Острова и капитаны - Крапивин Владислав Петрович (читать книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Потом обратился к Егору:
— Ай, Кошачок, наградил тебя родитель, хороший человек. С чего это он?
— Говорит, к четырнадцатилетию…
— Мы же твои именины вроде бы летом отмечали.
— Его тогда не было. А сейчас вернулся из Австрии, там японской техники навалом. Вот и привез…
— Давние грехи замаливает, что ли? — хмыкнул Валет.
Егор промолчал. Охота вспоминать? Курбаши — он понимающий мужик — посмотрел на Валета: язычок, мол… Валет усох. Но тут же, чтобы показать независимость, заметил небрежно:
— А почему эта фиговина именуется «Плэйером»? «Плэйер» — это ведь игрушка только для прокручивания. А здесь и микрофоны для записи…
— Кто их, японцев, знает… — хмыкнул Егор. — Им виднее. Видишь, написано…
Под значком фирмы «Сони» чернела аккуратная надпись: «PLAYER».
— Все у них не как у людей, — зевнул Копчик, но глаза у него были завидущие. Егор тонко улыбнулся.
— Да, умеют сволочи делать вещи на загнивающем Западе, — вздохнул Курбаши. — А точнее, на Востоке… — Надел мини-телефоны, послушал. — Ай какое звучание. Рахат-лукум…
Звучание и правда было прекрасное. Особенно с наушниками. Закроешь глаза — и будто оркестр живой вот тут, в твоей комнате… Но беда в том, что это интересно лишь поначалу. И если ты не один. А когда слушаешь просто так, сам с собой, интереса хватает на двадцать минут. Потому что, если говорить совсем-совсем честно, Егор в этой музыке ни бум-бум. Все эти «Стайеры», «Чингисханы», «Бони-М», «Черные лимузины», «Кенгуру», от которых компания балдеет, жмурится, причмокивает и подергивается, кажутся Кошаку одинаковым дребезжанием, монотонным буханьем и воплями на иностранных языках (холера их знает, о чем поют!). Но ведь никому не скажешь такое! И Кошак жмурится, подергивается и двигает локтями так же, как остальные. Это ничего, даже весело. Одно слово — ритм. И, может быть, Егор со временем разберется, вникнет поглубже в музыкальное искусство. А пока главное — не выглядеть дураком среди знатоков.
Знатоки эти душу готовы продать за новые записи. Копчик раздобыл у кого-то на стороне японскую кассету с «Викингами» и принес свою расхлябанную «Весну». Перепиши, говорит, с «Плэйера» на мой ящик.
— Со стерео на моно? — хмыкнул Егор.
— Ну, хоть что-то, да получится. Постарайся.
Копчик смотрел просительно, даже подхалимски.
Егор поставил условие:
— Мотор дашь погонять? У тебя, говорят, новый…
— На воскресенье бери хоть на целый день. А до выходного — забито.
Мысли о мопеде немного развеяли скуку. Мотор на весь день — совсем неплохо. Но это лишь через три дня. А до того что? Эх, были бы свои колеса с движком…
— Даже пятиклассники по улицам гоняют — и то ничего! А мне нельзя почему-то! — не раз скандалил дома Егор.
— Пусть гоняют, если у них матери такие! А я не могу своими руками сына отправить в могилу! Ты у нас с отцом один!
— Я виноват, что ли, что один? — вскипел однажды Егор. — Думать надо было!
Мать, к его удивлению, не стала кричать, ронять слезы и упрекать в хамстве и неблагодарности. Наоборот, как-то странно успокоилась и объяснила, что, когда рожала его, Егора, врачи с ней и с ним намаялись и несколько лет подряд утверждали, что второго ребенка нельзя, несмотря на то что отцу хотелось. А теперь, на старости лет, что об этом говорить.
Егор буркнул, что никакой «старости лет» нет, просто хлопот не хочется.
— А тебе хлопот хочется? С малышом нянчиться стал бы?
— А у меня таланту нет, — огрызнулся Егор, потому что вспомнил недавний разговор с режиссером Александревским.
Было это прошлой осенью. Режиссер с помощницами пришел в школу. Здесь ничего удивительного — школа-то вся из себя передовая, показательная и самая-самая. То и дело всякие «встречи с интересными людьми». Но режиссер пришел не выступать, а искать исполнителя для своего кино. Мальчишку-се-миклассника. И его помощницы тут же «кинули глаз» на Гошку Петрова: «Ах, какой мальчик! Мальчик, хочешь сниматься?»
А чего? Если глянуть со стороны, для кино он в самый раз. Красавец не красавец, но недаром «Петенька». Локоны и улыбка — со знаком качества, это видно всем.
Неделю Егор торчал на студии, даже с уроков отпускали. И все шло хорошо. Перед камерой он не терялся, двигался бойко, фразы говорил выразительно. И лишь когда стали репетировать сцену с велосипедом, Александревский начал морщиться. В этой сцене главный герой притаскивает братишку-третьеклассника, который загремел с велосипеда, погнул руль, повыбивал спицы из колеса. И вот покореженный велосипед (причем чужой, не братьев) — в одном конце комнаты, ревущий сопливый пацан с ободранным локтем и шишкой на лбу — в другом, а Егор должен метаться между ними — и ругаться, и брата жалеть…
Что-то режиссеру не нравилось: все «стоп» да «стоп»! Все у Егора не так! А при чем здесь он, если этот хлипкий и вареный «братец» сам ничего не может, даже слов не помнит как следует. Егор Александревскому так и сказал. А тот вдруг спросил:
— Слушай, неужели тебе его ничуть не жаль?
Егор удивился. Александревский пожал плечами и объявил перерыв до завтра. А назавтра — все то же, «братец» вздрагивал, лопотал что-то невнятное. И в антракте Егор с досады дал ему леща. Легонько так, тот лишь заморгал. Но Александревский, оказавшийся рядом, вдруг сказал незнакомым голосом:
— Вот что, молодой человек, гуляй-ка домой.
— Почему? — изумился (и обиделся, и разозлился) Егор.
— Потому. Ты никогда не сможешь быть братом.
— Но это же…
— Все. Гуляй, — со вздохом повторил режиссер. — Единственное дитя…
Мама хотела пойти на студию, жаловаться на Александровского. Егор заорал, чтобы не смела. Отец сказал:
— А ты что думала? Что он в народные артисты выбьется? Пускай о нормальной профессии думает.
«Таверна» добродушно побалагурила по поводу провалившейся кинокарьеры Кошака, и дело вскоре забылось.
А сейчас вот здесь, на подоконнике, почему-то вспомнилось. Видимо, от нечего делать. Когда сидишь так, не зная куда себя девать, в голову лезет чепуха. Все больше невеселая.
Егор глянул на часы. С начала урока прошло тридцать минут. Значит, еще пятнадцать, а потом перемена, а потом еще целый урок. Потому что физра в расписании сдвоенная. И он пожалел: зачем старался, чтобы поперли с физкультуры?
Добился он этого просто. Сперва физрукша Валентина Николаевна с мужским прозвищем Коленвал велела всем, «кто явился на урок опять без формы, сидеть у стенки и не возникать». («А потом я напишу докладную директору».) Егор сел с послушным видом. А во время разминки, когда народ бегал по кругу, сунул ступню под ноги грузной Вальке Титаренко. Титаниха на пузе поехала по половицам, как мешок с колбасой, и, конечно, завыла. Светка Бутакова запылала своим активистским гневом:
— Ох и скотина ты, Петенька!
Егор потребовал объяснений: в чем он виноват и почему она, комсомольско-пионерская и прочая командирша, позволяет себе так обзывать представителя несоюзной молодежи? Вот если бы не она, а он такое слово на уроке сказал, что бы тут началось, а?
Девчонки поднимали Титаниху и жалели. Парни сдержанно гоготали. Подошла Коленвал и велела Петрову убираться вон.
— А потом я напишу докладную директору!
— Про что? Про то, что эта балерина под ноги не смотрит?
— Иди, иди! Являются не готовые к уроку, да еще другим гадости делают.
Егор оглянулся в дверях:
— А чего «не готовые»-то? Если костюмов нигде не продают!
— Уж тебе-то папаша мог бы достать!
Егор, у которого было четыре тренировочных костюма, в том числе финский и японский, сказал:
— Папаша мог бы, конечно, но не будет. Надо, чтобы они были в наших советских магазинах.
— Нет, вы посмотрите! Ему уже советские порядки не нравятся! — завопила вслед физрукша.
Егор мысленно прикинул разговор с директоршей, если Коленвалиха не поленится накатать донос. «Клавдия Геннадьевна, я понимаю, что учителя тоже люди, что устают и так далее. Но нельзя же так сразу нападать, и без доказательств. Да еще намеки на отца. Он что, воровать должен?» — «Ну-ну, Петров, успокойся. Ты ведь тоже не сахар. Умный мальчик, а способы для самоутверждения порой выбираешь совсем не те. Давай договоримся, что…» Ох и скучища, граждане!
