Воин из Киригуа - Кинжалов Ростислав Васильевич (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
После утренней ванны, укрепляющего массажа и растираний благовонными маслами тело повелителя было богато расписано красками, среди которых преобладала красная. Он стоял посреди комнаты, а вокруг суетились рабы и приближенные — участвовать в такой церемонии считалось высоким отличием для любого, как бы знатен он ни был.
Одевание началось с того, что бедра правителя были обернуты широкой повязкой из желтой, расшитой прихотливыми узорами ткани. Один конец ее, свешивавшийся спереди в виде передника, был расшит особенно богато и тщательно: центральную часть его занимала чудовищная маска бога солнца, вышитая ярко-красными нитями; маску обрамляли извивающиеся фигуры двух зеленых пернатых змей. Поверх набедренной повязки был надет широкий пояс из ягуаровой шкуры, на нем были прикреплены искусно вырезанные из дерева небольшие маски, изображавшие головы побежденных врагов; к нижнему краю пояса были приделаны овальные пластинки из перламутра, на которых были выгравированы иероглифы долголетия и здоровья.
Когда пояс был надежно закреплен на талии, подошедший с низким, поклоном придворный прицепил к нему на длинной тесьме бирюзового цвета небольшую деревянную статуэтку горбатого карлика с безобразным лицом. Это был первый символ власти правителя. Затем два раба быстро забинтовали его ноги широкими лентами, расшитыми маленькими перламутровыми бляшками и нефритовыми бусинами.
Повелитель чуть заметно кивнул Ах-Меш-Куку. Тот просиял — ему была оказана великая честь! Зайдя сзади, сановник осторожно подхватил священное тело под мышки. Этого и ждали два других раба, давно уже стоявшие наготове. Они опустились на колени, владыка Тикаля поднял правую ногу, и раб стал поспешно надевать на нее ножной браслет, состоявший из шести рядов нефритовых бусин, плотно нанизанных на сизалевые* нити. В каждом ряду было не меньше двадцати бусин, а за одну такую бусину на невольничьих рынках можно было купить двух здоровых, молодых рабов. Ножной браслет правителя первого города мира стоил двести сорок человеческих жизней.
За браслетом последовала сандалия — миниатюрное кожаное чудо; ремни ее скрывались за большим красным цветком, искусно сделанным из оленьей кожи. Такая же операция была проделана и над левой ногой, и рабы поспешно отступили назад. Отошел и Ах-Меш-Кук, на которого с завистью смотрел Ах-Печ. «Почему всегда удача сопутствует именно Ах-Меш-Куку?» — с горечью подумал он.
Теперь наступило время украшения торса. Хранитель драгоценностей вынул из ларца и осторожно надел на шею правителя широкий воротник, состоящий из множества рядов нефритовых бус; нижний край его был украшен рядом маленьких головок из нефрита, подвешенных волосами вниз — опять напоминание о побежденных противниках; каждая из них символизировала снятый с побежденного вождя скальп. Неважно, что теперешний повелитель Тикаля ни разу не участвовал в сражении, — таков был установленный веками обычай.
Хранитель сокровищ принес наконец главные символы власти. Но прежде чем облачиться в них, правитель сам воздал им почести — магическая сила, заключенная в этих предметах, вызывала почтение и суеверный страх даже в его душе.
Первым из них был небольшой овальной формы диск, на лицевой стороне которого гравировкой была изображена плетенка — символ циновки*. Диск этот, укрепленный на длинной ленте, был надет так, что находился на левом боку правителя. Поверх нагрудника одели ожерелье из нефритовых бусин, на груди оно оканчивалось длинной нефритовой же трубкой.
Затем хранитель подал корону — сложное сооружение из деревянной маски божества, нефритовых вставок и пышного пучка драгоценных перьев кецаля. Привычным жестом правитель Тикаля возложил ее на голову, а начальник дневной стражи поспешно завязал под подбородком ленты, придерживавшие корону, чтобы она не могла накрениться или соскользнуть со священной главы, что считалось плохим предзнаменованием. Ах-Печ, не отрываясь, смотрел на поднесенную корону; вид ее, как всегда, чаровал честолюбца.
В специальные петли пояса за спиной правителя были укреплены бамбуковые рамки, унизанные перьями кецаля. Казалось, что он раскрыл большие изумрудные крылья. Сквознячок, проходивший по комнате, играл ими и султаном короны.
Наконец верховный жрец торжественно возложил на руки повелителя главный символ его власти — «великого змея» — деревянную резную доску, оканчивающуюся головами двух божеств. Она обозначала власть над всеми силами неба и земли.
В единодушном славословии придворные и сановники склонились перед повелителем Тикаля. Одевание было окончено.
Хун-Ахау не принимал никакого участия в праздничной суете, потому что по распоряжению Эк-Лоль был освобожден от своих обычных утренних обязанностей. Он не спеша вымылся, с аппетитом поел и уже собирался надеть праздничную одежду, когда появился Цуль.
— Подожди, подожди, — торопливо сказал он, — я тебя прежде раскрашу!
Из небольшой тыквенной чаши старик достал щепотку оранжевой краски, смешанной с кабаньим жиром, и быстро и ловко разрисовал грудь и руки юноши сложным и красивым узором. Окончив, он отступил шага на два назад, полюбовался результатами своей работы и удовлетворенно причмокнул губами. После этого Хун-Ахау надел свою праздничную одежду, что не заняло много времени, так как она состояла только из богато расшитой набедренной повязки. Цуль привел в порядок его волосы и укрепил в них пучок ярких перьев — подарок юной владычицы своему новому опахалоносцу, пояснил он, надувшись от важности сообщаемого известия.
Взяв опахало, Хун-Ахау поспешил с Цулем на большой двор, где уже начали собираться сопровождающие первых лиц Тикаля. Особняком стоял большой оркестр — музыкантов в нем было не меньше сотни. Управляющий царевны поставил юношу сзади носилок, которые держали двое крепких рабов. Цуль в сегодняшней процессии, к его большому огорчению, не участвовал. Он отошел в сторону и оттуда по временам ободряюще кивал головой Хун-Ахау; все, мол, будет хорошо. Появился небольшой отряд воинов; юноша с завистью посмотрел на их копья, мечи и палицы. С каким бы удовольствием он обменял свое дурацкое опахало на копье!
По рядам собравшихся прошел шепот, глаза всех поднялись вверх. Хун-Ахау оторвался от созерцания оружия, не дававшего ему покоя, и увидел появившуюся на террасе второго этажа свою повелительницу.
На царевне было надето длинное платье из тяжелой, почти не гнувшейся материи, расшитое эмблемами ее рода и унизанное бляшками из нефрита и перламутровыми дисками, сверкавшими на утреннем солнце. Шея и грудь были закрыты драгоценными ожерельями; в мочках ушей были закреплены длинные, почти до плеч, серьги. В пышных волосах не было ни одного украшения, кроме двух белых цветков каринимака*, приколотых у висков. Сильно нарумяненные щеки казались двумя кровавыми пятнами на бледном неподвижном лице, и только блестящие глаза, устремленные на стоящую внизу толпу, жили своей, особой жизнью.
Несколько минут Эк-Лоль стояла неподвижно, как бы давая возможность собравшимся полюбоваться на нее. Затем медленными шагами под разноголосый шум приветствий она стала осторожно спускаться по лестнице; за ней в строгом порядке двинулись знатные дамы, сопровождавшие дочь правителя. Царевна вышла во двор, стала около своих носилок, но не села в них, а обратилась лицом к дворцу, чего-то выжидая. Хун-Ахау почувствовал резкий запах благовоний, доносившийся до него; Эк-Лоль стояла прямо перед ним. Неожиданно он поймал взгляд выкатившихся от ужаса глаз Цуля и вспомнил свои обязанности: опахало в его руках мерно заколыхалось. Снова посмотрев уголком глаза на Цуля, он понял, что старик был испуган его промедлением; теперь его лицо снова стало спокойным.
На террасе левого крыла дворца появился молодой человек — почти ровесник Хун-Ахау. Хотя Хун-Ахау никогда не видел наследного принца Тикаля, он сразу понял, что это ахау-ах-камха* Кантуль. Невысокого роста, с постоянно подергивающимся лицом, брат совсем не походил на сестру; мелкие черты и узкие глаза он унаследовал от своей матери — второй жены повелителя. Несмотря на свою неопытность в сложных тонкостях придворной жизни, Хун-Ахау ясно почувствовал, что наследный царевич пользуется значительно меньшей популярностью и любовью, чем Эк-Лоль. Приветствия, обращенные к нему, носили отпечаток холодной официальности, да и хор голосов звучал нестройно и значительно слабее.
