Путешествие на «Тригле» - Сахарнов Святослав Владимирович (бесплатные версии книг .txt) 📗
С непривычки и от давления отчаянно колотилось сердце. Шумело в голове. Простыня сразу сделалась мокрой. Приборчики не помогали.
Над койкой к стене была приделана маленькая лампочка-ночник. Она была очень слабая, и волосок в ней горел не белым, а красным.
Я попробовал смотреть не мигая на лампочку и считать. Говорят, это лучший способ уснуть.
— Вам неудобно лежать наверху? — спросил Немцев. — Поменяемся?
— Нет, почему…
Я вертелся до полуночи. Внизу на столике стоял будильник. Когда я засыпал, на нем было десять минут первого.
Мне приснилось, что какие-то люди в черных водолазных костюмах тащат под водой металлическую клетку. Они хотят поймать меня. Я плыву, судорожно перебирая ногами, но люди не отстают. Вот они подняли клетку, опустили. Удушливая темнота окружила меня. В черной воде белыми полосами светились прутья. Я дергаю загубник, и в рот мне льется вязкая, как смола, вода…
Я вздрогнул и проснулся. Тускло горел ночник. Внизу на столе мерно тикали часы.
Ночь… Первая подводная ночь. Она тянулась бесконечно долго. Медленно, как стальной трос, который устало тащит из воды лебедка.
— Так что, поищем Марлену полигон? — спросил Немцев. — Поплывем, а?
— Поплывем! — обрадовался я.
Когда мы уже собрались выходить, Игнатьев сказал:
— Возьмите эту маску.
Он достал из ящичка стола и протянул мне маску с резиновым мешочком у носа — для пальцев, чтобы зажимать нос и продувать уши.
КАК ОН ЗАПОМНИЛ, ЧТО ОНИ У МЕНЯ СЛАБЫЕ? И МАСКУ ПРИБЕРЕГ…
Скоро мы с Немцевым уже удалялись от дома. На руке у каждого компас.
Мы плыли на юго-восток.
Дно было хорошее, ровное, но без укрытий. Белое, покрытое галькой дно.
Среди мелких камней торчали редкие рыжие водоросли. Лобастые барабульки, щупая дно усами, бродили от куста к кусту.
НЕТ, ЭТО ДНО МАРЛЕНУ НЕ ПОДОЙДЕТ!
Зеленая, как бутылочное стекло, вода стеной стояла перед нами.
Мы плыли вперед, и стена отдалялась.
Впереди показалось смутное пятно.
Мы подплыли ближе. Пятно уплотнилось, изменило цвет и превратилось в груду железного лома. Бурые с красными и черными потеками листы.
Тлен, запустение…
Стаи мелких рыб бродили около железной горы; рыбы скрывались в проломах и появлялись вновь.
КОРАБЛЬ! ДА ВЕДЬ ЭТО ЗАТОНУВШИЙ ПАРОХОД!
Мы висели бок о бок и разглядывали остатки корабля.
Тихий зеленый свет лился на наши лица.
Наконец Немцев тронул меня и поплыл вперед. В борту зияла пробоина. Он остановился, заглянул в пролом, сделал легкое движение ластами и скрылся внутри корабля.
Я заглянул в пролом.
Далеко впереди в темноте светилась похожая на звезду точка. У нее был спокойный зеленоватый цвет.
Осторожно, чтобы не задеть баллонами за железо, я пробрался внутрь. Я влез туда, помогая себе руками, то и дело цепляясь ластами за острые рваные края.
И вот я внутри.
Неподвижная теплая вода. Темнота.
КАК В ПОДЗЕМЕЛЬЕ!
Кто-то схватил меня за руку. Я вздрогнул. Невидимка потянул, и я послушно поплыл следом.
Меня тянули к зеленой точке. Мы приближались к ней, точка росла, раздавалась вширь и, наконец, превратилась в круг. Корабельный иллюминатор!
Лицо Немцева выплыло из темноты и, блеснув маской, снова ушло в тень.
Я осмотрелся. Из полумрака выступали вертикальные стойки, изогнутые перекладины. Вероятно, это был трюм. Может быть, здесь висели койки. Это их покинули по тревоге люди в ненастную ночь, которая стала для парохода последней…
Легкие тени замелькали перед иллюминатором. Я поднес к нему руку и выставил ее наружу. Вилохвостые ласточки-монашки веселым клубком окружили ладонь. Рыбы тыкались твердыми губами в пальцы.
Вдруг ласточки бросились врассыпную. Я отдернул руку. Прямо на меня из иллюминатора смотрел выпученными глазами большой каменный окунь. Он жевал губами и тяжело дышал. Синие и коричневые полосы на его теле шевелились.
Окунь вильнул хвостом и неторопливо поплыл прочь. Он плыл, растопырив грудные плавники и раскачиваясь всем телом.
В освещенном пространстве около иллюминатора снова появилось лицо Немцева.
Мы повернули назад. Светлый треугольник пролома указывал нам путь. Мы выплыли через него, и поток легкого света подхватил нас.
Здесь бушевал солнечный ветер. Светлые пылинки вились перед лицом. Упругая прохладная вода обтекала мышцы.
МЫ ВЫШЛИ ИЗ ПОДЗЕМЕЛЬЯ.
На другой день нам приказали встречать контейнер с каким-то особым грузом.
— Что в контейнере?
— Увидите.
Его приволокли два водолаза. Они всплыли в тамбуре, и вместе с ними всплыл круглый, похожий на высокую кастрюлю с крышкой контейнер.
Мы с Немцевым подхватили его и вытащили из поды. Водолазы, хрипя и булькая, ждали.
Немцев открыл крышку.
«Мяу!»
На дне контейнера сидел котенок.
Водолазы засмеялись:
— Все в порядке, жив! — И они погрузились.
— Смотри-ка, и пакет с песком положили! Всё шуточки!
Котенок тряс головой и тер лапами уши.
— Что, давит? — спросил Немцев и потащил котенка наверх, в жилой отсек.
— Я знаю, как его назвать, — сказал он Игнатьеву. — Нашел водолазное имя. Кессон. Хорошо?
— Сойдет.
Теперь каждый день мы записывали рыб.
Бумажные ленты с записями ползли из приборов на пол.
Я брал в руки ленту и, не глядя на часы, знал, что там наверху — утро, день или вечер.
Утром рыбы просыпались и начинали шуметь. Записи делались колючей и размашистей — рыбы ели. Игнатьев включал репродуктор, и наш дом наполнялся хрустом и скрежетом. Рыбы чавкали, урчали, пережевывали еду.
Около полудня шум стихал. Коричневая дорожка на ленте делалась узкой.
К вечеру все повторялось. Размахи пера, чертившего на ленте извилистую линию, снова становились большими, а сама линия — колючей.
Рыбий день шел к концу.
Кессон слушал рыбий скрип и скрежет, склонив голову набок, подняв одно ухо. Когда репродуктор выключали, он вставал и шел по столу, мягко переступая через провода, мимо бёлых циферблатов, на которых дрожали тонкие блестящие стрелки.
Немцев записывал показания приборов. Кессон садился около его руки и внимательно смотрел, как скользит по бумаге красный шарик автоматической ручки.
Позвонил Павлов и сказал:
— Опускаем буровую!
Шел уже девятый день моего подводного сидения.
Я стоял у иллюминатора и смотрел, как опускаются одна за другой части буровой вышки. Мимо проплыли суставчатые ноги, пузатый, похожий на бочонок, мотор, разделенный на части вал, лебедка с тросом.
Со дна навстречу им поднялось зеленое облако. Потревоженный ил клубился. Облако росло, как перед грозой. Я посмотрел на часы — три часа дня.
Это там, наверху. А у нас все те же сумерки.
Кессон не любил ходить по железу.
— Он же босиком! — объяснял Немцев.
Ел котенок на столе, спал в коробке из-под печенья.
Больше всего его интересовала в доме прозрачная дверь. Когда ему удавалось пробраться в нижний отсек, он садился около люка, вытягивал шею и смотрел вниз.
Там тускло и таинственно светилась вода. Поверхность ее была совершенно неподвижна, где-то у самого дна бродили тени. Я сначала думал, что это рыбы, но потом сообразил, что таких огромных рыб в Черном море нет.
И тогда я понял — это облака. Тени облаков, плывущих над морем.
Кессона они очень занимали. Несколько раз он пытался, опуская лапу, достать эти тени.
Неподвижность воды его пугала.
Приходил Немцев, говорил:
— Свалишься, дурак! — и уносил котенка наверх.
