Бабушкино море - Георгиевская Сусанна Михайловна (читать полную версию книги txt) 📗
— Слышу, тётя Сватья. Ну так что же было дальше?
— А то было, что в годе четырнадцатом стряслось великое наводнение… А хатка бабки твоей стояла на самом бережку. Правда, хатка не этой чета… Этот дом белёный, с полами, с погребом. Можно сказать, ресторант какой, а не дом. А то хатка была — мазанка… И был на той хатке, значит, чердак. Дедушка твой аккурат рыбалил… а бабка в доме была, при хозяйстве.
И вот видит бабка, что подступилось к окошку море и бьётся в окошко… Подхватила она ребят — и ползком на чердак. Твой папа, младшенький, Константин, был ещё годовалый. Да, видно, осмыслил, что смерть в дверки маткиной хаты стучится. Заплакал сердешный. А Иванушка и Катерина так и цепляются за материнский подол.
Тётя Сватья раскачивается. И Ляля, сама не зная отчего, тоже принимается качаться.
— Да… Поднялись они на чердак и глядят сквозь щёлку… Вздулось море, словно ветром: надувши из самой серёдки… Словно тесно стало ему в бережках… Подступилось море к бабушкиной мазанке и смыло мазанку. Поплыла бабка… На руках у неё меньшой, Константин. Катерина за доску держится, а Иванушка, старшенький, уцепился за перекрёстные доски от чердака…
И плывут они по морю, ладненький мой, не на корабле каком, не на плоте, не на байде. На останках крыши… Была она не из балок скроена, не креплёная, разбило море ту крышу, и в щепах её раскидало по водам.
Тётя Сватья говорит и, мигая, смотрит в окно на дождик.
— Вот плывёт, значит, твоя бабка, держит на шее одной рукой меньшего сынка, папочку твоего Константина…
«Ах ты, мой маленький, — думает Ляля про папу. — Чуть-чуть не потонул…»
— И тут занесло её на островок в камыши, посредине моря, и нога нечаянно-негаданно об землю оперлась… Подобрала бабушка доску, воткнула её в камыш и повесила на неё головной платок, словно флаг какой… Спасайте, мол, люди добрые, — Тётя Сватья вздыхает, — А тем временем воды стали спадать… Люди, что плыли в лодках для спасения утопающих, увидели бабкин флаг. Подобрали её и меньшенького, Константина.
— Папочку моего? — спрашивает Ляля.
— Его самого! — соглашается тётя Сватья. — А потом на креплении от чердака прибился к берегу старший, Иван. Окоченел весь, аж синий стал, а всё ж таки дышит, живой, стало быть. Ну, а потом уж выбросило на берег, деточка, и дедушку твоего и утоплую малолетнюю Катерину…
Дочиста всё обглодало море… Хату снесло и снасти сгубило… Не на что было бабке твоей, поверишь ли, голубок, и покойничков схоронить.
Тётя Сватья оглядывается, встаёт с табуретки и распахивает окошко. Она покачивает головою и словно к чему-то прислушивается.
Ляля тоже встаёт с табуретки, подходит к тёте Сватье и выглядывает в окно из-под её руки.
…Не узнать широкой дороги бабушкиной станицы. Дождик полил дорогу, заменил на ней глину и пыль. Ляля слышит, что по краям дороги булькают лужи. Они соединились друг с дружкой длинной цепочкой. Дождик капает прямо в лужи. Ляле видно, что лужи рябые от дождика. Ей слышно, что лужи булькают. Из-под заборов стекают мелкие ручейки и, соединившись друг с дружкой, бегут в канавы.
У домов, что стоят, повернувшись окошками к морю, громко хлопают ставни. Над их крышами, наклонившись к самой трубе, громко и тонко свистят деревья.
Они то сгибаются, то выпрямляются. Они хлещут воздух: «Хю-исть!.. Хю-исть!..» Что-то большое бьётся внизу, под скалой, ударяя в берег и глухо, протяжно, тоскливо воя.
Прикрывшись клеёнками и платками, бегут по дороге какие-то люди.
«А страшные сказки про море умеют в станице у бабушки», — думает Ляля и тянет тётю Сватью за рукав:
— Ну… а что дальше было, тётя Сватья?
— Дальше-то? — словно проснувшись, переспрашивает Сватья. — А на чём я остановилась, ладненький?..
— Как не на что было схоронить, — говорит Ляля.
— Да, да, — захлопнув окошко, быстро досказывает Сватья. — А то было, милок ты мой, что пошла твоя бабка по мокрой земле, по сырой дороженьке правды искать у людей, у рыбопромышленника, на которого дедушка, значит, жизнь свою положил…
Да где там… до бога-то, деточка, высоко, до хозяина далеко… Видно, в город утёк…
Возвратилась бабка ни с чем и видит: народ стоит на песку, близ утоплых. Всё больше казачество. В шапку деньги кидают. Глядит твоя бабка на эту картину и словно не видит. Бабы кругом, ясно дело, плачут… Конечно, море… Оно нас и поит и кормит, оно нас и погребает.
— А что было потом? — говорит Ляля.
— Что ж потом? — отвечает тётя Сватья, вставая. — Много всего было потом. Вдовья доля, милок, нелёгкая. Сперва ни дома, ни снасти, ни помочи…
Тут кто-то крепко-крепко стучит в окошко согнутым пальцем. Ляля вздрагивает и хватает за платье тётю Сватью.
Тётя Сватья подходит к окошку. В саду стоит тётя Фрося с накинутой на голову клеёнкой. На ногах у неё мужские калоши. Тётя Фрося машет руками, показывает на дорогу и убегает.
— Я сейчас, голубка, — тихим голосом говорит Сватья. — Вот тебе вся еда на столе… Я разом… Разом, коток.
Накинув на голову шерстяную косынку, тётя Сватья выходит на залитое дождём крылечко, проходит, скользя по мокрой дороге. Её резиновые калоши с ушками словно тонут в мягкой, жидкой грязи. Частый дождик хлещет тётю Сватью. Её шерстяной платок развевается по ветру. Вот обежала заборчик. Вот остановилась и стукнула в чьё-то окошко. Вот проскользила в своих калошах до крайней хатки, махнула кому-то рукой… и пропала.
Пусто в окошке. И в доме пусто. В доме только Ляля и ветер. Ляля смотрит на дождик, а ветер гудит в трубе.
Ляле страшно, тоскливо.
Она надевает мокрый армячок и, оглянувшись, бежит прочь из бабушкиного дома.
На улице лужи и дождик. Ляля стоит одна посреди дороги. Она видит, что из-за угла выбегает какая-то женщина.
Женщина идёт к берегу. Ляля идёт вслед за ней, тоже к берегу. Она спускается по мокрому обрыву, скользит по мокрой глине, падает.
На берегу очень много людей. Тут старики, старушки, ребята, рыбаки и усатый председатель.
А Ляля одна. Она стоит в сторонке в своём мокром, грязном армячке, и с моря дует ей в лицо большой ветер.
На волнах белые гребешки. С гулом и грохотом стучится море о землю, словно колотит о берег огромной, мокрой, тяжёлой рукой. У Ляли кружится голова, в ушах шумит, в глазах мелькает серая рябь.
За крутыми волнами не видно сизой полоски берега. Её тоже, наверно, совсем залило водой.
Вода дымится, она просачивается сквозь гальку. В воздухе носится солоноватая белая пыль.
Тут Люда, Света и Ляля сидели недавно на камешке.
Камня нет.
Вон там стояла землечерпалка. Нет больше землечерпалки. Вон там торчал из воды камыш. Затопило камыш.
Всюду, всюду вода…
Вода гудит. У неё нет голоса. Она ревёт, как стадо коров. Она мычит так гулко и страшно, как будто грозит кому-то.
Всё уже краешек берега. Всё больше моря. Всё меньше земли.
Люди стоят, прижавшись к скале, и смотрят в воду.
— Сказала, не ходи… — говорит какая-то старушка. — Так нет же, пошла. Всю душу из матери вынула!..
Когда старушка говорит про мать и про душу, Ляля начинает плакать. Она вспоминает, что стоит одна на чужом, мокром, холодном берегу… что в толпе не видно даже тёти Сватьи, а что у всех здесь мамы. Она плачет всё громче.
— Ну, ладно, молчи, молчи, — говорит наконец какая-то тётенька. — Дитё, конечно, за бабушку убивается. Вполне понятно…
Тётенька вытирает Ляле лицо кончиком своей косынки, и от того, что кто-то её пожалел, Ляле становится ещё горше.
Она плачет так громко, что все оборачиваются. Она теребит свой армячок и говорит, как та старушка:
— Всю душу вынули!
Усатый председатель оборачивается и сразу узнаёт Лялю. Он подходит к ней, садится на корточки и показывает «козу бородатую»…
Ляля отворачивается и плачет.
Тогда председатель говорит:
— Ну, полно, полно, не впервой, не потонет твоя бабушка. Не в таких штормах бывала. Такое уж наше дело, рыбацкое, что ж плакать. За бабкой твоей никто не пропадал. Всех на берег выведет… Не плачь, дочка. Ишь ты, соломинка!.. До чего ж убивается! А в море и так, чай, много воды солёной. — Наклонившись к Ляле, он бережно обтирает ей Нос шершавой рукой. — Не плачь, коток!.. Куда надо, так дадено знать и без слёз твоих… Даже в центре, в райкоме идёт большое волнение… Если будет надобно, так полетит над самым над морем самолёт «У-2», чтоб бабку твою сыскать… Сам сяду, сам стану глядеть. Нам, детка, каждый рыбак дорогонек. У тебя вон бабка, а у меня их в море вон сколечко!.. — он широко разводит руки. — И четверо, зёрнышко ты моё, сыновей…
