В ночь большого прилива (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (бесплатные серии книг .TXT) 📗
— А мы воюем с их родителями. Вышвыриваем их в сопредельные резервации и… чем это лучше убийства?
— Не говорите глупостей! Убийство несовместимо с постулатами командорства… Тем более что нельзя исключать гипотезу о реальности некротического поля, дающего вспышку в момент гибели. Чуткие нервы наших вундеркиндов могут уловить ее…
— Но мы все равно внушаем детям, что родителей нет…
— Это не одно и то же… И кто виноват, что такова природа?
— При чем здесь природа?
— Я имею в виду, что свойства таких детей активизируются именно при ощущении некомфортности, одиночества. Видимо, это защитная реакция детства… А в привычной жизни, при родительской ласке эти таланты обычно спят.
— Ну да, мутанты на почве сиротства… Господи, и я, врач, оказался соучастником. Да если бы…
— Но это в их же интересах! Выросшие, с окрепшими способностями творить необычайное, они станут вершителями судеб Мира!
— Или рычагами тех, кто хочет этим Миром вертеть?
— Что с вами, доктор? Вы кого имеете в виду?
— Да не вас. Вы все-таки лишь консул…
— Но подозревать высших командоров… И потом, почему вы решили, что наши мальчики, когда вырастут, позволят себе стать чьими-то рычагами? С их-то способностями!
— Несмотря на способности, мальчики ущербны… Да, не удивляйтесь. Мы растим экстрасенсов и гигантов телекинеза, надеемся открыть среди них суперталантов, умеющих шагать через грани и бороться с темпоральным потоком…
— Кажется, уже открыли одного. На свою голову…
— Да… Пичкаем мальчика науками и категориями морали, а сами украли у него главное: дом и маму…
«Мама!»
«Ежики… Тихо, Ежики, тихо, родной. Иначе это просто опасно…»
«Я — тихо… Только давит, наваливается сон. Видно, все-таки это излучатель…»
Итты от колючих лучей космоса закрывались медными плоскими щитами. Жесткое дыхание звездного неба бессильно перед заговоренным металлом… Нет щита? Есть монетка в нагрудном кармане капитанки. Она растет, превращается в тяжелый диск, давит на грудь… Ничего, зато — щит… Хранитель Итан, спаси мальчика Ежики, спаси от врагов, как спас тебя от копья твой братишка… Помоги все услышать и понять…
— …Нарушаем самый естественный закон: привязанность к матери. И природа все равно отомстит нам за нарушение естества.
— Она давно уже мстит. Не нам, а человечеству… Естество, извечный закон! Что же тогда, любезный доктор, тысячи матерей бросают детей, спихивая их в приюты, благотворительным общинам и электронным нянькам? А отцов вообще не сыщешь… Кто ломает установки природы?
— Бросают, да… А дети с этим смириться не могут. Значит, закон все же есть.
— Закон развивается, как и все на свете. Будущим детям нужны не родители, а наставники. И мы призваны нести этот крест. Вы добровольно приняли заповеди Командора и…
— А что общего у этих заповедей с нашими методами? Первый Командор дал сжечь себя, чтобы спасти для детей их матерей-заложниц… Элиот Красс парусником таранил стальной броненосец, чтобы тот не разрушил мирные дома на побережье…
— Красс не был командором в полном смысле. И кроме того, он сам увел мальчишку из семьи, заменив ему отца и мать. Как мы…
— Отнюдь не «как мы». Он хотел вернуть мальчика домой, но Реттерхальма уже не было… А капитан Глас! Его изрешетили на шоссе за то, что он вернул десятилетнему мальчику родителей! Жив он остался чудом…
— Но он авантюрист, а никакой не капитан! Бывший клерк, свихнувшийся на дешевых киносериях! А его «Белые гуси» давно порвали с командорством.
— Сами они так не считают… Тут как смотреть: они порвали или мы?
— Они отрицают генеральный тезис!
— Тезис о том, что главная задача командоров — спасать особо одаренных детей? Глас просто вернул тезису изначальный смысл: надо спасать страдающих. Так и делал Первый Командор… А то, что у обиженных судьбой детей чаще бывают яркие вспышки нервных сил, это уже второй вопрос…
— Гм… Прежний Командорский круг объявил бы ваши взгляды ересью…
— На костер доктора Клана!
— Не те времена… Однако с чего вдруг… такой поворот в ваших взглядах?
— Не вдруг… хотя и на старости лет. Я вечный холостяк, милый Кантор, а в детстве с младенчества жил у чужих людей или в казарме… К тому же я хирург, а милосердие хирурга — штука суровая, не до сантиментов. Тем не менее человеческое когда-нибудь все равно прорастает… Впрочем, не у каждого, наверно…
— Хотите сказать, что я этой опасности лишен?.. А между прочим, вы видели, что я чуть не схватил сердечный приступ из-за мальчишки.
— Из-за страха, что он уйдет…
— Это вы зря. Я искренне привязан к нему.
— Возможно… Возможно, вы к нему привязаны по-своему…
«Кантор-то? Смешно даже…»
И стало в самом деле смешно. Не веселый смех, а так, нервное дерганье губ. А тут еще словно мохнатая муха пошла по босой ступне… Откуда мухи в стерильной палате доктора Клана?.. Опять идет. Сил нет, до чего щекотно!
Ежики дернул губами, дрыгнул ногой. Не то промычал, не то простонал — будто пришел в себя сию секунду. И сразу сквозь ресницы увидел над собой два лица: худое, офицерское — доктора, круглое, очкастое — Кантора.
— Как вы себя чувствуете, Матиуш? — Это Кантор. И он же шепотом доктору: — А вы говорили — до утра…
Доктор — тоже одними губами:
— Уникальное дитя…
Кантор наклонился ниже:
— Матиуш… вы меня слышите?
«Давай, Ежики, держись. Хитри. Это твоя война…»
— Слышу… только плохо… Почему я здесь? Это клиника?
— Вы не совсем здоровы… Вы все помните, что с вами было?
Он все помнил. Правда, сквозь тусклую серую тяжесть — она обволакивала голову. И потому воспоминание было чужим, отстраненным. Словно кто-то другой, не Ежики, слышал в телефоне голос, а потом рвался на зов по темным лестницам и лунным коридорам… Наверно, излучатель все-таки сработал, хотя и не совсем.
Но все равно… держись, Ежики.
— А что… со мной было?
— Вас подобрали в поезде, в пустом вагоне. Вы… не то спали, не то…
«Ага, значит, будет втолковывать: ты поехал по Кольцу и там от своих воображаемых приключений потерял сознание… А капитанку я тоже нашел в поезде?»
— Так, значит, вы ничего не помните?
Ежики медленно (и будто со смущением) пожал плечами.
— Почему?.. Поезд помню… А еще где-то сандалии бросил, в траве. Одна хлюпала без ремешка…
— Это, наверно, в парке. Еще до поезда…
— Может быть…
«Нет, не может! Кто пустит босого пассажира на эскалатор большой станции? Там контролеров понатыкано у каждого входа — и электронных, и живых!»
— Ох, мальчик, мальчик…
— А что такого? Нельзя прокатиться по Кольцу?
— Но я же просил: не надо этого делать хотя бы несколько дней… Впрочем, не будем сейчас… — Он глянул с мягкой укоризной и опустил очки: мол, с больного, с пострадавшего, какой спрос.
Ежики тоже продолжил игру: упрямо поджал губы — ослабевший, но капризный мальчик. Вроде бы и чувствует, что виноват, а признаться не хочет.
— Вы можете подняться?
Ежики уперся в подушку локтем, сел.
— Вам надо принять ванну, переодеться в пижаму… Доктор, позовите сестру, чтобы помогла мальчику.
— Еще чего! — Он быстро встал. Покачнулся вполне натурально. — Я сам…
— Не надо ванну, это лишняя суета, — усмехнулся доктор. — Пусть валится так и спит сколько влезет. Лучшее лекарство…
— Да, но… взгляните на его ноги.
— Ну и что? Ни один мальчишка на свете не помер оттого, что лег спать с немытыми пятками.
Ежики, сердито сопя, переоделся в невесомую голубую пижамку. (Все, голубчик, теперь ты арестант. Одежду Кантор, конечно, заберет.) Незаметно он выхватил из кармана капитанки монетку, спрятал в кулаке. Потом забрался в стерильную прохладу больничной постели. Натянул простыню до глаз. Все тем же больным и капризным тоном сказал доктору:
— Здесь потолок излучает, я чувствую. Выключите. Я и так усну.
Доктор кивнул:
— Чуткий ребенок… Я выключу, не волнуйся.
