неинтересно, а вот про самолёты могу слушать хоть день, хоть ночь. Но у них не поймёшь, где про самолёты, а где про всё остальное. Приходится разбираться: ага, это ещё не про самолёты, а это – ура! – уже про самолёты! Как назло, самые интересные у них разговоры под вечер, когда мне пора спать. Только они меня прогонят раздеваться – я опять захожу к ним. Войду – они сразу замолкают. И раз двадцать я вхожу, пока у мамы лопнет терпение. Тут она меня хвать за руку – и давай укладывать, а я вырываюсь: «Несправедливо! Я протестую!» Мама берёт стулья и приставляет к моей кровати, чтобы я ночью не свалился на пол. С детства я летаю по ночам. По ночам я летаю во сне лётчиком. А утром оказывается: я грохнулся на пол. Иногда перелетаю даже через стулья.
Однажды папа прилетел с Камчатки. Вечером слышу, как всё время он говорит маме: «Военный лётчик, военный лётчик…» Но стоит мне сунуться на кухню, разговор у них тут же смолкает. А мне только бы и слушать! У меня фотографии есть военных лётчиков. Есть даже фотография французского военного лётчика Экзюпери. Его книга «Маленький принц» тоже есть. Я её почти наизусть знаю. Мне папа её подарил, и другие книжки про лётчиков он мне тоже дарит. И про лётчиков он мне тоже иногда рассказывает. Но всё-таки больше он любит рассказывать маме. Вот и сейчас он ей рассказывает про военного лётчика, а мама говорит, что слушать больше не может, слёзы её душат. Тогда я врываюсь к ним и прошу: «Папа, расскажи лучше мне!» Но мама отвечает, что папин рассказ грустный. Он даже для неё-то грустный, про меня и говорить тут нечего. А я говорю: «Папа, вот увидишь, я не заплачу». Папа подумал и говорит: «А почему я родному сыну не должен рассказывать? Наоборот, должен, обязан даже». И папа стал рассказывать мне про этого лётчика. Заплаканная мама ушла лицо отмывать, а я держался. Уже тогда я понял, что этот военный лётчик станет МОИМ ВОЕННЫМ ЛЕТЧИКОМ навсегда.
МОЙ ВОЕННЫЙ ЛЕТЧИК капитан Козловский потерпел аварию на Севере, недалеко от Камчатки. По радио ему разрешили катапультироваться – то есть вместе с креслом выстрелиться из самолёта. Он катапультировался и упал в тайгу на кедры. Упал неудачно, обе ноги себе сломал. А мороз тридцать градусов, а он идти не может. Стал он жгутами ноги перетягивать. Перетянул, а кровь в меховых ботинках взяла и в лёд превратилась. Он жгуты выбросил. У него в запасе рация была. «Ну, – думает, – сейчас сообщу, где упал, меня быстро вертолётом найдут». Но рация, оказывается, при падении на кедры сломалась. Он взял и рацию тоже выбросил. Это в прошлом году всё было. Мы тогда в первом классе учились. Мы сидим в школе и ничего не знаем, а капитан ползёт. У него боль жуткая, а он всё равно ползёт. И не ползёт уже – перекатывается с боку на бок. Вместо ног у него две красные льдины. Пить ему хочется, но кругом одна мёрзлая земля. Сплошной мороз, и снегу – ни снежинки. У него сил уже не осталось. Тогда он съел плитку шоколада: была у него в запасе. Съел, а пить ещё больше захотелось, и стали сны его обступать: вода ему стала везде казаться и что сделалось тепло. Сны его нарочно обманывали, чтобы он не мучился и поскорее умер. Но МОЙ ВОЕННЫЙ ЛЕТЧИК умирать не хотел. Он хотел летать…
Я уже и сам дышать не могу от холода, хотя сижу в тёплой кухне. И папа мне голосом таким рассказывает, как будто у него голос замёрз. Мама в ванной всё ещё плачет и не слышит самого главного… «Он всё-таки выжил, МОЙ ВОЕННЫЙ ЛЕТЧИК! – кричу я маме. – Выжил, мама, капитан Козловский!» Больше двух суток он полз, но всё равно выполз на дорогу. Нашли его. У него температуры совсем не осталось – всего тридцать три градуса! А его всё равно оживили! Целый месяц оживляли. «Он уже ходит, мама, ты слышишь?!» У него протезы. Никто не догадывается про них. Но летать он, оказывается, не будет, не берут его в лётчики… Он им всем говорит, капитан: «ДАЙТЕ НЕБО МНЕ, БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ ДАВАЙТЕ!» Они дают ему всё, а вот НЕБО ни за что НЕ ДАЮТ. Такие сложные самолёты пошли, сказал папа… без ног там как без рук. А я всё равно ПРОТЕСТУЮ! НЕСПРАВЕДЛИВО! Дайте небо МОЕМУ ВОЕННОМУ ЛЕТЧИКУ! Если вы не дадите… Я стану лётчиком, как папа. И когда я стану гражданским лётчиком, то возьму в экипаж КАПИТАНА КОЗЛОВСКОГО. Я уступлю ему своё кресло пилота: пусть ведёт самолёт! Пусть опять он увидит близко своё небо! Я буду стоять с ним рядом и тоже буду смотреть на небо, на звёзды. ЛУЧШЕ НЕБА НЕТ НИЧЕГО НА ЗЕМЛЕ… Так говорит мой папа. Так говорит МОЙ ВОЕННЫЙ ЛЕТЧИК. Так говорю теперь я. И поэтому, когда на переменках ко мне подлетает взъерошенный Геошка и спрашивает, чего я так по-глупому таращусь в окошко, хотя там на небе ничего интересного нет, я просто молчу ему в ответ. Я обнимаю его за плечи, чтобы он хоть немного отдышался. А сам опять смотрю туда, где всегда вижу самолёты. Раньше я видел там всего один самолёт – папин. Теперь я вижу ещё и свой. НА МОЕМ САМОЛЕТЕ МЫ ЛЕТИМ ВМЕСТЕ С МОИМ ВОЕННЫМ ЛЕТЧИКОМ КАПИТАНОМ КОЗЛОВСКИМ И ОБНИМАЕМ НЕБО КРЕПКИМИ РУКАМИ. ТАК В ПЕСНЕ ПОЕТСЯ.
ЛАБРАДОРСКАЯ ИМПЕРИЯ – ВЕСЕЛАЯ ИГРА
Какие-то считанные дни пролетели с тех самых пор, как родилась на свет эта таинственная Лабрадорская империя, про которую никто из малышей раньше никогда и слыхом-то не слыхивал и видом не видывал, а дел они уже переделали целую уйму. Даже карты не забыли составить всех её лабрадорских земель. А земель оказалось целых две. Первая из них – Коретта – находилась в тёплых водах Индийского океана на северном его берегу.
Вокруг Коретты текло и через неё насквозь протекало горячее-прегорячее течение, ну прямо настоящее КИПЕНИЕ КИПЯЩЕГО КИПЯТКА. Его придумал и первым нанёс на карту канцлер Андрюшка Ант – редкий в тех краях знаток географии именно этих самых краёв и никаких других больше. Рыцари из Коретты, высунув языки, два дня подряд раскрашивали это течение красным фломастером. Так они его старательно красили, так при этом веселились и прыгали, что течение у них получилось неожиданно бородатым, за что Краснобородым прозвали они его.
То ли виною тому было Краснобородое течение, то ли всё это так получилось само собой случайно, однако на Коретте не менялись времена года. Там круглый год царила и царствовала весна… точнее, даже лето, нет – скорее, всё-таки осень. Золотая золотистая осень царила на том удивительном острове.
Остров со всех сторон и углов был увит, увешан огурцами и помидорами, виноградом и яблоками, как большая новогодняя ёлка ёлочными своими украшениями. Тут же, ни на что не взирая, росли в промежутках лимоны на пару с бананами, бананы вперемешку с ананасами, ананасы вперекрутку с мандаринами, мандарины бок о бок с апельсинами.
Всё кругом росло, цвело и расцветало, не забывая всё время плодоносить.
У самого-самого берега в прозрачной холодной воде, с одной стороны, а с другой – в зеленоватой и тёплой, резвились в несметных количествах всевозможные рыбы-щуки. Тут тебе и рыба-пила, тут тебе, пожалуйста, даже рыба – двусторонние ножницы. Всё кипит, всё клокочет радостью жизни.
Этих рыб собирали пингвины. Они жили тут же на острове. Правда, их было раз, два и обчёлся, но всё-таки они были, придуманные Андрюшкой. Чтобы спастись от жары, пингвины в виноградном лесу ходили с собственной льдиной под мышкой. На льдине, как на листке бумаги, пингвины записывали всех тех, кто им навстречу попадётся. Они работали на острове счётчиками животных. Считать и записывать им было кого: в бессчётных своих количествах водились здесь волки и зайцы, медведи и львы.
