Тайник комиссара - Имшенецкий Вячеслав Андреевич (книги хорошего качества TXT) 📗
— Хорек специально водил отряд по таежным дебрям, старался измотать людей, запутать их, чтобы, в случае чего, ни один из них из тайги не вышел, — глядя на дедовскую карту, сказал Петька.
— Это понятно, варнак есть варнак.
Торбеев отодвинул в сторону кусочки белой коры, на которых что-то вычерчивал, и попросил Таню достать с полки большую бересту. Береста, варенная в кипятке, была мягкая, как кожа. Взяв уголек, Торбеев в левом нижнем углу бересты поставил черную точку и стал вслух рассуждать:
— Вышли они из города прямиком в болото. На юго-запад они не пойдут, там белые. Значится, — дед о чем-то подумал и нанес на бересту тоненькую черную линию, и быстро обозначил большим овалом болото. — После командир пишет: «Солнце печет в затылок», значится, был полдень, утром и вечером солнце не может из-за хребта «печь в затылок».
Торбеев нанес еще несколько линий и нарисовал извилистый ручей. Петька с радостью следил за его рукой.
Таня продолжала читать.
«Давно не вел дневник. Сегодня решил продолжить. По моим подсчетам, мы уже тридцать дней в тайге. На высоких скалах появился снег, а выхода все нет и нет. Вчера Тархаев снова попросился назначить его проводником отряда. Не видя другого выхода, я согласился. Но сегодня случилось несчастье. Рано утром, когда все еще спали, Тархаев теперь уже как проводник пошел обследовать ущелье, он уверял, что «из ущелья есть выход «по земле», и нечего нам лазить через хребет». Я был на ногах и проверял пули в пистолете, когда раздался ужасный крик. Пробежав метров двести по ущелью, я обнаружил Ваню Тархаева, лежащим лицом к земле. Затылок его был разбит. Кровь заливала траву. Все попытки привести его в сознание успеха не дали. Через несколько минут сердце остановилось. Ваню похоронили на первом широком уступе скалы. Со дна ущелья на плащ-палатках наносили и засыпали тело.
Мулеков утром шел вместе с Тархаевым и рассказал, как случилось несчастье: «Я хотел пройти до конца ущелья, а Тархаев, чтобы не терять зря времени, предложил забраться на верхний уступ и оттуда смотреть. «Если, говорит, есть выход, то мы его обязательно увидим с уступа». И Тархаев стал подниматься на уступ. Поднялся уже метров на десять, и вдруг нога его соскользнула, он полетел вниз и ударился затылком о камень».
Смерть Тархаева удручающе подействовала на людей; в глазах Мулекова я заметил страх, он, по-видимому, боялся, что из ущелья мы не выйдем».
Через две залитых страницы шла небрежная запись. Буквы стояли вкривь и вкось. Видно, командир очень торопился.
«…Тархаев был прав, мы нашли выход из ущелья, и вышли на озеро, о котором он спорил с Мулековым. Впереди опять хребты с заснеженными вершинами. Боюсь, что мы никогда не выйдем из этих бесконечных таежных дебрей. Боимся не за себя, а за золото, его сотня килограммов. Мулеков советовал спрятать золото в ущелье, там, где лежит сейчас боец Тархаев, а самим налегке искать выход. «Золото не гниет, за ним можно прийти хоть через год, хоть через два», — поддержал Мулекова Тарас Величко. Я посмотрел на худые лица, заросшие щетиной, на ввалившиеся глаза и все-таки отказал. В Иркутске нас, наверное, давно потеряли. Завтра отряд поведу сам. Шифровать маршрут буду по методу лесника Потапова. В случае чего, обращайтесь к нему. Ом живет на Байкале, в поселке Большие Коты. Можно разгадать по его картам. Шифровать мне необходимо, боюсь, что документы могут попасть в руки врага.
Завтра, как только проснемся, поведу отряд по направлению СЗ, как советовал мне погибший Ваня Тархаев».
Таня перестала читать. Торбеев, загибая пальцы, что-то считал в уме, посмотрел на Таню, потом на Петьку:
— Выходит, ребята, что целый месяц он ничего не писал в дневнике. Ущелье? А где оно? Слева или справа? Ясно только, что оно не по пути, убивец специально их запутывал.
— Может, СЗ обозначает северо-запад? — сказала Таня.
— А как же он без компаса точно определил северо-запад? И при том такое каждый поймет, здесь, Таня, что-то другое, потому что в дневнике есть и другие обозначения. — Петька стал угольком писать на столе: СГ, СЛГ, СПГ, СЛУ.
Торбеев нарисовал волнистую линию и сказал вдруг твердо:
— Ущелье, в котором Хорек убил Тархаева, тянется на северо-запад, то есть как раз по пути. Иначе бы Хорек не стал убивать красноармейца. Мулеков испугался, что Тархаев выбрал правильный путь. Назови-ка мне, Петя, остальные буквы.
Петька, прикрывая глаза, чтобы не сбиться, повторил: СГ, СЛГ, СПГ, СЛУ…
Торбеев перестал записывать, за дверью раздался лай собаки.
— Гильза, Гильза, — кто-то звал ее детским голосом.
Но Гильза рычала еще сильней. Дед, кряхтя, слез с нар, показал глазами на стол:
— Живо запрячь! — и пошел к порогу.
Петька едва успел сунуть дневник за пазуху, как широко распахнулись двери: вошли Люба Тороева и Тимка Булахов. Перебивая друг друга, они сообщили, что Таню и Петьку срочно зовет бабушка.
Торбеев сел на кран скрипучих нар.
— Так уж и скоро? Похлебкой глухариной угощу, а там все вместе и пошагаете. Притом, Тимка, скажи маме, пускай придет ко мне, болячка гноится, и жар по телу идет.
— Петька, а Петька, — затормошила его Люба, — вам телеграмму принесли, с фронта пришла, и бабушка звала быстро-пребыстро.
Таня вскочила со своего места, а у Петьки от Любиного сообщения вдруг сухо стало во рту.
— Погодите вы бежать, — дед взял с полки большой котелок, поставил его на печь и деревянной ложкой положил в него три больших куска мяса из похлебки. Залил их из ведра кипящим бульоном. Котелок подал Тане: — Гостинцев бабушке отнесите!
Глава 10
— Петя, Танечка, не беспокойтесь, ничего страшного не случилось!
Бабушка стояла на крыльце, в опущенных худых руках подрагивал листок серой бумаги. Глаза были сухими, и Петька знал: если бабушка не плачет, значит, произошло что-то очень серьезное.
— Дети, мне срочно нужно ехать в город Красноярск. Твоего, Петя, отца привезли туда в госпиталь. За ним я буду ухаживать.
Петька растерялся. Он почему-то думал, что папа у него самый сильный и его никогда не ранят.
Бабушка подала ему серый листок. Телеграмма показалась очень короткой: «Краснокардонск. Музей. Жмыхиной. Копия. Иркутская область. Большие Коты. Жмыхиной. Ваш сын доставлен с фронта в красноярский госпиталь. Состояние тяжелое. Сообщите возможность приезда. Врач майор Зоринцев».
Бабушка прижала к себе Петьку и Таню.
— Детишки мои родные, сможете ли вы прожить без меня? Я еду завтра и, может, надолго. — Вера Ивановна всхлипнула. — Господи! Хоть бы остался живой. Я попросила тетю Нюшу присмотреть за вами. Ты, Петенька, помогай ей по хозяйству.
В кухне возле печки лежал небольшой узел, рядом стояли маленькие блестящие галоши.
— В кладовке сейчас прибиралась, — сказала Вера Ивановна, — одежонку вам кое-какую подобрала. Галоши эти почти новые. Ты их, Танечка, в дождь надевай, ноги хоть будут сухие. — Ах, ты! Забыла самое главное. Муки я достала, ребятки, полкуля! Пеките лепешки, делайте кашу заваруху.
— Мука? Откуда?
— Швейную машину я сегодня сменяла. Приплыл утром родственник Подметкиных, у него запасы муки, говорят, еще довоенные.
Вера Ивановна с грустью посмотрела на пустое место у комода, где всегда стояла швейная машинка. Петька уверенно сказал:
— Не волнуйся. Победим фашистов, тебе новую машинку купим и не какую-нибудь, а ножную подольскую.
…Потом Вера Ивановна с Таней пекли в дорогу лепешки, а Петька читал бабушкину старую книгу:
«…Если голод тебя в тайге доймет, не готовься помирать. На горах произрастает зелень: листья под вид капустных, хрустящие, корень веревочный, баданом называется. Тех корней надери из земли много и в ручье вымой, очистив от шкуры. Подожди малую толику, чтобы в воде сей корень освободился от кислоты. Хлебец или каша получаются из него отменные. Не забудь сразу заготовить такого хлеба впрок, он не портится. Если сей корень не вымочить, а напарить, от болезни живота применять можно, когда понос случится».
