Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович (книги бесплатно без регистрации .txt) 📗
Лицо его дергалось, губы тряслись. «Любят друг друга? Сукин сын, болван, считал, что в душе она осталась верной тебе. Ведь из-за этого пришел. Убедиться своими глазами. Да брось ты к ее ногам кепку — подметки не захочет вытереть. Значит, забавлялась со мной от скуки? Ведьма. Змея. Маруха. Застрелить из поганого ружья не жалко!»
Леонид налетел на солидного мужчину в шляпе, пальто- реглане. Тот покраснел от гнева, резко стал ему выговаривать и вдруг замолчал на полуслове: покорно слушавший его Леонид увидел в глазах мужчины жалость. «Виноват. Спасибо», — растерянно сказал Осокин и поспешно, почтя бегом пошел дальше.
XXIV
За короткой оттепелью вновь придавили морозцы, выпал ранний снег, побелил крыши, и в бурьянах на пустыре появились хохлатые свиристели с нарядными цветистыми крылышками — прилет сибирских гостей шел полным ходом. Голый, облетевший лес Нескучного сада за Москвой — рекой стал виден отчетливо, словно прочерченный тушью на белом листе.
Снег пролежал всего два дня, но заставил Леонида переменить план покупки пальто. Когда теперь копить деньги на новое? Нужно на Сухаревке приторговать подержанное, с рук. Не велик барин, переходит зиму, а там сколотится.
Он отправился на рынок. Долго бродил между бесконечными рундуками, палатками по громадному толчку, сильно перезяб. Забрел в ресторан, заказал дешевый обед, стопку — «согреться». Почувствовав шум в голове, размахнулся на отбивную котлету (такую, какую недавно ел Подгорбунский) и целый графинчик. Пил и над рюмкой видел Аллу Отморскую. Временами она обольстительно улыбалась ему, куда-то манила, но чаще высокомерно вскидывала подбородок. А за ее розовым капором маячила светло-серая пушистая кепка Ильи Курзенкова, блестели его самодовольные глаза под толстыми черными бровями, лоснилась кожа вокруг тщательно выбритого рта.
— Ничего. Ничего, — сквозь зубы пробормотал Леонид и заказал второй графинчик.
Выйдя из ресторана, он вскочил на трамвай и поехал в Замоскворечье. Намерение у него было простое — плюнуть в морду этой «парочке, валуху и ярочке» и, выказав таким образом полное презрение, гордо и навсегда удалиться на
Гознак. Если же Илья сунется — отволохать его по всем правилам блатного рукоприкладства.
Отыскал ли он Малый Фонарный или заблудился, Леонид не помнил. Замоскворечье знал он плохо, а уже стемнело. Тут еще в дремоту стало клонить: истощенный организм слабо сопротивлялся алкоголю.
В общежитие он вернулся поздно. Ему хотелось незаметно пробраться на свое место, завалиться спать. Неожиданно перед самым носом он увидел Аркадия Подгорбунского. Облокотясь сильной рукой о спинку его железной койки, Подгорбунский не без сочувственной улыбки рассматривал его сверху.
— Веселись, душа и тело, вся получка пролетела?
Леонид расплылся в улыбке, кивнул, будто его с чем-то поздравили. Неожиданно задумался. Неужели видно, что выпил? А он-то считал, что держится так — комар носу не подточит.
Леонид решил пошутить:
— Не тот пьян... что двое ведут, а он... н-ноги переставляет. Пьян тот, кто... лежит не дышит, собака рыло лижет, а... а он слышит, да не может сказать... «Бр-рысь! »
— В точку подметил, — тоном эксперта согласился Аркадий.
Стоял он выпятив широкую грудь, как всегда сияя чистой рубахой, аккуратным костюмом. Воротник он, оказывается, и в холод не застегивал, и открытый треугольничек имел здоровый красный цвет, пожалуй более красный, чем румянец щек. Отношения между Подгорбунским и Леонидом были скорее дружественные, чем безучастные. Оба помнили о давней симпатии, возникшей при знакомстве в институте, каждый уважал силу, молодечество другого, охотно заговаривал. Откровенный сердечный разговор у них, однако, никогда не возникал, — наоборот, чаще обменивались дружелюбными подковырками, остротами.
— Сам кутнул? — продолжал расспрашивать Подгорбунский. — С девочкой?
Леонид внезапно нахмурился, хотел погрозить ему пальцем, но лишь уронил руку.
— Отбивные котлеты... Вкусно. А? Суч-чий... хвост.
— Понимаю, — почти доброжелательно усмехнулся Аркадий. — Обед на две персоны. Одобряю! Отдельного кабинетика не было? Уединения?
Почему-то Леонид обиделся. Чего суется в его дела? Он не собирался вмешиваться в семейную жизнь Подгорбунского, хотя ему не нравилось его отношение к Анюте. Ему хотелось об этом намекнуть Аркадию: мол, я тоже кое- что видел в столовой. Только не надо размахивать руками.
— Кто ты есть... Аркашка? — трудно ворочая языком, спросил он. — Отец ведь, а... подобные поступки. Почему?
Близко поставленные глаза Подгорбунского, гонкие губы приняли надменное выражение.
— Какие поступки? При чем тут отец? Что ты вдруг заинтересовался? Кто подослал спросить?
— Я... никто меня. Просто... дух хочу...
— Можешь справиться о моей анкете в секретом отделе.
— А! Говорить с тобой. — Леонид вдруг перестал интересоваться ответами Аркадия, вяло махнул ладошкой. — 3-знаю, и... все.
Отвернулся и стал рассматривать левый грязный и мокрый ботинок. Прохудился, чинить надо. Все трещит по швам: студенческая житьишка. Ладно, плевать.
Подгорбунский выпрямился, отходя, бросил через плечо:
— Бдительным стал, Леонид? Скрывать мне свой «дух» нечего. Бухгалтер отец мой. В промкооперации. Легче стало?
Осокин не слушал, да, кажется, и вообще забыл о нем. Минут пять молча, неподвижно сидел на своей койке, сложив на коленях руки и словно чего-то ожидая. Тихонько встал и, деликатно поглядывая на соседей, будто извиняясь, что тревожит их, начал стелиться. Пустая шатковская койка стояла неразобранная и непонятно почему тревожила Осокина (куда Ванька смылся?). Леонид раза два попытался сдвинуть свою подушку, откинуть одеяло и вдруг улегся, не раздеваясь, почти не дыша, и через пять минут уже храпел так, что на него с любопытством стали оглядываться с дальних коек.
— Вот это дает малый! — весело сказал кто-то.
— Наверно, до института в оркестре на барабане играл.
Похмелье для Осокина вышло горьким. Мало того, что болела голова (это ерунда), стыдно было поднять глаза на друзей. Проверка кошелька оказалась более плачевной, чем он ожидал: обед, водка выпотрошили его подчистую. Последнее обстоятельство даже обрадовало Леонида. Все: пора взять себя в руки, этак черт знает до чего можно докататься.
«Хорошо, хоть Ванька Шатков не видел меня косым, — подумал он. — Завтра пойду на товарную станцию грузить. Говорят, там можно подзаработать».
XXV
Погода, как назло, выдалась отвратительная. С утра накрапывал мелкий дождик, на мутное небо, извиваясь, меняя очертания, наползали расплывчатые сизо-кофейные тучи. Когда Леонид шел по путям к товарным пакгаузам Казанского вокзала, окрепший ветер резал лицо, дождевые капли застывали на лету и кололи щеки ледяными крупинками. Прибыл состав с мандаринами, лимонами, артель почти сколотилась, и Леониду не пришлось ждать: сразу приняли.
По шатким сходням, проложенным из открытых дверей товарного вагона, вшестером стали сносить ящики с цитрусовыми в пакгауз. Носили почти бегом, Леониду скоро сделалось жарко, и лишь покраснели, распухли руки, хотя и они горели. Приемщик, с карандашом за ухом, пересчитывал ящики.
Короткий ноябрьский день угасал, когда артель кончила разгрузку, получила в конторе расчет. Один из ящиков с фруктами разбился, — а может, кто «помог» ему разбиться? — и грузчики понапихали себе в карманы оранжево-золотых мандаринов. Не отстал и Леонид. Гурьбой, вместе с артелью случайных сотоварищей, он по железнодорожным путям пошел на выход в город. Его несколько удивило, что четверо из них были деревенскими.
— Откуда сами? — полюбопытствовал Леонид. — Каким ветром в Москву занесло?
— Тем, что и тебя, — сказал проворный молодой парень в нагольном полушубке, вытяжных сапогах, с бойкими водянистыми глазами.
Остальные трое мужиков засмеялись.
