Звезды под дождем (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (лучшие книги txt) 📗
Класс притих.
— Дикари, — усмехнулся Равенков.
Когда он скрылся за дверью, Анна Борисовна развернула журнал и объявила:
— А сейчас Лисовских пойдет к доске и напишет предложение…
К удивлению всех, Петро сделал разбор почти без ошибок. И без подсказок. Несколько раз, правда, он вопросительно смотрел на Вальку: «Так?» — «Так», — отвечал Валька глазами.
— Ну что же, — сказала Анна Борисовна. — Если бы всегда так, то жить еще можно. Тройку я тебе поставлю твердую… Пожалуй бы, четверку поставила, если бы ты раньше так не плавал.
Лисовских подумал и спросил:
— Вы мне за сегодня или за раньше отметку ставите?
Анна Борисовна глянула на него с подозрением:
— Может быть, ты недоволен? Может быть, поучишь меня, как ставить отметки? Или вообще хочешь сесть на мое место?
— Упаси господи, — серьезно сказал Петро.
Ребята засмеялись. Анна Борисовна подумала и тоже рассмеялась. Потом сказала:
— Распустились вы, голубчики. Ну ничего, скоро придет новый классный руководитель, он вас возьмет в узду.
— А он кто? — спросил Сережка Кольчик.
— Когда спрашиваешь, надо поднимать руку, — сказала Анна Борисовна.
Руку поднимать Кольчик не захотел, и вопрос остался без ответа.
День бежал быстро. Синева за окном сменилась солнечным блеском холодного дня. Антициклон выскоблил небо, и казалось, что солнце он начистил проволочной щеткой — так оно сияло.
Сашка на переменах не подходил. Было непонятно, дуется он или просто занят своими делами. Во время уроков несколько раз Валька оглянулся, но Бестужев смотрел в тетрадь и не ответил на его взгляд. «А, ерунда, — решил Валька. — Домой все равно пойдем вместе…»
После русского была история, потом арифметика. Валька не любил этот урок, но любил учителя Матвея Ивановича, пожилого и очень спокойного человека. Матвей Иванович всегда огорчался Валькиной неспособностью к арифметике, но ценил его за старание.
— Математик из тебя, Бегунов, как из меня поэт, — говорил он, разглядывая на доске Валькино решение примера. — Но четверку с минусом я тебе поставлю, учитывая твое прилежание. Этого качества недостает очень многим, например Полянскому, который второй урок подряд читает под партой роман Дюма «Асканио» и думает, что я этого не знаю.
Володя Полянский вздрагивал и ронял книжку, класс хохотал, а Валька возвращался на место с четверкой и был доволен.
Рисование стояло четвертым уроком. Юрий Ефимович пришел в класс не сразу после звонка — задержался на три минуты. Он не принес ни вазы, ни кувшина, ни птичьего чучела. Встал у доски и, дождавшись тишины, сказал:
— Вот что, народ. Дайте волю фантазии. Нарисуйте, кому что хочется. Желательно что-нибудь новогоднее. Договорились?
Класс вразнобой ответил, что договорились, и зашелестел бумагой.
Валька не знал, что рисовать. Ничего новогоднего, кроме заснеженных еловых веток с поздравительной открытки, в голову не приходило. Может быть, сказку какую-нибудь? Каких-нибудь пингвинов и медвежат? Неинтересно…
Вспомнился первоклассник Новоселов с эскимо. Вот бы нарисовать, как он лопает мороженое и разглядывает в витрине елочные игрушки. Но это не для урока.
Так и не придумав, Валька потянул из портфеля альбом. Большой, стиснутый учебниками, альбом выползал неохотно. Валька сердито выдернул его и только сейчас увидел, что это не тот, не школьный. Это был альбом, где жили Валькины друзья и корабли. Валька перепутал вчера, когда собирал портфель.
Он с досадой затолкал все имущество в парту и обратился к соседке Светлане Левашовой:
— Дай листик…
Та заворчала и начала вырывать лист.
— Что у вас случилось? — Юрий Ефимович подошел и остановился рядом со Светланой. — Зачем ты бумагу терзаешь?
— Я попросил листок, — объяснил Валька.
Юрий Ефимович перевел на него взгляд.
— Между прочим, — негромко сказал он, — когда разговариваешь, следует встать.
Валька медленно поднялся, с удивлением отмечая, что Чертежник сегодня немного не такой, как всегда. Он в новом гладко-сером пиджаке, а под пиджаком вместо обычной клетчатой рубашки белая сорочка с новым галстуком. И лицо у него подчеркнуто неулыбчивое и твердое.
Раньше на уроках рисования ребята с учителями переговаривались, не вставая и не поднимая рук. Так было удобнее работать. Замечание Чертежника слегка обидело Вальку, и, встав, он отчетливо повторил:
— Я попросил лист бумаги, потому что мне не на чем рисовать.
— А твой альбом?
— Я оставил его дома.
Юрий Ефимович приподнял брови.
— Кому ты рассказываешь! Я отлично видел, как ты держал его в руках и спрятал в парту.
— Да нет же… — начал Валька.
— Что за фокусы! — Чертежник откинул крышку парты и вынул альбом.
Валька опомниться не успел, а он уже шагал к столу, на ходу перевертывая обложку.
И вмиг забыл Валька, что сам хотел показать ему рисунки. Он видел только, что холодный и раздраженный человек вламывается в его тайну.
— Это другой альбом! — почти крикнул Валька.
— Ну и что же? — спросил Юрий Ефимович, поворачиваясь лицом к классу и открывая первый лист. На первой странице был неинтересный и совсем случайный рисунок — портрет соседского кота Яшки. Но дальше…
Дальше было то, что Валька очень берег. Особенно на последней странице, где он еще не совсем закончил рисунок мальчика и шхуны.
От обиды стало горячо в горле и глазах. И Валька заговорил торопливо и отчаянно:
— Я ведь ваши картины не разглядываю без спросу! Отдавайте… Не имеете права!
Он не знал, пишет ли Чертежник картины. Но Юрий Ефимович вдруг резко задержал руку, так и не перевернув лист. И, видимо, почувствовал, что действительно не имеет права, чуть побледнел и положил альбом на край стола.
— Хорошо. Допустим… — сказал он («хор-лошо» — получилось у него). — Но ты тоже не имеешь права являться на урок без необходимых вещей. Работы на вырванных листках я не принимаю. Будь любезен, дай дневник, я напишу, чтобы родители проверяли твой портфель. А заодно поставлю двойку.
— Дневника нет, — с облегчением сказал Валька. Альбом был спасен, и все остальное казалось неважным.
— Тоже забыл? — поинтересовался Юрий Ефимович. — Да.
На самом деле Валька не забыл, а оставил дневник дома специально, потому что не успел его заполнить.
— Поразительная рассеянность, — усмехнулся Юрий Ефимович.
— Можете проверить, — сказал Валька.
— Проверять я, очевидно, тоже не имею права. Но я могу написать твоим родителям записку… Впрочем, я боюсь, что из-за твоей забывчивости ты не вспомнишь о ней дома. Может быть, ее передаст кто-нибудь другой?
Он без особой уверенности обвел глазами класс. И тогда случилось непонятное. Просто дикое. Поднялся Сашка Бестужев и лениво сказал:
— Давайте я передам. Мне по пути…
И удивительно, что ничего не грохнуло, не сломалось. Так же солнце блестело на партах, так же смотрел с портрета Максим Горький. Прогудел самосвал за окном… Почему кругом так спокойно, когда совершается измена?
И сам Валька остался спокоен. Не дрогнул, по крайней мере. Только холодно как-то стало и тоскливо.
— Предатель, — тихонько сказал Валька.
Кое-кто услышал это слово. Юрий Ефимович, во всяком случае, услышал. Он перевел взгляд с Бестужева на Вальку и предложил:
— Ты, Бегунов, отправляйся в коридор. В классе тебе все равно делать нечего, — и сел писать записку.
Валька вышел, сел на подоконник и прижался плечом к холодному стеклу. Зачем Сашка это сделал? Неужели такой сильной была вчерашняя обида и Сашка захотел отомстить? Да разве так мстят! Это все равно что ножку из-за угла подставить, подлое такое дело!
Или Сашка подумал, что Валька побоится сам передать записку, и решил отучить его от трусости? Дурак он тогда, только и всего. Но нет, Сашка не дурак. И значит — предатель.
Если бы вчера Вальке сказали, что Бестужев предаст его, он бы засмеялся. Ни за что бы не поверил. Ну а если бы поверил, то, наверно, места бы не нашел себе от такого горя. Почему же сейчас он так спокоен? Может быть, потому, что все равно ничего уже не поделаешь?
