Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (книги txt) 📗
Я закипела, как дурочка:
— Это же незаконно!
— Ну-ну… иди жалуйся.
Брат говорил, не как привычный Илюха, а, скорее, как дядя Костя, когда он касался чего-нибудь важного.
Кажется, я запаниковала в душе.
— Иль, это серьезно, да?
Он вдруг заулыбался, покачал мои руки.
— Да чего ты испугалась-то? Я это так, на всякий случай… Маме только не говори…
Я полночи не спала, думала про все про это. Иногда подкатывал страх, иногда успокоительные мысли: “Да ну, ерунда! В конце концов, что они теперь могут сделать?” А когда стала засыпать, опять почудилось, что лечу к земле и не могу дернуть кольцо…
Я встала, пошла на кухню глотнуть холодного молока (это меня всегда успокаивало). У Ильи горел свет. Я сунула в дверь голову. Брат сказал, не оборачиваясь:
— Иди сюда… — Он сидел у компьютера, на экране мигали какие-то таблицы. Я подошла, потерлась щекой о его плечо.
— Ты, мучача, это… не бери в голову. Напугал я тебя?
— Маленько.
— Ничего, “венсеремос”. То есть “преодолеем”.
— Дискета хорошо спрятана?
— Вполне… А лучший замок — пароль. Будь он неладен…
— Я думаю, вскроешь…
— Вне всяких сомнений… Главное, как говорит дядя Костя, “нихт шиссен”.
Я не поняла, при чем здесь “нихт шиссен”, но стало спокойнее.
А дядя Костя прислал письмо! Бодрое и полное шуток. Сообщал, что ему выделили однокомнатную квартиру. “Был бы человек семейный, дали бы побольше, а пока сойдет и так…” Обещал, что летом вытащит нас к себе в гости. “А ежели взрослые члены семейства заупрямятся, то юную Евгению все равно вытащу. Хотя бы путем похищения…”
Потом пришло еще одно письмо — от тети Лии. Она сообщила, что рука у Мишки срослась, он опять ходит в школу, только стал серьезнее, молчаливее. Одно время слегка заикался, но теперь это прошло. Тетя Соня тоже поправилась, настроена по-боевому и просила какое-то начальство записать ее в общественную милицию по борьбе с терроризмом. Просьбу обещали рассмотреть. В Израиле женская военная служба — дело обычное, а возраст для милиции, видимо, не помеха.
Мама читала вслух и головой качала. Кажется, она все еще чувствовала себя виноватой.
Между тем началась последняя школьная четверть. У меня получились всякие трудности с алгеброй и биологией, и пришлось влезать в учебу по уши, чтобы не было трояков за год. По правде говоря, мне на трояки было начихать, но как представишь мамины большущие от скорби и тревоги глаза…
Апрель бежал быстро, и в нем тоже случались всякие события.
Поссорились Лючка и Стаканчик. Из-за того, что однажды я поймала их за курением — в сквере у гастронома, когда догнала по дороге из школы. Оба торопливо затоптали сигареты. Стаканчик, разумеется, порозовел.
— Ник, — сказала я, — она дура, и это неизлечимо. Но ты-то…
Он бормотал, что только попробовал. Надо же, мол, когда-то… Я велела ему идти домой и попросить маму, чтобы она его выпорола. А за Лючку взялась всерьез.
— А чего! — негодовала та в ответ. — Я сама и не хочу, это я из-за него! Должен же он когда-то становиться настоящим парнем! А то каждому кретину говорит “извините, пожалуйста” и краснеет при любом случае…
Слово за слово мы крепко поцапались и разошлись. Но это не страшно, такое было не впервые. А между собой они поругались всерьез. Потому что стали обвинять друг друга в отсутствии бдительности. Из-за такого, мол, отсутствия прозевали мое приближение. И Стаканчик впервые показал себя “настоящим парнем”. Лючку обозвал “огнедышащей коровой” и перестал с ней разговаривать. Та терпела два дня, а потом пришла ко мне — реветь и просить о помощи.
Пришлось мирить их.
Я заставила их поклясться в вечной дружбе, и они это в конце концов сделали. И даже в знак такой дружбы обменялись монетками. А я в заключение пообещала им, что если снова увижу с сигаретами, засуну им эти сигареты за шиворот… по правде говоря, даже не за шиворот. Очень уж я тогда завелась…
Компания наша была дружная. Но “в обиходе” (если можно так выразиться) мы больше дружили парами: Люка со Стаканчиком, я с Лоськой. А маленький Томчик одинаково “приклеивался” то к одним, то к другим. Гулял чаще с Люкой и Ником, но откровенничал больше со мной и Лоськой.
В апреле Томчик повадился чуть не каждый день приходить ко мне. Очень ему нравилась громадная книга о парусниках, которую мне подарил дядя Костя. Устроится с ногами на моей диван-кровати и притихнет, лишь чуть слышно шелестит листами. Иногда они листали альбом вдвоем с Лоськой. А ощутивший радость жизни Васька, которого Лосенок приносил в сумке, метался по квартире. Я терпела…
Впрочем, Лоська чаще проводил время не у меня, а у Евгения Ивановича. И как выяснилось, не зря. То есть не только ради общения с ненаглядным другом Чарли. Евгений Иванович учил его рисованию. К этому делу (не то, что к шахматам), Лоська относился серьезно. Пробовал даже работать маслом. Как выяснилось позже, он писал на куске картона “Автопортрет в обнимку с Чарли”. Никому, кроме Евгения Ивановича, не показывал.
— Вот закончу, тогда покажу…
Обещал закончить к маю.
2
В середине апреля позвонил человек, о котором я почти забыла:
— Это Женя Мезенцева? — голос был мальчишечий, высокий и чистый.
— Да…
— Это Игорь Карцев. С той квартиры, где ты жила раньше. Конечно, ты меня не узнала.
— Конечно, не узнала, — вывернулась я. — В тот раз ты был сиплый от ангины… Здравствуй.
— Здравствуй. Я вот почему звоню. Тебя разыскивает какая-то женщина. Узнала где-то этот адрес, а по нему телефон. Говорит, что с трудом, потому что номер изменился. Я объяснил, что вы переехали. Она говорит: “А не знаешь, нового адреса или телефона?” Я соврал, что не знаю, но попытаюсь узнать…
— А почему сразу-то не сказал?
— Видишь ли… она объяснила, что из какой-то комиссии. То ли из облоно, то ли еще откуда-то. Я подумал: вдруг тебе это не надо?
Я лихорадочно прикинула в уме: что такого за мной водится, если вдруг заинтересовалась какая-то комиссия? Кажется, ничего. В конце концов, если что-то такое , все равно искали бы через школу…
Игорь между тем объяснил:
— Она будет еще звонить. Дать ей твой телефон?
— Дай, конечно…
— Тогда ладно. До свидания.
— Да… ой! — вспомнила я. — А как поживает гномик, которого ты нашел в кладовке?
— Хорошо поживает! Я ему на полке устроил специальную каюту.
Он сказал не “жилье”, не “гнездо”, а “каюту”, и в этом было что-то свое, привычное. Почти Пашкино…
— Игорь, спасибо! Звони, если…
Я не договорила. Чуть не сказала “если захочется”, но не решилась.
Он помолчал секунду и весело откликнулся снова:
— Ладно!
Неизвестная женщина позвонила через три дня.
Голос такой… вроде как у библиотекарши Анны Григорьевны или бабушки Игоря Кравцова, только помоложе:
— Извините за беспокойство. Могу я поговорить с Женей Мезенцевой?
— Да. Это я…
— Женя, здравствуй. Меня зовут Тамара Яковлевна. Я из общества “Зеленая ветка”. Это такая общественная организация при областной думе и администрации губернатора. Мы занимаемся защитой прав детей и разными педагогическими проблемами…
“Этого еще не хватало!” Видимо, в моем молчании не было радости. Тамара Яковлевна заговорила побыстрее:
— Женя, прежде всего я поздравляю тебя с дипломом.
— А! Спасибо… Но я даже не знаю, за что мне диплом. Я же ничего особенного там не делала, только помогала при съемках разными мелочами… — Я думала, речь идет о грамоте, которые получили все, кто участвовал в работе над “Гневом отца”. Этот наш “фильм” в конце концов попал на областной конкурс и занял (надо же!) первое место.
— Женя, извини, мы, кажется, говорим о разном. Я о твоем сочинении…
— Но… я ничего про это не знаю…
— Вот как! Значит я могу первой поздравить тебя. Тем приятнее… Дело в том, что жюри подвело итоги конкурса, и твои “Семь фунтов” оказались в числе трех лучших работ. Первое, второе и третье места решили не распределять, всех объявили одинаковыми победителями. Видимо, скоро тебе об этом сообщат в школе. Еще раз поздравляю и… теперь я, Женя, хочу спросить о другом. Тот мальчик, твой друг по имени Лоська… то есть Всеволод Мельников… это не выдуманный персонаж?
