Путешествие на «Тригле» - Сахарнов Святослав Владимирович (бесплатные версии книг .txt) 📗
— Постойте… Черное море… Взрыв мины для учебного фильма… Рыбы на дне… Ну конечно, это вы! Помните, наша шхуна подошла к месту взрыва. Я еще нырял, осматривал дно? Знаете, как мы вас называли тогда? Главным киношником.
— Ах, вот оно что! Припоминаю: был такой фильм. И шхуна, верно, была.
— А вы все на морскую тему снимаете?
— Да, знаете, поручают. Один фильм удался, второй…
— Товарищ режиссер снимает почти все фильмы о морских животных, которые делаются у нас, и он часто ездит за границу, — сказала Лиза.
— Так чем я могу помочь? — спросил я.
— Трудно сказать. Пока ясна только общая идея.
Главный киношник кивнул мне, Букин сказал: «Салют!» Они ушли в контору, а Лиза осталась.
— Надо работать, — сказала она. — Покажите, что успели нарисовать. Я привезла вам альбом «Животные Японского моря». Но предупреждаю: животные там невыразительные. Их не рисовали, а срисовывали. Где присядем?
— Все рисунки на катере.
— Идемте туда…
Мы сидели на палубе, на потертых нетвердых досках. Я доставал из папки по одному рисунку. Лиза смотрела их. На каждом писала два названия животного: по-русски и по-латыни.
— Как будет «осьминог»? — спросил я.
— Октопус вульгарис.
Около нас сидели Телеев и Жаботинский.
Лиза улыбалась. Видно, рисунки ей нравились.
— А это что такое? — вдруг спросила она.
Это был осьминог, которого я нарисовал на причале.
— Октопус вульгарис, — гордо ответил я.
Лиза нахмурилась.
— Зачем вы срисовали мертвого?
КАК ОНА ДОГАДАЛАСЬ?
— Это безобразие! Видите, закрыты глаза, опали надглазные бугорки.
ВОТ ТАК РАЗ!
— Мм-м… — сказал я. — Он действительно не шевелился, но я думал…
Телеев и Жаботинский смотрели на Лизу открыв рты.
— Найдите живого и рисуйте. Лучше всего подсмотрите его под водой. Нарисуйте его так, чтобы он шевелился даже в книге!
— Сдаюсь.
На катер пришел Букин.
— Хорошо быть художником, — сказал он, взглянул на мои рисунки. — Что ни сделай, все хвалят. В науке у нас, брат, не так! Ухабы!
— Неизвестно, где их больше, — ответил я.
Я решил, что пора рассчитаться с хозяевами за комнату.
— Бабушка, — сказал я однажды, когда старуха пришла ко мне убирать, — скоро месяц, как я живу.
— Ну и живи.
— Очень мне хорошо тут у вас. Хорошая комната. Тихо.
Старуха походила по комнате, остановилась перед фотографиями и сказала:
— Говорят, Ваня мой, сыночек, на помощь звал, а его не услышали… В город увезли, да так и не привезли обратно, — непогоды сильные в ту пору начались. Кто хоронил, и хоронил ли, не знаем, а у нас только митинг на комбинате был, речи говорили. Старик мой ходил, а у меня сил не хватило… Учительница у соседей живет, та и сейчас к нам приходит. Очень хорошая женщина, молодая. «Лучше вашего Вани никого не было», — говорит. Любила его, что ли…
Я молчал, не зная, что сказать.
Поэтому сказал ненужное:
— Деньги я вам хочу заплатить за первый месяц.
Старуха посмотрела на меня, силясь понять: к чему это?
— Один он у меня был сын, Ваня, — сказала она.
— Мне очень нужен живой осьминог, — сказал я наконец Телееву. — Ходим, ходим… Все трепанги да трепанги, а у меня тоже план.
Телеев промолчал.
— К Рейнике идем, — сказал мне на другой день Шапулин. — Там около острова меляк. Трепангов мало, зато осьминог есть. Там живет. Я, как опускаюсь, каждый раз его вижу.
Рейнике — самый крайний из здешних островов. Он как дерево на опушке леса. За ним — море.
Мы дошли до острова и стали на якорь. Опускался Шапулин.
Его одели, включили помпу. Телеев шлепнул его ладонью по медной макушке. Шапулин отпустил руки, отвалился от катера.
Дробное пузырчатое облако заклубилось у борта.
К телефону — на связь — поставили меня.
В телефонной трубке было слышно, как шумит, врывается в шлем водолаза воздух. Шапулин скрипел резиной, что-то бормотал. Это он ходил по дну, собирал трепангов.
— Ну как? — то и дело спрашивал я.
Молчок.
И верно. Что «ну как?», когда надо работать.
Шапулин набрал одну питомзу, взял вторую.
Я по-прежнему стоял у телефона.
Однажды мне послышалось, что он сказал слово «ушел».
— Кто ушел? — всполошился я.
Шапулин не ответил.
И вдруг метрах в десяти от катера забурлило. Пробив медным шлемом воду, показался водолаз. На зеленой его рубахе извивалось что-то красное, бесформенное, ногастое.
— Осьминог! — завопил я. — Осьминог!
На палубу выскочили Телеев, Дед, Жаботинский.
Мы стали подтягивать водолаза к борту.
Он стукнулся шлемом о катер.
— Осторожно! — закричал я.
Про фотоаппарат, заряженный чудесной цветной пленкой, я забыл. Он болтался у меня на шее, как маятник, а я то бросался тащить водолаза, то хватался за осьминога. Осьминогу не хотелось на катер. Он присасывался к борту, к водолазному шлему, к лесенке.
Мы отлепляли его, тащили, кричали.
Наконец Шапулина вместе с осьминогом перевалили через борт. Осьминог отпустил водолаза и шлепнулся на доски.
Он был испуганный, красный. Шумно всосав в себя воздух, сгорбился и стал раздуваться, расти вверх. Розовые ноги с белыми кольцами-присосками укорачивались.
Жаботинский выкатил из трюма пустую бочку.
Мы подняли и посадили в нее осьминога. Он зашипел. Из-под крайнего щупальца у него торчала белая трубка. Она то сжималась, то раздувалась. Через нее осьминог дышал, выпускал воздух.
Бочку налили до краев. Осьминог всплыл, затем снова опустился на дно и там застыл, испуганно тараща из-под воды глаза.
С Шапулина сняли шлем. Он сел рядом с бочкой. Лицо у него было красное и мокрое: здорово устал, пока тащил осьминога.
— Что будем делать? — спросил Телеев.
Я подумал, если нарисовать осьминога в бочке, Лиза опять скажет: «Безобразие!»
— Надо бы его куда-нибудь на мелкое место, в скалы.
— Трепангов наберем и сходим, — пообещал Телеев. — Ты отдыхать будешь? — обратился он к Шапулину. — Раздевайся. Я за тебя пойду.
— Долго костюм снимать. Ладно, я еще разок.
— Питомза где?
— Около якоря бросил. Найду.
Через несколько минут он снова полез за борт.
Осьминог сидел в бочке.
Он был по-прежнему красный, как вареный рак, тяжело дышал. Там, где торчала вверх его трубочка, то закипал, то гас родничок. Это животное толчками выпускало из себя воду. Я сел около бочки и стал рисовать осьминога по частям: щупальца, глаза, клюв.
Тело осьминога было все покрыто мелкими серыми складочками. Как будто его посыпали пеплом. Черные глаза с белыми веками-шторками полуприкрыты.
Один раз, когда осьминог повернулся, я увидел его клюв, кривой, как у птицы.
Мы смотрели с осьминогом друг на друга. Каждый из нас думал о своем.
Осьминог не ждал от меня ничего хорошего. Это было видно по выражению его глаз. От морщинок, которыми были окружены глаза, взгляд его казался стариковским.
А у меня мысли были веселые: наконец-то смогу нарисовать!
Когда две бочки были заполнены трепангами, Телеев сказал:
— Идем к Двум Братьям!
Мы снялись с якоря.
Скалу Два Брата я знал. Мимо нее мы проходили часто. Она лежит как раз напротив комбината.
Добирались туда почти час. Подходили осторожно. С кормы Телеев отдал якорь: в случае чего можно стянуться назад.
Когда нос сел на мель, до берега оставалось еще метров пять.
Шли по колено в воде. Осьминога нес Шапулин. Он нес его, перекинув через плечо.
Два Брата — это два больших камня. Когда-то здесь была одна скала. Потом она развалилась пополам. Между камнями получилась лагуна — тихая и закрытия. Воды по пояс, узкий проход соединяет лагуну с морем.
