Весна сорок пятого - Туричин Илья Афроимович (читать книги без сокращений TXT) 📗
Лицо Павла сморщилось, немыслимо защекотало в носу. Он всхлипнул.
– Ну что ты, Павлик! - Дед Ондрей положил руку на его плечо. - Нашлась же мама. Радоваться надо, а ты…
– Я и радуюсь… - Павел снова всхлипнул.
– Ну, с нашим комиссаром, товарищем Ковачеком, вы уже познакомились, - сказал товарищ Алексей и кивнул на мужчину в шинели.
– Познакомились, - скупо улыбнулся командир, - получили сведения, что у вас тут отряд самообороны.
– Не сердись. Не мог же я выложить всю дислокацию первому встречному, хоть и симпатичному.
– Да я не сержусь. Все правильно, комиссар.
– Что ж, ставим вас на довольствие. Вольетесь в нашу бригаду отдельным отрядом, если не возражаете, - сказал товарищ Алексей.
– Возражений нет. Вместе бить фашистов сподручней.
– Добре. Как вас величать?
– Людовит Влчек, капитан Словацкой армии.
– Комиссар, сам проводишь товарищей или пошлем кого?
– Сам, - откликнулся Ковачек. - Как-никак первый знакомый. - Он засмеялся.
– Добре. Устраивайтесь, отдыхайте. И, если можно, оставьте мне Павла. Воевал вместе с его матерью.
– Конечно, конечно. Он - замечательный парень, хоть и артист. Франек!
Командир ушел в сопровождении Франека и Ковачека. Алексей Павлович подошел к ребятам.
– Встреча Великих Вождей?
– А вы откуда знаете? - вспыхнул Эдисон.
– Я, брат, многое знаю, но только сейчас понял, что ты, Эдисон, из этой компании. Ничего у вас была компания. Подходящая!
До позднего вечера просидел Павел у Алексея Павловича в его "келье" - маленькой комнатке с низким потолком, с узким окном, прихваченным изнутри решеткой, и с двумя железными кольцами, вделанными в стену. Павел сразу обратил на них внимание. Вероятно, когда-то, в незапамятные времена, здесь содержались узники. Может быть, борцы за свободу? Железными цепями приковывали их к этим кольцам, чтобы сломить волю. Может быть, здесь они и умирали, не уступив?
Павел все узнал о маме и Петре. Это было так важно, так важно знать, что они живы, боролись и борются!
– И папа мой жив, - сказал Павел. Как давно он ни с кем не говорил об отце! Даже старался не думать о нем, чтобы не проговориться. Теперь можно. Мама в Москве. Брат воюет. И он, Павел, как все Лужины!
Павел рассказал обо всем, что пережил с того самого дня, когда доктор Доппель увез его в Германию и так жутко выл Киндер. Он рассказывал и нет-нет поглядывал на торчащие из стены железные кольца. А ведь он тоже был скован невидимой цепью. Не менее страшной, чем железная. Но не сломался. Нет.
Алексея Павловича интересовали мельчайшие подробности.
А когда Павел рассказал о посещении покинутого дома и о письме Матильды, которое она оставила на столе в его комнате, Алексей Павлович нахмурился:
– К англичанам или американцам? Скользкий тип. Ищет новых хозяев.
– Но они ж союзники! - возразил Павел.
– Союзники поневоле. Не случайно так долго тянули с открытием второго фронта. Все ждали, чтобы мы изошли кровью. Союзники! Одну руку тебе протянут, а в другой за спиной - финка!… Ладно, Павел, наговорились мы с тобой. Рад, что ты такой же, как твои папа и мама. А теперь - спать. У меня заночуешь?
– Лучше бы у Эдисона…
Алексей Павлович улыбнулся:
– Ну что ж, желание гостя - закон! Ступай.
Павел распрощался и ушел. А Алексей Павлович присел на деревянную койку, застеленную солдатским одеялом, и долго еще сидел, опустив голову на руки. Воспоминания разбередили душу. Виделась Гертруда Иоганновна с сияющим лицом, тоненькая, светловолосая, такой она была, когда маршал вручал ей ордена. Гертруда Иоганновна, которая против воли вошла в его сердце и осталась там, вероятно, навсегда.
– У меня отец был охотником. И дед. И прадед. И пра-пра… Потому и фамилия Польовник. И между прочим, всех звали Франеками.
– И прапрапра?… - удивился Павел.
Франек погасил сигарету, воткнув ее в землю, и посмотрел на свои новенькие австрийские башмаки из пупырчатой свиной кожи на толстой подошве. Их подарил ему комиссар бригады Ковачек. Франек считал, что за храбрость, ну и за выносливость, конечно. Не всякий пройдет зимой по горам в калошах, подвязанных к ногам шнурами с офицерского парадного мундира.
Они втроем сидели возле каменной стены замка на солнечной стороне. От стены тянуло холодом, а солнце грело, ласкало щеки.
Серега Эдисон вытянул длинные ноги в офицерских шевровых сапогах со стоптанными подошвами и щурился, как кот, подставляя лицо солнцу. Он не понимал словацкого и не вмешивался в разговор. Только изредка поглядывал на Павла и сравнивал его с Петром. Интересно, теперь они так же на одно лицо, как и раньше, или изменились? Ведь сколько времени прошло! Он вспомнил Петра. Вот он стоит возле землянки в сером ватнике и ушастой шапке… Да нет, это ж Павел!… Павел рядом, вот он, чешет по-словацки… Или Петр?
Эдисон неожиданно засмеялся.
– Ты чего?
– Сравниваю тебя с Петром. В уме.
– Ну?
– Путаюсь!
Павел тоже засмеялся. И Франек засмеялся. За компанию.
– А Ржавый женится на Крольчихе, - неожиданно сообщил Эдисон.
– Ну? - Павел удивленно уставился на товарища. - Как женится?
– Обыкновенно. По любви.
– Мы с Петькой тоже были в нее влюблены.
– Оба?
– Оба.
– Надо же!… И я маленько, - признался Эдисон. - А может, только кажется…
– Нет. Не кажется, - убежденно сказал Павел. - А Толик?
– Что Толик?
– Тоже, наверно…
– Между прочим, он меня от смерти спас. - И Эдисон рассказал, как попал к полицаям, как убили его напарницу - Валю. Как допрашивали, а потом вдруг повели ломать кирпичную стену. А Толик со Златой подготовили побег. Толик поднял суматоху, и ему удалось бежать.
Павел слушал затаив дыхание и коротко пересказывал все Франеку. А потом объяснил, что у них в Гронске была компания такая - Великие Вожди. Игра, конечно. Но все остались верны клятве. Все!
В какое-то мгновение он вдруг пожалел, что рассказывает о Великих Вождях… Детство. Пять мальчиков и синеглазая девочка. Франек засмеет еще!…
Но тот слушал с интересом, стал расспрашивать о землянке в лесу. И в глазах его загорелись озорные огоньки. Все-таки он был тоже мальчишкой, Франек, хоть и старался держаться солидно.
– Слушай, Эдисон, давай примем Франека в Великие Вожди, - неожиданно для самого себя предложил Павел.
– А что? - загорелся Серега.
– Ты как, Франек?
– Вы серьезно?
– Конечно. - Павел встал и скрестил руки на груди.
И Серега встал и скрестил руки на груди.
Глаза Франека вспыхнули, будто попали в них куски солнца. Он поднялся, недоверчиво посмотрел на Павла и Серегу и осторожно скрестил руки.
– Дружба навек, Франек! И тайна. - Павел поднял руку над головой, как когда-то это сделал Василь Долевич - Ржавый в заброшенной землянке под Гронском. - Никому! Никогда! Ни слова! Язык проглоти, а тайну не выдай! Один за всех и все за одного! - И добавил от себя: - Смерть фашизму!
– Смерть фашизму! - как клятву повторили друзья.
Все-таки они в душе оставались мальчишками - и партизан Павел, и радист Серега, и разведчик Франек.
Не простое это дело - сидеть в дозоре. А главное, утомительное. Особенно под утро. Веки сами смыкаются, хоть спички вставляй. А уснешь - беда! А ну как проскочит мимо тебя вражеский лазутчик? В замке и в деревушке сотни людей, вооруженных и невооруженных, есть старики, женщины, дети. И все как бы на твое попечение оставлены, спят спокойно, знают, что ты бодрствуешь, никого не подпустишь. Ну, не один ты, конечно. Лагерь окружен дозорами, ближними и дальними. Все тропы перекрыты.
Павел сидел в кустах на слоистой холодной каменной плите, торчащей прямо из земли. Здесь выходила наружу горная порода. А метрах в двух ниже кусты расступались, давая место узкой дороге, присыпанной тем же дробленым камнем - серым, коричневым, желтым, вперемешку со снегом, видно, не очень-то наезженная дорога, хотя всезнающий Франек рассказывал, что она единственная к селу и замку. По ту сторону ее - второй пост, партизан укрылся в камнях, только клетчатая кепка торчит. Вероятно, и он видит его, Павла. Можно, конечно, перекинуться с ним словом-другим, но кругом такая утренняя тишина!… Только где-то неподалеку под снегом прозрачно журчит вода, то ли родничок, то ли ручеек. Надо будет, как сменят, взглянуть. И от журчания этого, жужжания, тишина кажется глубокой и ломкой. Скажешь слово, разобьешь ее, и пойдет гулять твое слово по горам, откликнутся ему камни и кусты, деревья и светлеющее небо. А у врага тоже уши! Нет уж, лучше помалкивать.
