Бронзовый мальчик - Крапивин Владислав Петрович (электронная книга txt) 📗
Салазкин с некоторой торжественностью открыл дверь тяжелого шкафа. Медленно взял с полки книгу. И на ладонях поднес ее Кинтелю.
Книга была маленькая, но очень толстая. В плотных корках, обтянутых чем-то вроде пергамента, с пересохшими от старости ремешками и медными пряжками. Салазкин глянул ревниво: "Ты понимаешь, какая это удивительная вещь?"
– Можно я подержу? – шепотом попросил Кинтель.
– Возьми…
Кинтель принял в ладони увесистый томик. Покачал. Салазкин сказал:
– Даже не похожа на Устав, не правда ли? Скорее как церковная книжка…
– А можно открыть? – опять шепотом спросил Кинтель.
Салазкин снял с медных шпеньков колечки пряжек, отогнул верхнюю крышку, корешок тихо заскрипел.
– Переплет из телячьей кожи, – объяснил Кинтель. – Пересох уже, надо осторожно, чтобы не потрескался…
На левой странице была картинка: парусная лодка в окружении всяких завитков и оружия. Справа – титульный лист. Старинные буквы всякого размера:
кнiга
УСТАВЪ
морскои
о всемъ что касается доброму управленiю
въ бытности флота на морЪ
А ниже, под чертой:
Напечатася повелЪнiемъ
ЦАРСКАГО
велiчества
въ санктъпiтербургскои тiпографiи
ЛЪта Господня 1720
АпрЪля въ 19 день.
– Двести семьдесят один год назад, – выдохнул Салазкин. – С ума сойти, верно, Даня? Может быть, ее сам Петр Первый в руках держал.
– Может, – согласился Кинтель. Но почти машинально. Думал о другом. И неровно, в какой-то странной пустоте перестукивало сердце. Как при чтении книжки, в которой вдруг нащупывается приключенческая нить. Или как в игре, когда вечером крадешься в репейных джунглях на пустыре и слышишь шорох того, кого ищешь. С тем же замиранием, только сильнее.
– Смотри, Даня, он на двух языках. Слева русский текст, а справа голландский. Петр, он же много взял из Голландии для флота…
– Потому и толстая такая, – рассеянно отозвался Кинтель.
– Жаль, что нескольких листков и таблиц не хватает… Зато смотри, какая надпись… вот там, сзади…
Салазкин перевернул книгу, отогнул заднюю крышку. На чистом обороте заднего листа выделялась хитрая вязь рыжих от старости чернил. Кинтель с трудом разобрал только верхнюю строку. Опять же: "Кнiга Морской Уставъ…"
– Непонятно…
– Папа прочитал: "Книга Морской Устав корабельного мастера Василiя Алексеева, сына Селянинова, дворянина города Зупцова…" "Зупцов" – через "п", но, наверно, на самом деле "Зубцов". Есть такой городок на Волге, выше Калинина. То есть Твери…
– Там корабельная верфь была?
– Не знаю… Может быть, этот Василий Селянинов там просто свой век доживал. Ну, как на пенсии…
– Странно, что дворянин. Мастера, они же были из простого народа.
– Не исключено, что император пожаловал ему дворянство за хорошую работу…
"Не исключено", – согласился про себя Кинтель. Но опять отрешенно. Главная мысль была о другом.
– Сань, я хочу поглядеть на нее на закрытую.
Салазкин поспешно захлопнул "Устав".
– Смотри, Даня, здесь на пряжках маленькие портреты, голова в парике. Папа говорит, что это, возможно, изображение императора…
В самом деле, в центре медных узорчатых застежек были крошечные лица в обрамлении буклей. Но теперь уже не разобрать, чей портрет. Да и не важно. Вернее, не это важно.
– Салазкин, сядь, пожалуйста. Вот сюда, в кресло. И книгу возьми, вот так. Скорее.
Салазкин слегка испуганно послушался. Кинтель положил ему "Устав" корешком на коленку с коричневой родинкой-бородавкой, приоткрыл.
– Палец вот сюда, между листами… – И отошел, приглядываясь, как фотограф в ателье.
Салазкин смотрел с радостным непониманием: что, мол, за игра такая? Кинтель – руки в боки, прищурился. В нем разгорался азарт поиска и близкого открытия. И стало весело (хотя дело-то в общем серьезное).
– Наклони книжку чуть-чуть ко мне… Ага… И сядь строго, как… старая дама.
– Так? – Салазкин сделался словно деревянный.
– Вот-вот… Жалко только, что не похож ты на мою прапрабабушку.
– Пра… на кого?
– На мою прапрабабушку Теклу Войцеховну Винцуковскую… Между прочим, ее предки были графы в свите польского короля Стефана Батория… Можно я возьму это покрывало? – Кинтель кивнул на диван.
– Конечно.
Кинтель сдернул с дивана рыжий мохнатый плед, поднял Салазкина на ноги, двумя взмахами соорудил на нем длинную юбку. Снова опустил изумленного Салазкина в кресло:
– Сядь по-прежнему… Ага! Ну точно как на фото…
– Может быть, ты все-таки объяснишь… – робко начал Салазкин.
– Ага… Если все сойдется, дед будет потрясен…
– А… он кто, твой дедушка? – вежливо поинтересовался Салазкин. Спрашивать о сути дела он уже не решался. – Тоже потомок графов?
– Он медик… Сиди, сиди, я приглядываюсь… Раньше он был судовой врач, а сейчас заведует врачебными кадрами. А насчет графства… С одной стороны, выходит, – да. Со стороны матери. А по отцовской линии дальний предок был матросом… – Кинтель слегка потускнел, вспомнив о "Рафаиле". Но не надолго. Главное – книга!
Салазкин смотрел молча и вопросительно. Он мог, в конце концов, обидеться, раз Кинтель ничего не объясняет!
– Сань, я все расскажу!.. Чуть позже, ладно? Завтра же. А сейчас… понимаешь, я суеверный, сглазить боюсь. – Это он вроде бы и с шуткой объяснил, но на девяносто процентов всерьез.
– Ну хорошо… Можно я уже сниму эту юбку?
– Конечно! Спасибо, Сань… Я пойду, надо теперь срочно…
Салазкин встрепенулся:
– Я тебя провожу! С Ричардом. Ему все равно надо гулять.
– Но я не домой, а к… родственникам, на Сортировку. Тут рядом как раз остановка тридцать пятого…
– Ну, тогда до остановки… Можно?
– Ну конечно же! Идем!
ЦИФИРЬ
В квартире на Сортировке не оказалось ни отца, ни тети Лизы. Дверь открыла Регишка, поглядев предварительно в глазок и пискнув: "Это ты, Даня?"
– Привет, мартышка. А где предки?
– Папа – не знаю. Мама ушла к тете Рае. Сказала, что скоро вернется, а целый час нету…
– Придет, никуда не денется. А ты сиди учи уроки, большая уже.
– Нам еще не задают… У нас учительница вос-хи-ти-тельная.
– В первые дни все учительницы восхитительные, – вздохнул Кинтель. – Знание суровой жизни приходит позже… – Регишка в этом году пошла в первый класс.
Кинтель прошел к письменному столу отца. Ящики там не запирались. Кинтель знал, что в левом – всякие старые документы, почетные грамоты, квитанции и фотографии. Выдвинул, пошарил. Нашел…
Вот она, прапрабабушка, вот они, девочка Оля и мальчик Никита, из давних, почти легендарных времен. Текла Войцеховна – прямая, строгая, уверенная в правильности всех своих мыслей и поступков. Сидит, заложив палец в книгу, которую держит на колене. Книжка – ну в точности как та, у Салазкина!..
Девочка Оля (неужели это прабабушка Кинтеля?!) тоже смотрит строго. Наверно, нарочно, чтобы мама не обвиняла в несерьезности. А Никита… У него грустная полуулыбка и взгляд чуть в сторону. Словно этот гимназист ведает какую-то тайну. Может, знает заранее, что случится с ним в Крыму в двадцатом году? "УМ 1920 г ." – написано (вернее, нацарапано – тонко, как иглой) рядом с ним. Вернее, между ним и книгой… А может, Никита уже придумал письмо, которое после напишет на обороте снимка своим шифром?
Кинтель перевернул фотографию. Густая россыпь чисел – они тоже не то написаны острым бесцветным грифелем, не то выдавлены им. Разобрать, однако, можно, если постараться…
"Цифирь", – пришло в голову старинное слово. Это было подходящее название для числовой путаницы и загадки.
Числа были сложные. Сначала крупные – из двух или трех цифр, а рядом – дробь. Например: 843 4/22. И так сверху донизу, по всему обороту снимка. Поди разберись…
"Но, может, и разберусь! Если книга эта и правда "Устав" Петра…" Опять зазвенели струнки азарта. Кинтель, не долго думая, сунул фотографию в портфель.
