Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович (книги бесплатно без регистрации .txt) 📗
К Леониду подскочили двое студентов. Ему пришлось объяснять, о чем он говорил с Крупской, где и как с ней познакомился, показать книжку. Книжка пошла по рукам, словно это было особое издание.
В этот вечер Леонид стал знаменитостью курса. «Вот он почему такой смелый», — сказал кто-то за осокинской спиной. Аркадий Подгорбунский вновь вертелся возле него, заговаривал дружески, почти панибратски.
Сидя за своим столиком, Леонид никак не мог успокоиться. Какой богатый впечатлениями вечер! Он тут же потихоньку начал читать «Воскресение» и не заметил, как окончились занятия.
Бегом слетев с лестницы, Леонид занял очередь в раздевалке, получил великолепное горьковское пальто. Выбираясь из толпы, он нечаянно толкнул кого-то сзади, повернулся, чтобы попросить извинения, и против воли сильно покраснел. Перед ним стояла молодая женщина, которой он подносил чемоданы на Казанском вокзале. Она, видимо, была удивлена не меньше его и тоже покраснела.
— Вы?
— Вы?
— Это они произнесли почти одновременно. Оба в замешательстве смотрели друг на друга.
— Вы... в нашем институте? — спросил Леонид, все еще не придя в себя от изумления. — Вот не ожидал.
— Я еще меньше.
— Они по-прежнему стояли рядом. Студентка была такая юная, светленькая, что Леонид никак бы не мог назвать ее женщиной, хотя сам видел ее мужа.
Простое коричневое платье подчеркивало ее маленькую, совсем девичью грудь, — из открытого ворота чуть заметно и наивно выглядывало чистенькое узорное кружево комбинации. Опять на Леонида пахнуло чем-то безыскусственным, удивительно домашним, уютным.
Он отлично запомнил ее имя: «Вика». Так назвал ее высокий молодой счастливец в пенсне, опоздавший к поезду. Сейчас Вика показалась Леониду еще прелестней. Сколько ясности было в ее беленьком лице с розовым на конце носиком, сколько скромности в застенчивых, серых с голубинкой глазах, в мягко очерченном подбородке. Шелковистые русые волосы ее в свете висевшей сзади лампочки светились, случайной прядкой выбились на лоб.
— Вы, наверно, меня тогда на перроне за босяка приняли? — весело спросил Леонид.
— Ну что вы, — засмеялась Вика, и по ее глазам Леонид понял, что так и было: она приняла его за босяка.
— Я тогда, фрукты на багажной станции разгружал, — беспечно признался он. — Подрабатывал к стипендии. А потом старого друга встретил, провожал в Бурят-Монголию.
Получив свое синее пальто, уже известное ему, Вика положила пачечку учебников на барьер вешалки. Леонид никогда не подавал женщинам пальто — среда, в которой он воспитывался, считала это буржуазным предрассудком, телячьими нежностями. В Москве он увидел, что многие мужчины и даже парни охотно оказывают такие услуги девушкам, и ему очень захотелось помочь новой знакомой. Удобно ли?
Откуда-то вывернулся парень с обезьяньими ухватками, шутовато воскликнул: «Викочка, меня ждала? Всегда готов поухаживать», схватил ее пальто и ловко помог надеть. Видимо, она приняла это с удовольствием. Леонид позавидовал парню и обозлился. Ишь, стервец, бабий угодник. Вот такие всегда и перебегают дорогу. Он решил не уступать своих позиций пронырливому кавалеру, вновь обратился к студентке:
— Почему я вас раньше не видал в институте?
— Болела.
Действительно, кожа у Вики была слишком белая, прозрачная, под глазами голубоватая, и все лицо казалось немного фарфоровым, слишком нежным, как у человека, долго лишенного свежего воздуха.
— Я всего несколько дней как вышла.
— Вы на каком факультете?
— Французском.
— Тогда ясно.
Хорошо бы проводить Вику до трамвая. Вызваться? Леонид задержался в раздевалке, ожидая, когда она застегнется, наденет перчатки. Ему захотелось хоть лишнюю минуту побыть возле студентки; от встречи с ней на Леонида словно дыханием теплого весеннего ветерка потянуло — так удивительно легко, приятно стало. Почувствовала ли это Вика? Она скромно опустила глаза, направилась к двери. И, вновь предупреждая движение Леонида, перед ней вырос кавалер — на этот раз Аркадий Подгорбунский. Он был уже в пальто, в фасонисто надвинутой на лоб кепке, с ходу подхватил Вику под руку, повел. Она постаралась отнять руку, засмеялась. Леонид мрачно пошел за ними следом. Всегда и везде он опаздывал.
Однако где же пермячка Анюта? Леонид видел ее на занятиях. Почему Подгорбунский не с нею? Поссорились?
Из двери в лицо дохнуло снежной сыростью, гнилым мокрым ветром.
Когда выходили на улицу, Леонида охватило чувство маленького и мстительного удовлетворения: перед ними блеснуло пенсне под меховой шапкой-пирожком — муж Вики. Подгорбунский немедленно отстал. Сзади их нагоняла пермячка Анюта. Глаза у Анюты были грустные-грустные, лицо особенно желтое, длинное и некрасивое. Леонид подумал, что так же, наверно, выглядит и он: неудачи на всех ставят одинаковую, печать.
Вика с мужем вышли на Чистопрудный бульвар и растворились в туманной мгле, в косых и неверных отсветах фонарей, искажавших фигуры. В последний момент молодая женщина оглянулась на Леонида. Нет, конечно, это ему померещилось. Зачем он ей? Вон у нее какой заботливый муж: приходит встречать. И тут Осокина перегнал студент с обезьяньими ухватками, нырнул за чугунную ограду бульвара на месте, где железная дверка-вертушка впускала и выпускала прохожих. Догнал и схватил-таки Вику под руку с другой стороны. Ну и хлюст! Видно, опытный ходок по бабам!
Мимо Леонида прошли Подгорбунский и Анюта. Оба молчали. Ладный, молодцеватый Подгорбунский намного выигрывал рядом с женой. Кажется, в их отношениях наступил кризис? Или у Анюты отощала сберегательная книжка? Ничего, поступит в среднюю школу преподавать французский, и Аркадий вновь приластится.
Под ногами скользил утоптанный, потемневший снег. Леонид отстал от однокурсников: ехать в одном трамвае не хотелось. Почему это в последнее время женщины, которые ему нравятся, оказываются занятыми? Одна просто обманула. Забыл ли ее Леонид? Проклял в душе? Да, проклял — и остро помнил. Собственно, рана понемногу затягивалась, но стоило ее растревожить — кровоточила, вызывая длительную боль.
Вот теперь Вика. Такая бы, пожалуй, не обманула? Э, да что себя понапрасну мучить? Еще не хватало втрескаться. Она счастлива, и ей совсем-совсем нет до него дела, как, впрочем, и ни одной девушке. Как хоть ее фамилия?
В общежитии койка Ивана Шаткова стояла пустая, непомятая, из-под лоснящейся подушки выглядывал угол папки. Где Ванька пропадает? Тоже, кажется, фруктик, ухо от старой лоханки.
В комнате-цехе стоял обычный шум, гомон, горели десятки лампочек, большинство студентов еще не спало. В соседнем ряду веселая компания пила чай с домашними коржиками, разложенными на тумбочке: кто-то, видимо, получил посылку. Кипяток приносили в солдатском котелке, ставили его на пол.
Едва Леонид откинул одеяло с койки, ткнул кулаком блинообразную подушку, чтобы придать ей хоть сколько-нибудь «пухлую» форму, как пришел Шатков. Мохнатое, засыпанное снежинками пальто его было только наброшено на плечи, будто на дворе стоял теплый октябрь, воротник новой рубахи стягивал галстучек, купленный в первую же стипендию. От его выбритых щек убийственно несло тройным одеколоном.
— Где тебя носит, Ванька? Полночь на дворе. Опять скажешь — у приятеля?
— Точно. Занимались. Головастый, стервец!
— Это он тебе губы помадой измазал?
— Брешешь? — Шатков испуганно тыльной стороной ладони вытер губы.
— Три, три лучше, помада-то из собачьего жира. Это кто ж кого в благодарность целует: «головастый стервец» тебя или ты... ее?
Увидев, что рука его чистая, Шатков кинулся на друга, сгреб и повалил на койку.
— Разыгрываешь, бюрократ задрипанный!..
От возни двух молодых здоровых парней затрещала железная сетка.
— Попался, святой пастор, — задыхаясь от смеха, говорил Леонид, пытаясь вырваться. — То-то гляжу, бреется каждый день... удавку нацепил. Приходит от «головастого стервеца», будто кот из погреба... только что не облизывается. Ну, думаю, ухо от старой лоханки. Секреты в кармане держит, а еще корень...
