Ефимка-партизан - Голубев Павел Арсеньевич (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
Отец все не ехал. Солнце высоко. Ефимка уморился. Отстегнул постромки, пустил лошадь на траву, а сам лег под телегу отдохнуть. Глаза слипаются, сном так и давит. Нюрка где-то порхала, как бабочка, и только сквозь дремоту Ефимка слышал, что тонкий ее голосок звенел, как колокольчик:
— Как жаворонок заливается, — улыбнулся Ефимка и сладко зевнул.
Потом сквозь сон слышал какой-то мужской голос, и пред глазами его предстали вчерашние всадники.
«Что это мне видится все», — подумал Ефимка и приподнял голову.
«Да и впрямь это вчерашние, а может быть, только похожие. Нюрку о чем-то спрашивают».
Ефимка только слышал последние слова Нюрки:
— Тяти нет, Ефимка только, брат мой; вон там отдыхает.
Ефимка встал и пошел к всадникам.
— Чьи это поля, паренек? — спросил бородатый.
— Петуховские, а дальше витебские, а туда вот — басандайские, — указал Ефимка к востоку, — там и железная дорога проходит.
— А знаешь ты заимку Кондаковых? — спросил бородатый.
— Знаю!
— А далеко это?
— Нет, верст семь, больше не будет. Вот как выедете на дорогу и направо, а там свернете на тропинку, лесом — прямо на пасеку и выедете.
— Вы Дубкова ловите? — не утерпела Нюрка.
Бородатый посмотрел на нее сердито, потом улыбнулся и уж весело сказал:
— Да, да, его, окаянного! — и все засмеялись.
— Вам его не поймать, Ефимка говорит, что целое войско не может поймать, — не унималась Нюрка
— Какой Ефимка?
— А вот, наш Ефимка, — и Нюрка указала на брата.
— Ну, много твой Ефимка знает. Как еще поймаем-то и руки ему веревочкой свяжем и к начальству представим. Ха, ха, ха, — засмеялся бородатый.
— И тыщу получите? — бойко трещала Нюрка.
— Какую тыщу? — удивился бородатый.
— А за Дубкова... кто поймает живого — тыщу, а за мертвого — полтыщи... бумага из города пришла, чтоб ловили.
Всадники переглянулись, бородатый подмигнул своим.
— А Дубков был в вашей деревне? — обратился бородатый к Ефимке, — его кто-нибудь знает?
— Нет, не был, а то бы всю деревню перерезал. Да его, сказывают, и узнать нельзя: то бабой нарядится, то мужиком, то с бородой, то без бороды.
— Ну, мы-то узнаем, если и бабой нарядится, — весело сказал бородатый, — от нас не уйдет. Ну, товарищи, подзакусим здесь, у этих молодых хозяев, уж ребята-то больно хороши, — и бородатый потрепал Ефимку по плечу.
— Сколько годов-то?
— Двенадцать, — ответил Ефим.
— А ей? — указал на Нюрку бородатый.
— Десятый.
— Давай-ка, Ефим, чайник-то! — обратился один из всадников.
Вскипятили чай и сели все в кружок. Бородатый достал из сумки сахар, баранки, булки, мясо жареное.
— Ешьте, ребята, досыта.
Нюрка, любившая больше всего на свете баранки, принялась уписывать их за обе щеки; Ефимка держался степеннее.
Все ели молча, бородатый что-то обдумывал.
Напились чаю. Солдаты собрали остатки еды в сумки и сели на коней.
— Ну, Ефимка, ты нас должен проводить до Кондаковской заимки, — твердо сказал бородатый.
Ефимка перепугался, не зная, что ответить.
— И я с Ефимкой! — заявила Нюрка.
— Ну, ладно, — сказал бородатый, — оба поедете.
— Запрягай живо!
Ефимка мигом запряг Пегашку в телегу и поехал впереди.
— Нюрка, ты не боишься? — тихо спросил Ефимка сестру.
— Нет, — тряхнула головой Нюрка, — они добрые: кренделей дали.
— Ты беги-ка, Нюрка, домой, найдешь дорогу-то, — тихонько советовал Ефимка Нюрке. — Вот сейчас будет торная дорога, прямо по ней и беги. Тяте скажи, что я с солдатами уехал до Кондаков; я к вечеру вернусь.
— Ну, ладно, — согласилась Нюрка и спрыгнула с телеги.
— Прощайте, дяденьки, спасибо за крендели.
— Куда это? — загородил дорогу бородатый.
— А домой, тяте сказать, а то он искать будет, — бойко ответила Нюрка.
— Ну, хорошо, беги, беги, да смотри, не заблудись. Тяте скажи, что Ефимка к вечеру приедет, а может быть, и все вместе к вам приедем.
— Натко вот еще крендельков, погрызи дорогой. Да скажи, чтоб Дубкова хорошенько подстерегали, а мы на него здесь будем нажимать. Не уйдет тогда! — шутил бородатый.
Нюрка, получив связку кренделей, вспорхнула, как мотылек, и исчезла за поворотом, только издали звенело:
— Ефимка, приезжай скорее!
III
Пегашка плохо шел по непросохшей еще дороге. Оказалось, что через Басандайку не был исправлен мост, пришлось ехать вброд. Басандайка, таежная речка, недовольно ворчала на коряжины и бурелом, мешавшие ей весело бежать средь тенистых и душистых от кустов смородины берегов. Сквозь редеющий лес было видно зарево заката.
«Как будто в лесу горит, — подумал Ефимка, — красиво и страшно».
Из болот и речки поднимался пар, — чувствовались сырость и холод. Стемнело, когда подъехали к воротам заимки Кондакова.
Цепная собака с хриплым лаем бежала из глубины двора, звеня цепью на проволоке.
— Кто там? — послышалось из темноты. — Мильтон, назад! — сердито крикнул голос у самой калитки. — Кто?
— Это я, дядя Степан, из Петуховой солдат привез, — сказал Ефимка.
— Каких солдат?
Калитка отворилась, и Ефимка увидал большую фигуру дяди Степана в большой бараньей шапке, с ружьем в руках.
— Нам ночлег пятерым с лошадьми, — твердо сказал бородатый, — и самовар!
Дядя Степан опешил: голос был властный, и не подчиниться ему было нельзя.
— Откуда вы, братцы? — робко спросил дядя Степан.
— Из Тайги. Погоня за Дубковым.
— A-а, пожалуйте, пожалуйте, очень рад... Такого страху нагнал тут, окаянный... Боимся... Как сумерки, так и на запор. Слышали, федосеевского-то попа... начисто. К нам третьего дня подходили дьяволы, да я зарядов десять выпустил, ушли.
Дядя Степан, привязав Мильтона, крикнул в окошко:
— Лукерья, самовар!
И стал помогать убирать лошадей.
Выпрягли Пегашку, задали всем лошадям сена и пошли в хату.
В горнице было чисто, пол был застлан широкими шерстяными половиками, на окнах белые занавески, цветы большие в переднем углу и на столах белые скатерти.
— Житья не стало от этих проклятых банд, — толковал дядя Степан.
— А вас трогали? — как-то по-серьезному спросил бородатый, и Ефимке показалось, что у бородатого глаза сделались злые.
— Да нет, пока еще миловали, а так, по суседям; да слышно, и до нас добираются.
Лукерья Ивановна, как ее звал дядя Степан, внесла самовар, калачей, молока, сметаны, меду сотового.
— Кушайте на доброе здоровье, не стесняйтесь... свое все, — ласково угощала она.
— Ты чей парень? — спросил дядя Степан Ефимку.
— Ивана Колесника, — ответил Ефим.
— A-а, чтой-то я тебя не узнал. Ну, у вас как Дубкова-то ждут?
— Да-а! Поп вчера на собрании говорил, что караул нужно установить, и кто первый увидит разбойников или услышит, что идут, бить в набат, как на пожар.
— Поп шибко боится... сундуки и лошади стоят у дяди Силантия: все, говорит, не сразу по миру пустит.
— Ну, теперь спать, — вставая заявил бородатый. — Ты, Ефимка, ложись здесь, а нас проводи, хозяин, на сеновал, вольготнее там нашему брату.
Лукерья Ивановна убрала со стола, погасила огонь за пологом и скоро захрапела.
Ефимка долго не мог заснуть, ворочался, все думал, что его дома ждут и беспокоятся. Сон брал свое, — и Ефимка заснул тревожным сном. То снилось, что отец его больной, худой, закидывает с крестным невод в омуте Песчанки, а мать ходит по берегу, да благим матом ревет, волосы распущены. Нюрка тут стоит, а слезы у ней так и текут... «Кто-то утонул, видно, — соображает Ефимка, — неужели Санька», а кругом бабы, ребята, девчонки.
